Несознательный

Вот оно мое будущее, в руках у меня диплом иркутского авиационного техникума. Теперь моя должность уже будет не чертежник, а инженер конструктор, очередная ступенька к относительному благополучию.

— Шибалин, к директору, — опять находит меня Гола́я.

А, ну да, сегодня восемнадцатое июня, подозреваю, что Левину сообщили о том, что Париж пал, поэтому он сразу вспомнил свое обещание. На этот раз всех вытолкали даже из приемной, а сам Израиль Соломонович сидел как на иголках.

— Ты знал! — Тычет он в меня пальцем.

— О чем конкретно я знал? — Пытаюсь уточнить обвинение.

— О том, что немцы будут в Париже так скоро.

— А я с самого начала говорил, что это не предположение. — Пожимаю плечами. — Но вы почему-то решили меня не слышать.

Левин замирает, видимо пытается припомнить наш разговор в деталях, а потом в его глазах появляется разочарование, именно так иногда реагируют люди, когда им рассказывают секрет фокуса, которым они только что восхищались.

— Но…, но это просто невозможно. — Приходит он к единственно верному выводу.

Хм, вот оно то, чего я ждал и чего боялся, вдруг перемкнет у человека и он кинется во все тяжкие? Сейчас еще ничего страшного не произошло, можно заявить, что нафантазировал себе черт знает чего, а оно сбылось. Но Левин мне нужен, без его должности не получится хоть как-то подготовиться к предстоящей войне. Заполучить его в союзники очень желательно. И что-то говорит мне, что на него можно положиться, он не глуп, поэтому не побежит на доклад в Москву, знает, что там произойдет. А раз так, то:

— Нет, заранее об этом никому не было известно, — начинаю я склеивать хитрые развороты из слов, — в том числе и немцам. На самом деле Гитлер не был готов к такой скорой победе, то, что произошло для него так же неожиданно, как и для всего мира. Но, тут я должен поделиться с вами одним секретом, есть некоторые события в истории, которые должны произойти. Их можно увидеть, причем неважно как, это можно сделать путем расчетов, услышать от сумасшедшего, увидеть во сне. Но они произойдут, предотвратить их невозможно, и горе тому, кто попытается это сделать.

— Ты хочешь сказать, что знаешь, что произойдет в будущем, но не можешь это предотвратить? — Наконец начинает мыслить в нужном для меня ключе Израиль Соломонович.

— Совершенно верно, — киваю в ответ, — но с маленькой поправкой, я вижу отдельные события в снах как фантазии своего воображения, иногда они воплощаются в реальности, но чаще всего фантазией и остаются. Их невозможно связать воедино, отследить причинно-следственные связи, то есть можно сказать, что будущее мне неизвестно. Хотя, должен признать, в наступлении некоторых значимых событий я уверен.

— А что имелось ввиду, когда ты сказал, что предотвратить их невозможно.

— А это вам предупреждение, — начинаю пугать Левина, — если вы решите попытаться изменить будущее. Из своего небольшого опыта я знаю, что будущее все-таки может меняться, но только в худшую сторону, особенно для того, кто пытается его изменить.

— Эффект Кассандры, — вдруг приходит он к каким-то выводам.

— Это о чем?

— О том, что люди начинают верить в предсказание, только тогда, когда оно произошло, и ничего уже изменить нельзя, они ищут виновного и находят его в самом предсказателе.

— Да, так часто и бывает. — Соглашаюсь с ним.

— Тогда выкладывай все, — заявляет он мне.

— Что именно? — Пытаюсь тянуть время, чтобы собраться с мыслями.

— Ты же утверждал, что Гитлер в следующем году нападет на Советский Союз.

— Эм… Израиль Соломонович, — скривился я, — а вам не кажется, что для этого вы выбрали неподходящее место и время. Представьте себе, как это выглядит со стороны, директор вызывает в разгар рабочего дня к себе какого-то новоиспеченного инженера конструктора и имеет с ним долгую беседу, откинув все срочные дела. Пожалейте хотя бы своего помощника, ведь потом его замучают вопросами излишне любопытные органы.

— Да, действительно, как-то нехорошо получается, — задумался Левин, — но я ведь сейчас просто не способен нормально работать.

— Нельзя нам вот так уединяться у вас в кабинете, надо быть все время на виду. Придется потерпеть до вечера, а потом можно будет «проинспектировать» аэродром, летчики к нам лезть не будут, а от своих любопытных мы как-нибудь отобьемся.

Подозреваю, Израиль Соломонович тяжело пережил этот день, но к вечеру он был на аэродроме в окружении сопровождающих его лиц, естественно нашлись вопросы, которые требовали срочного решения. В один из моментов директор «увидел» меня:

— Вот ты-то мне и нужен, — обрадовался он, и обернулся к остальным, — извините товарищи, нам надо обсудить некоторые вопросы с начальником нашего комсомольского КБ.

Не знаю чему больше радовался директор, тому что может, наконец-то поговорить со мной, не вызывая у всех подозрений, или тому, что ему удалось избавиться от свиты. Но как оказалось, радовался он зря, где-то через полчаса передо мной стоял раздавленный знаниями будущего, потерянный человек.

— Но как же так, — бормотал он, — у красной армии больше танков, самолетов, пушек, в конце концов, и так бездарно проиграть начало войны.

— Израиль Соломонович, у Французов была та же самая ситуация и они позволили себя разгромить. Что касается «бездарно проиграть», признайтесь себе, что вы знаете ответ на этот вопрос, — вздохнул я.

— Да, думаю, что знаю, — кивнул он, — но я даже не догадывался, что могут быть такие последствия. Неужели ничего нельзя сделать?

— Вы помните что я говорил о попытках изменить ход истории? — Снова вздыхаю я. — Однако есть одна лазейка. Изменить ход истории нельзя, но смягчить последствия можно, и все же риск при этом запредельный.

— То есть? — Напрягся Левин.

— Любое ваше действие, не направленное напрямую на развитие заводских мощностей и которое покажется подозрительным, может привести к печальным последствиям. Ведь директорский корпус постоянно находится под пристальным наблюдением.

— Этим ты хочешь сказать, что надо начинать готовить завод к войне? — Делает вывод директор.

— Да, это единственно, что вы можете сделать в данной ситуации. — Киваю в ответ. — За перевыполнение планов не наказывают.

— Не наказывают, — соглашается Левин, — но придется согласовывать их с наркоматом, иначе поставщики не будут за нами успевать. Хотя, этот вопрос легко решается. А чем ты хочешь заняться?

— Нужно готовить пилотов, самолеты у нас будут, благодаря вам, а вот пилотов у нас нет.

— Как это нет? — Снова не может понять Израиль Соломонович. — Я знаю, что совсем недавно, Наркомат обороны начал расширение сети летных военных учебных заведений.

— Да есть такое, — подтверждаю слова директора, — но вам не кажется, что они немного запоздали? Уже сегодня надо готовить пилотов бешенными темпами, а они только начали раскачиваться. Что сможет недавний курсант с сорока — пятьюдесятью часами налета, противопоставить немецким выпускникам, у которых минимальный налет в двести часов. И учтите, что скоро немецкие пилоты будут набираться опыта в небе Англии. А в ГУ ВВС вроде и приняли решение, но отнеслись к нему формально, назначили начальников училищ и на этом успокоились. Вот, майор Чекменев тому пример, назначили начальником авиаучилища и прислали сюда, если бы завод не взялся ему помогать, так бы и мыкался до осени, а там с ним уже НКВД стало бы разбираться. А теперь и училище будет под триста курсантов, и у будущих пилотов появится больше шансов выжить в войне, ведь у нас гораздо больше возможности обеспечить их учебной техникой.

— Ты же знаешь, что у нас авиационный бензин уже в дефиците. — Напоминает Левин.

— Знаю, и, по-моему, знаю, как эту проблему надо решать. Есть способ синтеза авиационного бензина из угля. Только надо сначала экспериментами заняться, вдруг это только ничем не подкрепленные мои фантазии. А потом, если пробьем разрешение в нашем Наркомате, то к осени сделаем такую установку.