«Кофе по-сирийски». Бои вокруг Дамаска. Записки военного корреспондента

– Постой, ты что-то насчёт предательства… – начал было я, но Марат оборвал:

– Восток – дело тонкое, говаривал незабвенный красноармеец Сухов, а уж он толк в этом знал. И вообще здесь предательство вовсе не предательство, а банальный бизнес. Просто вопрос в цене: если сегодня за тебя мало дают, значит ты пока ещё не в цене, значит, стоит поторговаться и отложить сделку на время, но непременно всё равно продадут. Бизнес – ничего личного.

Утешил, блин, не думал, что еду в качестве товара.

Не успели обосноваться в VIP-комнате, как вновь проявился сириец из ниоткуда и из ничего, молча вернул паспорта и так же внезапно исчез. То ли был, то ли не был, но я даже не заметил, куда он делся.

– Блин, джинн какой-то, – проворчал я, рассматривая паспорт. На странице красовался штамп месячной сирийской визы.

В недоумении я повертел паспорт и поднял взгляд на Марата: никто ничего даже не спросил, молча шлёпнули месячную визу и всё, управились. А если я задержусь? А если авиасообщение отменят? Да мало ли вообще что может случиться…

– Раньше застрелят, а месяц – это они карт-бланш дают, – утешил он и смачно зевнул. – Слушай, давай спать, а? Утром работать, а ты тут викторину затеял. Спи, давай.

Марат завалился на диван под портретом Асада, и через минуту его мощный храп взорвал библейскую тишину ночи. Конечно, нервы у этого чудака толстые, как жгуты, и вообще ему не впервой здесь околачиваться, но где внимание к моей персоне и забота? Где чуткость? Я бесцеремонно пнул его коленом в бок.

– Ты чего? – не размыкая век скучно поинтересовался Марат.

– Курить хочу.

– Ну и кури, а я при чём?

– Где курить? Место где?

– А где хочешь.

– Выйти на воздух можно?

– Тебе можно. Там тебя как раз снайпер ждёт. Познакомиться не терпится. Послушай, до семи делай что хочешь, только от меня отстань. Спать хочу.

– Ты скотина, Марат. Привёз невесть куда, курить не даёшь, кофе не предлагаешь, просто свинство.

– Можно подумать, что у нас тебя с кофиём встречают.

Мне не спалось – было не то что холодно в нетопленной комнате, но как-то стыло и зябко, что ко сну ну никак не располагало, к тому же порок любопытства гнал наружу. Зал прилёта был по-прежнему пуст. Никого. Абсолютно никого! Лишь едва уловимый запах, сладковато-приторный, бродил в обнимку вместе со мною. Тот самый, что встречал у трапа самолёта, – запах цветущего сирийского жасмина, легкое смешение маттиолы и алиссума.

Потом он будет преследовать нас везде: и в Дамаске, и в Дарайе, и в Гуте, и в Думе, и в Харасте. И будет забивать запах крови, запах сгоревшего тротила, запах войны. Ночь растворила и впитала в себя аромат цветущего жасмина, и хотелось верить, что это запах крадущейся весны, пробирающейся среди растяжек и мин, запах нарождающейся жизни, запах мира. Дай-то Бог!

Обойдя огромный зал, поднялся на второй этаж, но там оказалось так же безлюдно и пусто. Побродив еще немного, вышел через бесшумно раскрывшиеся стеклянные двери, достал сигареты, закурил. Где начало, где конец, где вообще границы аэродрома – ни черта не видно. И вообще ни огонька, только моя мерцающая сигарета. Неожиданно из-под земли вырос крепкий сириец с короткой стрижкой в пиджаке и начищенных до блеска туфлях. Возник внезапно, словно чёрт из табакерки выпрыгнул или джинн из бутылки:

– Не надо курить. Вредно для здоровья. – Негромко, но веско, на русском, пусть и с едва уловимым акцентом, но таким тоном, что уточнять причину столь трогательной заботы о моём здоровье почему-то расхотелось. На подсознании мелькнуло маратовское предупреждение о снайперах. Чёрт возьми, мне это начинает не нравиться. Описав дугу, сигарета нырнула в урну, и тотчас же сириец растворился в ночи – то ли был, то ли не был, то ли привиделось. Мистика какая-то.

И хотя здесь было теплее, чем в здании, но испытывать судьбу желание пропало. К тому же этот сладковато-приторный запах жасмина потерял свое романтическое очарование.

Утро довольно быстро размыло черноту ночи, окрасив всё в серые унылые тона. Однотонное, без облачков, пепельно-дымчатое небо сливалось на горизонте с унылой серой землей с редкими чахлыми кустами.

Марат издал рык, повернулся на бок, открыл полусонный глаз, ощупал взглядом комнату, сел на диване и, позёвывая, поинтересовался:

– Сколько натикало?

– Полвосьмого, протри глаза, чудовище, часы напротив, – не очень приветливо отозвался я и тут же перешел к прозе жизни. – Кофейку бы сейчас.

– Кофею, говоришь? Икра, говоришь? Павлины? – Марат окончательно проснулся и теперь дурачился. – Щас будет тебе и кофий, и какава с чаем…

Ему всё нипочем, этому большому ребёнку с удивительной мешаниной ребячества, безрассудства, бравады, энциклопедичности, аналитичности, приправленных полным пофигизмом.

Неожиданно дверь распахнулась, и вошедший сириец, улыбнувшись, молча поставил на столик круглый поднос с двумя чашками кофе, приложил правую руку к груди и тут же исчез.

Наваждение какое-то. Прямо-таки дух, привидение в цивильном, но кофе же вот он, рядышком, руку только протяни! А аромат… Божественно!

Марат, видя моё недоумение, расхохотался:

– Любой каприз, и, заметь, халява, сэр! Никакого таинства: нас просто банально слушали, а может быть, и рассматривали.

Я обвёл взглядом стены и потолок, потом кресла и диван, на котором возлежал Марат, и даже самого профессора, но ничего не заметил. Впрочем, совсем немудрено спрятать здесь любую аппаратуру, не то, что крохотный микрофончик или камеру.

– Расслабься, это же авиаразведка, лучшая спецуха у сирийцев. Не заморачивайся, пей кофе, пока горячий, такого ты ещё не пробовал, и наслаждайся жизнью.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «