Страница 7 из 21
Анастасия Григорьевна убрала со стола посуду. Громыхнула в кухоньке жестяной лоханью.
— А ну… господин хороший, — с шутливой торжественностью пригласила она Гриньку, — пожалуйте мыться.
И жесткие морщинки возле уголков губ разбежались в доброй, материнской улыбке.
ГРИНЬКИНА ТАЙНА
Гринька вбежал в комнату в белой рубашке с чужого плеча. Трудно было узнать мальчишку после купанья. Волосы у него оказались русыми, мягкими, а глаза на чистом лице — уже не светлыми, а темносерыми.
И мальчуган лишь только теперь присмотрелся к своему новому другу. Понравились ему оголенные по локоть мускулистые руки Романа Петровича, его крепкая шея и туго обтянутая выцветшей ситцевой рубахой широкая грудь.
«Здоровенный дядька!» — с уважением подумал Гринька и с еще большей симпатией посмотрел на обветренное лицо Романа Петровича с выгоревшими бровями и золотистыми редкими усиками. Как и каждому мальчугану, ему нравились сильные люди.
— Присаживайся рядком… — Роман Петрович подвинулся. — Вот так. Теперь рассказывай: кто ты и откуда?
Гринька устроился на кушетке поудобнее — поджал босые ноги под рубашку — и плутовато прищурился:
— А ты кто? Почему меня выручил?
— Обо мне речь впереди, — остановил его Роман Петрович. — Зовут тебя?..
— Гринька.
— Григорий, стало быть? Гриша. Грицько! — повторил Роман Петрович, будто выбирая, как звучит лучше. — Хорошее имя! Рассказывай, Григорий, Гриша, Грицько, Гринька! Кто ты такой?
— Я большевик-одиночка.
— Что-о?
Роман Петрович от удивления даже приподнялся с кушетки.
— Большевик-одиночка, — твердо повторил Гринька.
— Вот это да! — развел руками Роман Петрович. — Сколько живу… Первый раз слышу о такой партии!
— Такой партии нету, — серьезно поправил его Гринька. — Просто я сам, один — большевик. Без партии. Потому и одиночка. А вот подрасту немного, запишусь в партию. Тогда уже стану настоящим большевиком.
— Рановато тебе в партию, — сказал Роман Петрович.
— В самый раз! — решительно отрезал Гринька. — Видал, какого я генералу рака испек?
— Видел.
— И думаешь, меня в большевики не примут?
— Нет.
— Почему?
— Маловат. Подрастешь немного — пойдешь в комсомол.
— Куда? — насторожился Гринька.
— В Коммунистический союз молодежи.
— Нет! — мотнул головой Гринька. — Я лучше в большевики.
— В большевики! — усмехнулся Роман Петрович. — Экой торопыга! А знаешь ты, к примеру, что такое классовая борьба?
Гринька неловко замялся.
— Вот! — продолжал Роман Петрович. — Какой же ты большевик, если даже не слышал о классовой борьбе?
Гриньке стало неловко под ласковым взглядом Романа Петровича.
— Ничего! — смущенно протянул он. — Я выучусь.
— Когда еще ты выучишься! — не уступал Роман Петрович, уверенно направляя разговор к своей цели. — А сейчас? Кто за тебя бороться будет?
— Я французскую борьбу знаю! — буркнул Гринька. — И кавказскую. С подножкой.
Теперь уже опешил Роман Петрович. Человек он был холостой, беседовать с ребятами по-серьезному ему еще не приходилось.
«Как же это я?.. — думал он. — Заговорил о комсомоле и не подумал, что здесь и взрослые-то многие не знают, что полгода назад в Советской России организован комсомол. О классовой борьбе заговорил! Додумался!» Стараясь скрыть свое смущение, он круто повернул разговор:
— Сколько тебе лет?
— Двен… — Гринька запнулся и быстро поправился. — Тринадцать. — И для большей убедительности добавил: — В аккурат.
— Что ж… тринадцать лет — возраст подходящий.
Роман Петрович обдумывал, как бы ему незаметно снова повернуть беседу в нужную сторону.
Неожиданно помог ему сам Гринька.
— А где этот коммунистический союз? — спросил он.
— В России.
— О-о! — разочарованно протянул Гринька. — А здесь нету его?
— Покамест нет. Прогоним беляков — и здесь комсомол будет. Так-то, друг ситный! Придется тебе ехать в Советскую Россию.
— Не поеду! — буркнул Гринька.
— Не поедешь? — удивился Роман Петрович. Всего ожидал он, только не этого.
— Почему?
— Не поеду! — упорно повторил Гринька, избегая встречаться взглядом с Романом Петровичем.
— Пойми, хлопец, тебя ищут по всему городу.
— Пускай…
— На тебя беляки злы так, что хватают всех бездомных ребят.
— Ну и пусть хватают!
Опущенное лобастое лицо Гриньки стало вдруг упрямым, далеким от собеседника.
— Поймают тебя.
Мальчуган упорно молчал.
— Попадают в тюрьму люди более опытные, чем ты.
Гринька отвернулся к окну, притворяясь, будто очень заинтересовался большой синей мухой, трепетавшей на стекле.
— В Советской России тебя возьмут в детский дом, — продолжал Роман Петрович. — Получишь ты кровать, чистую постель. Ребят там много. Пойдешь с ними в школу. В комсомол тебя примут.
Гринька поднял наконец голову. Он посмотрел так, словно Роман Петрович своими уговорами причинял ему боль. И опять смолчал, не ответил.
Но Роман Петрович твердо решил настоять на своем. Надо было спасти парнишку от неизбежного провала. И он пошел на крайнее средство:
— Ты говорил, что отец твой перешел в Красную Армию?
— Перешел.
По голосу мальчика, по тому, как он оживился, Роман Петрович решил, что разговор идет к желаемой цели.
— Слушай, хлопец, — продолжал он, — и подумай как следует. А вдруг отец твой ранен, лежит где-то в госпитале? Один. Без родных. И даже не знает, жив ли ты…
— Не поеду! — Гринька вскочил с кушетки. Бледный, с вытянувшимся упрямым лицом, он сразу показался старше своих лет. — У меня… мамка… в здешней тюрьме. — Он тяжело перевел дыхание и еле слышно добавил: — За отца ее взяли…
Гринька хотел сдержаться… и не смог. По щекам его медленно сползли две крупные слезы. За ними по блестящему влажному следу покатились еще… Он отвернулся к окну и плакал, притворяясь, будто бы очень занят бьющейся о стекло мухой.
Слова мальчугана сбили Романа Петровича. Значит, Гриньку удерживает в городе не только мальчишеская удаль, задор, а большое чувство сына. Мать в беде… Как же это забыл он о том, что мельком прочел в листовке? Так вот почему Гринька оказался на улице и стал «Красным мстителем»!..
В комнате стояла такая тишина, что жужжание мухи, бьющейся о стекло, стало неправдоподобно громким…
РЕШЕНО
Настроение мальчугана — горестное, тягостное — передалось и Роману Петровичу. Неловко было сидеть и молчать. Но и спорить невозможно. И все же следовало что-то предпринять Дом «мамаши» не мог быть надежным убежищем для Гриньки. Слишком уж шустр и предприимчив паренек. Такого в четырех стенах не удержишь. А на что еще может пойти мальчуган, подстегиваемый жгучей тревогой за арестованную мать? Как ни ломал голову Роман Петрович, придумать ничего не удавалось. Поэтому он облегченно вздохнул, когда в приоткрытую дверь заглянула Анастасия Григорьевна и вызвала его из комнаты.
Во дворе, на толстом чурбане, заменявшем лавочку, сидел сухощавый, крепко сбитый человек. Серенький бумажный костюм с простеньким галстуком как-то не шел к его скуластому лицу с двумя резкими морщинами вдоль щек.
— Меня зовут Сергей. — Незнакомец протянул широкую, крепкую руку. — Тебе говорили о моем приходе?
Говор у него был не здешний, а круглый, чуть окающий.
Сергей назвал имя человека, поручившего Роману Петровичу перебросить его морем в Ростов-на-Дону.
— Был такой разговор, — подтвердил Роман Петрович. — Что ж, раз надо, сделаем…
Сговорились они быстро. Отъезд назначили на завтра. Перед тем как проститься, Сергей вырвал из записной книжки листок, написал столбиком названия разных лекарств и поручил закупить их до отхода лодки. Теперь Роман Петрович понял, почему Сергей пробирается в Ростов морем. Почти по всему низменному кубанскому побережью Азовского моря широко раскинулись необъятные зеленые плавни. Там, в непролазных зарослях камыша, гнездилась чуткая болотная птица, бродили выводки свирепых диких кабанов. Там же укрывались и отряды красных партизан, люди, бежавшие от преследования контрразведки, беглецы из белогвардейских частей. Плавни служили надежным убежищем каждому, кому нельзя было жить в родных местах, кто боролся с деникинцами Пробраться в плавни было нелегко. Сунулись было туда белогвардейцы раз, другой — и отстали. Дорого обошлось! Партизаны же в плавнях были неуязвимы. Даже городским подпольщикам-коммунистам было нелегко поддерживать связь с ними. Приходилось пробираться морем, на легких рыбачьих лодках. По азовскому мелководью иначе к плавням не подойдешь.