Жил отважный генерал

– Не заводи бодяги, – отмахнулся Игорушкин, – опять за свой трёп.

– Подружка у Бориса Васильевича имеется.

– Хватит! – Игорушкин оборвал зама.

– Серьёзная дама, Николай Петрович. Поэтесса. Не слышали? Юлия Друнина, – не останавливаясь, затараторил Тешиев. – Со школьной, так сказать, скамьи…

– Хватит вам, – закрывая тему, отвернулся от обоих Игорушкин и бросил в сторону водителя совсем уж сердито: – А ты, Михал Палыч, ставь скамейку, как я сказал.

– Нет. Увольте покорно, – упёрся тот, понурив голову. – Зовите, Николай Петрович, своего Волобаева, пусть Виктор Сергеевич командует парадом.

– Прокурору района не до этого! Он и так закрутился совсем с этим приездом.

– Ничего. Он здесь и за сторожа, и за повара. Он вам что захотите, то и сварганит. А я не буду. Не получится у меня.

– Что так?

– Ещё свалится с моего стульчака прокурор страны, на всю Россию опозоримся. Не плотник я. Шофёр.

Нафедин сам три войны прошёл-проехал. Считал себя не без гордости, что ценил его за это и уважал прокурор области, даже хвастался за глаза перед другим начальством. Поэтому имел право на самостоятельное мнение и независимость, что постоянно и отстаивал при случае.

– Моё дело – баранку крутить, а не стульчаки подавать. – Михал Палыч закрутил папироску в руках, смял, раздавив, вытащил из пачки другую.

Пальцы его не на шутку тряслись. Давно не бывало такого. Как сел за баранку «полуторки» в финскую снаряды возить, так и германскую всю проехал, только после японской – и то по причине уважительной: машину взрывом вчистую разнесло – отдыхать пришлось в лазарете под Хабаровском. А как выписали, ещё пять лет трубил на китайской границе пограничником. Зелёную фуражку до сих пор на гвоздике хранит. Домой возвратился, враз «особисты» к себе потянули, с той поры только прокуроров области и катал. По рекомендации самого областного военного комиссара! Ценило начальство Михал Палыча не только за прошлые фронтовые заслуги. Строг и нем был, как могила, а машину знал так, что разбирал до болтика движок и вновь собирал; работал агрегат после такой профилактики, как часы.

Держался водитель прокурора области на уровне, круче офицера какого, хотя и закончил службу сержантом. Молодых, не нюхавших пороху, даже прокурорских, глазом не замечал и к себе не подпускал. Слушался только Игорушкина, да и то порой мог позволить себе не согласиться, когда чуял свою правоту. Нрав у него был жёсткий, тремя войнами и границей скреплённый. И Игорушкин ценил за это своего шофёра, а как человек, на фронтах боевых не бывавший, сам иногда от нрава подчинённого терялся, хотя вида старался не подавать.

Вот и теперь он застыл от последней фразы Нафедина, в бессилии развёл руки и молча воззрился на своего заместителя, вопрошая от Тешиева совета на выходку.

– Я книжечку-то этой поэтессы раскопал, – зачем-то тыкал ему в руки синенькую книжку стишков зам. – Возьму автограф дочке. Очень просила.

– Да о чём ты?! – отвернулся от него Игорушкин, не понимая.

– На картинках как? – наседал тем временем на прокурора области Нафедин. – Там великие художники, не нам чета, рисуют рыболовов во весь рост!

– Чего? – не понял Игорушкин, не приходя в себя от возмущения.

– У меня в гараже висит, – наседал, напоминая, въедливый знаток живописи. – Ко дню рождения Вы же подарили! Забыли?

– О чём ты?

– Репин. Художник. В шляпе там мужик на берегу с удочкой.

– Перов, – подал голос Тешиев.

– Ну, пусть Перов, – согласился шофёр. – Только задницу-то он не опустил. А видать, давно так стоит, с поплавка глаз не сводит. И никаких тебе стульчаков!

– Надоели вы мне все! – махнул рукой Игорушкин. – Хватит. Заморочили голову. Одному баб подавай, другой с художниками! Репина приплёл! Ты, Палыч, доведёшь меня до инфаркта!

Он задохнулся от возмущения, забылся от чувств и никак не мог вспомнить, кого собирался призвать на помощь.

– В общем, не испорти обедню, Палыч. И чтоб рыба была. А стульчак?… Хрен с ним, со стулом этим! Рыба чтобы! Понял?

– А куда она денется? – вдохновенно засверкал глазами Нафедин, окрылённый победой. – Вон, по дну гуляет. Мешок не обещаю, а ведро Васильич накидает!

На том и сошлись.

Суета эта, треволнения и приготовления к встрече большого гостя завершились всё же благополучно накануне его приезда, а сейчас все участники и сам долгожданный гость ранним утренним часом в великом напряжении глаз не сводят с поплавков, забыв про всё на свете. Но поплавки спокойны, не шелохнётся ни один. Игорушкина и Тешиева, несмотря на утреннюю прохладу, начинает пробивать лёгкая испарина, но Михал Палыча не смутить рыбьим коварством. А чего дёргаться? Жестом успокаивает он своих начальников, которые поблизости примостились от его удилища со своими. Надо ждать восхода солнца. Оно ещё никак не пробьётся из-за горизонта. Не наступила нужная минута. Вот зорька царапнет, словно играющий котёнок лапкой, верхушки деревьев и камыша, тогда держись, рыболов!..

Второй эпицентр компании, любимая дочка Игорушкина, красивая кудрявая девушка Майя с пронзительными тёмными глазами, обычно подвижная и энергичная, смиренно покачивается в гамаке среди деревьев с книжкой в руках. Рядом присела отдохнуть, побеседовать с внучкой её подружка, поверенная снов, сердечных секретов и надежд бабушка Марья. Да тут же и уснула в плетёном креслице. Её тоже вывезли на природу по такому случаю, хотя Марья Гавриловна отчаянно сопротивлялась сыну – дома на балконе с пушистым котом и вязальными спицами спокойнее.

Майя тоже притихла, сейчас её сердечко тревожно ёкает, но не в пример рыболовам. Сейчас Майя вместе с прекрасной и нежной Луизой, которую обнял бесстрашный Морис-мустангер, несётся вскачь на белом скакуне по бескрайней прерии, оставляя позади коварного злодея Кассия Колхауна, стреляющего им вслед из кольта.

Майя, недавняя студентка института, изучает иностранные языки в аспирантуре, ей на это мужское баловство с удочками смотреть тошно. Она уже и за границей успела побывать, на практике в Африке, и с Аравийским полуостровом не по картам знакома, Йемен и Марокко чуть не наизусть знает, переплюнула самого отца, которого дальше столицы да Сочи силком не стащить. Сейчас она смолкла за книгой, затаив на родителей горькую обиду. Как же! Размечталась! Пригласила с собой старшекурсников и любимых подружек с кафедры на уик-энд, прокурором страны похвастать. Когда ещё такая знаменитость их посетит?! А родственнички ненаглядные запретили! Видите ли, молодёжь любознательная не даст гостю отдыхать! Майя царской походкой удалилась с гамаком в гущу деревьев и затихла, надув навеки пухленькие губки. Благо книжку с собой захватила, чтиво не особливо серьёзное в её положении, но майн-ридовские герои увлекли, и она забылась.

Вся в делах Анна Константиновна. С соседкой по квартире, женой Тешиева, черноокой Машей, они заканчивают сервировать к завтраку стол, уставляя его холодными домашними закусками. Михал Палыч наладил им огромный, прямо-таки купеческий самовар, сверкающий медью, и они по очереди подбегают к нему, подкидывают наструганную щепу, удивляясь долгому упорству пузатого аппарата сдерживаться от закипания. Обе любительницы чаепития, они соскучились по настоящему самоварному с дымком чаю, приготовили и сливки, и молоко, однако злодей не пыхтит, не булькает.

Бездельничает лишь цыганистый неугомонный пудель. Воспитанник Тешиева, он впервые на природе, у берега реки, поэтому носится, словно угорелый, купаясь в росистой траве, изредка радостно подавая голос. В таких случаях обе женщины: и ласковая Анна Константиновна, и строгая хозяйка Маша разом оборачиваются к нашкодившему псу, подносят пальцы к губам и делают страшными глаза. Этого достаточно, чтобы цыганёнку становилось стыдно, он смущается, умолкает на некоторое время, пряча лохматую голову в лапы, но, забывшись от безумного счастья бытия, через минуту-другую подымает свой легкомысленный лай снова.

Как прекрасно это утро! Это безмятежное времяпрепровождение! Что на свете может быть милее?!