Страница 10 из 21
Различные формы социально-экономической организации, принятые обществами, которые процветали в этой среде, часто рассматриваются как варианты одной базовой модели[4]. Следуя терминологии Liverani (2011: 41_44), эта модель основана на противопоставлении «домашнего» и «дворцового» режимов производства. Основой первого является деревня, сельскохозяйственное производство находится точно или приблизительно на уровне натурального хозяйства; производители и землевладельцы – одни и те же лица, преобладает самопотребление, обмен же ограничен, локален и по преимуществу является взаимным; полная экономическая специализация труда в основном отсутствует. Этот сектор экономики подчинен «дворцовому» (или институциональному) сектору, в котором преобладают крупные храмовые и дворцовые хозяйства. Здесь производители находятся в подневольном положении по отношению к собственникам средств производства (особенно земли); внутри институционального хозяйства имеется специализация труда и перераспределение товаров. Основой этого сектора экономики является город, т. е. он тесно связан с процессом урбанизации. Институциональный сектор в своем выживании зависит от (сезонного) труда и излишка, производимого в «домашнем» секторе экономики. Начиная особенно со II тысячелетия и далее, этот излишек централизованно собирается посредством системы сбора дани (см.: Liverani 2011: 52–53; Renger 2002, 2003, 2004; а также, например, Van de Mieroop 1999: 113-14; его подход освещен в Graslin-Thome 2009: 116–118).
Существование других режимов производства допускается сторонниками этой модели. Имеется общее соглашение о том, что во все периоды истории Месопотамии с конца IV тысячелетия до н. э. и далее (Powell 1994) частная собственность на землю (хотя и не обязательно на пахотную землю) признавалась и защищалась законом. Однако существует значительное диахроническое расхождение – и столь же значительное расхождение во взглядах между учеными – в том, какой вес следует присваивать этой и другим основанным на экономических стратегиях натурального хозяйства в сравнении с двумя секторами экономики, институциональным и (основанным на деревне) домашним (и общинным), взаимодействие между которыми служит фундаментом для основополагающей модели месопотамской экономики. Сложные системы бюрократически управляемого перераспределения в рамках крупных институциональных хозяйств, безусловно, имели огромное значение в III тысячелетии. Согласно одним ученым, по сути, все население южной Месопотамии было объединено в такие хозяйства, хотя в более поздние периоды в жизни огромного большинства населения преобладало натуральное производство на мелких участках[5]. Другие не спешат присоединяться к столь широким обобщениям (напр., Liverani 2011: 43; Van de Mieroop 1999: 115) или подчеркивают существование «частного» сектора экономики наряду с «институциональным сектором» также в III тысячелетии до н. э. (напр., Garfinkle 2012: 27), но соглашаются с тем, что на протяжении всех трех тысячелетий письменной древней истории Ближнего Востока преобладание натурального производства и «дворцового» сектора экономики оставило в лучшем случае ограниченное поле для экономических феноменов, которые могут быть классифицированы как «капиталистические» в том смысле, что они зависят – как было определено во введении к настоящему тому – от поддерживаемого государством взаимодействия права частной собственности, контрактных отношений и рынков, управляемых предложением и спросом.
Эта «двухсекторная» парадигма месопотамской экономики была разработана преимущественно на основе данных III тысячелетия до н. э. и лучше всего согласуется с этими данными. Значимость этой модели для более поздних периодов вызывает вопросы – и эти вопросы ставятся. В то время как продолжительное существование и актуальность «домашнего» и «институционального» (или «дворцового», если следовать Ливерани) режимов производства остаются вне сомнений, изменения в их кумулятивном экономическом весе требуют более гибкого применения двухсекторной модели к более поздним периодам месопотамской истории. Самое серьезное основание для сомнений являют собой имеющиеся документальные свидетельства о торговле на дальние расстояния (а также внутренней), которые доказывают существование рыночной и ориентированной на получение прибыли коммерции, поддерживаемой сложными социальными и правовыми институтами[6], а также относящиеся к I тысячелетию до н. э. свидетельства периода экономического роста, происходившего, кроме прочего, за счет возросшей монетизации и рыночной ориентации экономического обмена. Эти феномены будут разбираться в оставшейся части данной главы.
Рынки, торговля на дальние расстояния и коммерция в древности на Ближнем Востоке: аспекты капитализма
Общества в Месопотамии могли получать важные ресурсы, такие как металл, из соседних регионов путем применения насилия – устраивая вооруженные набеги, обложив их данью или путем институционального обмена дарами с иностранными правителями (напр., Veenhof 2010: 40–41). Чаще всего, однако, такие товары приобретались через торговлю. Лучшие тому свидетельства относятся к первой половине II тысячелетия. В особенности данные из северной Месопотамии, т. е. Ассирии, относящиеся приблизительно к 1850 году до н. э., документируют ориентированную на получение прибыли коммерцию в области текстиля, а также цветных и ценных металлов, которая может быть классифицирована как «капитализм» в соответствии с определениями, приведенными во введении. Караванная торговля в древней Ассирии документирована корпусом из 25000 клинописных таблиц (напр., Dercksen 2004; Veenhof 2008, 2010). Приведем здесь ее основную структуру. Центром ассирийской торговли был город Ассур, расположенный на реке Тигр. Ассирийские и иностранные купцы ввозили в Ассур ткани и медь (с юга), олово и лазурит из Ирана; кочевники привозили из городских окрестностей шерсть, из которой в Ассу-ре ткали ткани в домашних мастерских, которыми часто управляли женщины (как правило, это были жены купцов). Ассирийские торговцы платили за эти товары серебром. Это серебро (и золото) зарабатывалось за счет экспорта этих товаров в Анатолию.
Права царя Ассура в отношении этого ключевого аспекта экономики города были ограниченны. Главная административная власть принадлежала городской ассамблее, коллективному органу, состоявшему из представителей городских элитных (купеческих) семей и управлявшему также муниципалитетом, который был экономическим центром города. Притом что город, представленный муниципалитетом, имел монополию на некоторые товары (метеоритное железо и лазурит), его основная функция в экономике заключалась в гарантии контрактов, в определении правовых рамок для всей торговли, что включало в себя гарантию стабильности системы мер и весов и чистоты ценных металлов в торговом обороте, а также в установлении дипломатических отношений с другими региональными центрами, от которых зависела ассирийская караванная торговля. Город также принимал меры для ограничения конкуренции для своих купцов со стороны торговцев из других городов (Veenhof 2010: 51–52). Двусторонние договоры гарантировали ассирийским купцам право проживания в иностранных городах, в том числе право основывать торговые колонии, экстерриториальные права, неприкосновенность и защиты от разбоя (Eidem 1991: 189). Муниципалитет также собирал налоги на товары в торговом обороте. Город делегировал определенную часть своих полномочий администрациям нескольких «колоний», основанных ассирийскими купцами в торговых кварталах городов Анатолии; в своих отношениях с анатолийцами ассирийские торговцы могли рассчитывать на поддержку местных представителей своего города.
Институты фактически существовавшей торговли обильно документированы. Торговые фирмы обычно были семейными, но караваны часто финансировались за счет «акционерных фондов» (naruqqum, на ассирийском языке «мешок денег» [Veenhof 2010: 55]). Примерно до дюжины инвесторов – члены семьи и деловые партнеры купца, но также и просто богатые граждане Ассура – собирали ресурсы, учитываемые по золотому стандарту, в единый фонд для финансирования путешествия купца. Такие инвестиции обычно делались на десять лет с расчетом на удвоение вложенных средств плюс дополнительная прибыль. Часто выдавались и получались кредиты; на долги начислялись проценты, иногда также сложные проценты. Долговые расписки могли передаваться; это были оборотные документы, аналогичные средневековым векселям. Купцы были в курсе ценовых колебаний и рыночных механизмов и старались извлечь из них выгоду, когда только возможно. Ими двигало стремление к престижу, что нашло свое отражение в их больших домах, обнаруженных при раскопках, и также к прибыли, как было сказано в одном предостережении, адресованном не в меру старательному торговцу: «ты любишь деньги, но ненавидишь свою жизнь».
4
См.: Gras-lin-Thome (2009: 91-131) и Jursa (2010a: 13–33), где приводится описание этой и аналогичных моделей с дальнейшими ссылками, а также описание других теоретических подходов к экономической истории Ближнего Востока, в том числе отражение дебатов между сторонниками «примитивизма» – «модернизма» и «субстантивизма» – «формализма» в этом направлении исследований древнего мира.
5
Напр., Renger (2005; 2007: 193). См. также: Dahl (2010), где доказывается, что в конце III тысячелетия специализированные ремесленники постоянно находились на государственной службе и не производили товара для рынка. Вслед за влиятельным классицистом Мозесом Финли этот взгляд на месопотамскую экономику был принят за достаточное основание для исключения Месопотамии – как «фундаментально отличной» – из рассмотрения в более широких рамках античной (т. е. грекоримской) экономики (ссылки см. в: Jursa [2010a: 19]).
6
Лучше всего это зафиксировано в источниках, относящихся к первой половине II тысячелетия до н. э., но уже в III тысячелетии до н. э. была хорошо задокументирована частная предпринимательская деятельность, которая велась, в частности, на границах институциональной экономики (напр., Jursa 2002; Garfinkle 2012).