Несознательный

— Что, не видела фильм? — Подкрался я к девушке.

Она мотает головой и поворачивается посмотреть на того, кто проявил интерес. Вроде нормальная девчонка, такие мне когда-то нравились, глазки умненькие, смотрит вопросительно, вроде как «Чего хотел?»

— А хочешь посмотреть?

— Хочу, но у меня сейчас денег нет, — отвечает она, давая сразу понять, что билет выкупать не будет, и снова отворачивается к афише.

— А я денег просил? — Делаю удивленное лицо. И тут же сокрушаюсь, — вот же буржуазная натура, никак ее выдавить из себя не получается.

Ага, сейчас в ней борются два чувства, одно из них гордость: «Мне подачка не нужна»; другое, желание: «Хочу посмотреть фильм, о котором много говорят». Чувства равнозначные, поэтому явного перевеса нет ни в ту, ни в другую сторону. Надо помогать делать выбор:

— Ну, хватит здесь на плохо прорисованную Орлову смотреть, — нагло заявляю я, проявляя нетерпение, — думаю, на экране она будет лучше смотреться. Пойдем, не мешай мне делать доброе дело, а то так и останусь на частнособственнических позициях.

О, улыбнулась, значит, согласна помочь заблудшей душе.

— Виктор, — представляюсь незнакомке.

— Катя, — слышу в ответ.

— Вот и славненько, — говорю я и тихонько толкаю ее под локоток, — пошли, нечего здесь мерзнуть.

А вообще, хороший клуб заводчане построили, просторный, толкаться не приходится, вот только есть недоработки, зимой все в зимней одежде прутся в кинозал и там раздеваются, а одежду весь сеанс держат в руках, а кто и вовсе ее не снимает, с трудом протискиваясь на место.

О как, а сегодня работает буфет. Почему удивляюсь? Да потому, что редко где в эти времена можно увидеть буфеты, тем более, что страна совсем недавно ушла от карточной системы, видимо это кто-то из кооператоров договорился, чтобы в тепло пустили торговать. Ассортимент вообще-то бедноват, но пирожное и дюшес в наличии, это потому что праздник? Недолго думая, лезу в очередь и через несколько минут вываливаюсь из нее с двумя пирожными и двумя стаканами напитка дюшес.

— Угощайся, — пристраиваю я крашеный железный поднос на строганные доски, которые приделаны прямо к стене на уровне живота.

— Я…, я не хочу, — тут же пытается отказаться Катерина.

— Зато я хочу, — бурчу в ответ, — а если ты откажешься, то и мне придется отказаться. Как я буду выглядеть, если придется все это есть в гордом одиночестве? Хочешь оставить меня голодным? Прекращай вести себя как тургеневская девушка и мне не придется смущаться.

Дошло, наконец, что отказываться в таком случае просто неприлично.

Пока поглощали сладости и запивали их удивительно вкусным напитком, болтал о литературе, вроде бы что-то и говорю, но совершенно ни о чем. Начало сеанса обозначалось обычным колокольчиком на деревянной ручке и звонили здесь только один раз. Не торопясь сдал в буфет поднос, а потом прошли в зал. Толкаться не пришлось, основная масса зрителей, горя нетерпением, проскочила на свои места чуть раньше. Ряд я выбрал на проходе, сразу за партером, далековато, конечно, но зато есть куда ноги девать и никто впереди не мешает, так-то в росте я уже хорошо подтянулся, но иногда кажется на полшапки прибавить бы надо.

Да уж…, избаловал меня двадцать первый век. Картинка на экране постоянно подергивалась, и это мельтешение давило мне на глаза, а звук это вообще нечто, это ж как напрягаться приходится, чтобы разобрать что там говорят артисты. Кошмар. Только с половины фильма немного адаптировался, ну его нафиг такое кино. Так и хотелось крикнуть: — Сапожник, звук настрой!

Зато девушка была вся там, в фильме, по-моему, она даже боялась моргнуть, чтобы не пропустить чего-то важного. Вот это я понимаю полное погружение. Так и просидела в одном положении все то время, которое шел фильм. Но фильм не может длиться вечно.

— Спасибо, — выдохнула она, намекая, что нам после выхода из клуба пора разойтись в разные стороны.

— Катерина, не гони меня так скоро, — в ответ улыбаюсь я, — во-первых: покидать свою спутницу сразу не принято, я просто обязан тебя проводить, если не до дома, то хотя бы до улицы, на которой ты живешь. Во-вторых: о тебе ничего не знаю, а разве так знакомятся? Расскажи о себе что-нибудь.

— А что можно о себе рассказать? — Пожала она плечами. — Родилась я в Ленинграде, в прошлом году переехали сюда в Иркутск, сейчас живем в доме у тети, с мамой и сестрой.

Ну да, информации море. А если подумать? Кто в здравом уме бросит Ленинград и поедет в далекий Иркутск. Только тот, кому край пришел, или кого туда отправили. И про отца она ничего не сказала, а значит, есть причины, мне тоже не по собственной воле пришлось сюда ехать.

— А мама твоя где работает? — Продолжаю интересоваться я.

— Техничкой подрабатывает, — пожимает она плечами, — постоянного места работы у нее нет, куда в профкоме направление выпишут, туда и идет.

Интересно, оказывает аутсорсинг не изобретение конца двадцатого века, здесь профсоюз техничек имеется и он распределяет работы. А еще мне жутко хочется знать, как эти работы оплачиваются, судя по внешнему виду спутницы не очень достойно.

— Учишься?

— В прошлом году закончила, а с работой в поселке плохо.

— Ничего скоро хорошо станет, — ухмыльнулся я, — слышала, моторный завод работников набирает.

— Слышала, — кивнула она, — моя мама туда устроиться пыталась. Отказали.

— Понятно, — тут уж пришлось кивать мне. На завод без специальности берут только парней, женщин только в том случае, если они жены или дети работников завода. — А ты что-нибудь умеешь?

— Почти ничего, — вздохнула она, — на пианино немного играю, рисовать могу, но на заводе такие работники не нужны.

— Рисуешь хорошо?

— Преподаватель в кружке хвалил, — пожимает она плечами.

Я подбираю с земли прутик и протягиваю ей:

— Сможешь? — Киваю на нетронутую белизну снега с краю от тропинки.

— Что рисовать? — Берет она прутик.

— Что хочешь. Можешь мой портрет написать, если фантазии не хватает.

— Твой портрет? — Начинает она вглядываться в мое лицо.

— Да, портрет, — улыбаюсь я, — но только не с натуры, а по памяти.

Я думал, что увижу сейчас муки творчества, но ошибся, Катя действительно очень хороший художник, я это понял, когда увидел, как она несколькими линиями смогла перенести мою моську на снег. И ведь похож, очень похож.

— А говорила, что ничего не умеешь, если ты так и на пианино не умеешь, то я могу попробовать устроить тебя на работу. Согласна.

— Подожди, — нахмурилась она, — я тебе о себе все рассказала, а ты о себе ничего не сказал.

— Ну, допустим, ты рассказала далеко не все, — хмыкнул я, — но я не настаиваю, потом все равно придется рассказать. А обо мне, пожалуйста, сирота, прижился у тети, которую считаю мамой. Ее муж тоже мне как отец, переехали в Иркутск из Перми два года назад, для работы на моторостроительном заводе.

— И что? Ты действительно что-то можешь, или так, для красного словца? — Продолжает хмуриться Катерина.

— Что-то могу, — отвечаю ей, — но сначала ты должна зарекомендовать себя. Показать что ты умеешь. А для этого завтра нужно появиться в ОНУ моторостроительного и там напишешь пару портретов и плакат. Придешь?

Она даже секунды не думала, быстро кивает, боится, что я передумаю:

— Приду.

— Вот и замечательно. Только документы не забудь.

Прямо с утра я заскочил в ОНУ и договорился там, что к ним придет наниматься на работу художник. Я знал, что художники заводу требовались, вакансия была открыта постоянно, но требовались действительно художники, а не Остапы Бендеры, коих в СССР хватало. Потом заскочил в наше КБ и прихватил оттуда коробку заточенных карандашей Koh-i-Noor Hardtmuth, жуткий дефицит в СССР, обрезки ватмана и набор акварели с кисточками.

Ждать девушку долго не пришлось, когда я после метаний пришел в Отдел Найма и Увольнения, она уже ждала моего появления.

— Заходи, — открыл я ей дверь кабинета, и представляю ее хозяину этого помещения, — Вот Яков Эдуардович тот художник, о котором я говорил.