Страница 2 из 28
-Хватит дурачится, как ты можешь написать, что меня любишь?
-Как, как ? Возьму да и напишу, что тебя люблю, что в этом сложного?
-Ну и как же поймут, кого ты любишь, как любишь вообще, и кто я такая, чтобы ты обо мне начала в книге писать?
-Как, кто такая? Бабуль, ты дурная? Ты не знаешь кто ты, что ли?
-Я то знаю, но как другие узнают?
-Вот и напишу, что ты моя бабуля, что самая красивая, самая ласковая, что ты моя бабуля и тебя вечно люблю!
-Ну, прекращай дурачится, кому это интересно? Ты же должна в книге писать, – что-нибудь серьёзное, какая ты умная должна показать, что ты знаешь! Понимаешь?
-Бабуль, а что я знаю? И я разве не знаю, что тебя вечно люблю? И я хочу, чтобы я была на первом месте!
-Где это, на первом месте?
-Как где, ну у тебя на первом месте! Хочу, чтобы ты меня больше всех любила!
-Да, я тебя и так люблю!
-Ну нет, так-то я знаю, что ты меня любишь, только я хочу всё равно быть на первом месте!
-Ну, что ты за ребёнок, какое быть может место, если ты уже в сердце, я оттуда тебя не выгоню, если ты сама конечно не выгонишь.
-Бабуль, ты чего?! Я разве тебя могу выгнать? Что ты несёшь? Ты мне всю книгу так испортишь!
-Вот я же говорю, на старости лет, кому сейчас угодишь! И как с тобой разговаривают!
-Бабуль, ты сама виновата, я тебе про люблю говорю, а ты мне -выгонишь!
-Ну тогда тебе тоже хватит про место спрашивать! Какое может быть место, когда так высоко!
-Что высоко? Ты про небо, что ли?
-Ну, и про небо тоже!
-Мы разве говорим о небе?
-А, почему бы не поговорить
-Я небо люблю.
-Как любишь?
-Ну, очень люблю, когда смотрю на небо, мне его съесть хочется.
-Эх, ярапай, какое ещё съесть?! Ты снова мороженое хочешь?
-Да, бабуль, дай мне на мороженое
В сельской тишине развязывающие мгновениями оттепелями звуков блестяще заливающие изображениями душ насекомых и птиц, под репертуар розовых облаков, торжественных павильонов воздушного неба-плащ храм убранства атласного монолога перед зеркалом в доме на фоне ослеплённых колыхавшихся бархатно купольных, необузданно пересекавшихся шуршания листьев, между грациозно раскиданных здешнего места, очутившийся очертаниями приведений прошлого. Выступающие газоны, карет под ногами детства-любезник декоративных постоянств, как памятник тревожно-вишнёвого будущего. Восклицания эпитетов щёк, уединённый приют содрогания, мраморные цветы манжет стебельков, окутанные золотой нежностью, аромат немногоречив в повествовании, в мозаике поэмы сердца дня! Мысленные тисы разливающих украшений покрытые бросивших полушарий, скатерть хозяйки замшелого домика, занавесь замаскированных женщин, клинок одиночества размышлений, без складных стульев, бахрома стеклянных люстр, окружение потолка-узорчатой балаболки, маленький паж мужества жары, а какие мысли пришли в вашу голову-басовитость первой пьесы, достаточное описание уюта для рынка невежд. Городское пропорция мерцания возникшее тщеславием, то ли полночных, то ли полученных случаев. Огорошенное доподлинными фактами галантного воспоминания, причина предложений, разъярённое шпагами романтики, завидовавшие отражение помады зеркала к солнцу, и всё это стена ощупываемого собственного дома. Расклад подножки увлечённого лестницей, каморка старой колокольни улиц, а игры, проходили на голубой лейке Сталинского, может быть Советского зернового завода, сопровождающее грохотом своего объёма. Потаскушка обмирающих масок, любовница жизни маркиза отказа, косточка авантажа. Субретка стыда восточного гордеца, ликование пренебрежения страсти, обошедшее милость соседей пугало воробья, взор исходящих тварей, останавливаются отуманенными перьями рассудка, мелкими топанья железа-безвременное состояние закричавших расселин, свора слившиеся на цепочку природы, эксперт прозаичных аульского бытия, лакей экономики деревьев, каприз медицинских домыслов кукушки, лесная прислуга внезапности-трезвое визжание благородства, выяснения вскочивших следов, мастер последовательного взора, супружеское ложе солидности, в масштабах графства наивной девочки. Выражение хмельных грибов-суп неоднократности, неизреченного кастрюля, вспять фляги без жалобного ново рождения, слух совершенства копий, прерванных обязательных примет щедрости-воображения детства, как правило докторских компетенций, реализованный доход ума поколений, вердикт торфяно-радостных решений. Многоликость оборотов описаний будет сопутствующим показанием речи моего дорогого необыкновенного читателя, раз он вдовец современной литературы, отправимся дальше в гуляние палисадника, силы творческих присоединений к писателям. Сотрапезники бледности земляков устаревшее предшествование трагика-разыскиваемое наследника, комика желательный порок облака. Лучшее состояние выразительности, потомок индийского кино, как ложность операции картин органической деятельности продолжающая поражающееся отдышками недомолвок, плюс план перестройки суеверных заметен, домыслы спуска крадучих мастей-свидетель касания поводьями власти. Исчадие неизречённых присяжных, наследство клейма глин, завтрак химического вентилятора, фонарь выводного заросли.
Что приличествует современному человеку или как стоит выбор между записываньем книги в ручную, как в старо-давние времена, поэты и мыслители носившиеся с пером или с чернильным аппаратом, хотите так; в руках или писателю у которого имеется ноутбук, что положено записать человеку имеющему мысль, стоящая содержания или скудный пример красоты. Передо мной стоит не мало задач, как у многих имеющих успех или явно отсутствующий
в силу или слабости того характера, что носит в себе человек. Кто-нибудь скажет; успех этот явно противоречивый, и представьте себе, окажется прав именно в этот момент, когда прочтёт эти строчки.
Открывая любую книгу вы найдёте предложения современности, или само слово-современность, но что именно складывается тому времени, разве не боль истины, как самое тяжёлое бремя, и само слово-сейчас? Каким изяществом должна обладать рука, или воображение; не мыслимое, чтобы подавить в себе все глупости несущие вздор, и отвлечь своё внимание на большую степень решимости, чтобы извлечь кусок хлеба или желанное золотое ожерелье преподнести родной матери, и облечь сына в крепость науки носящая имя-жизнь.
Сколько нужно дерзновенных личностей привлечь или написать имена великих авторов, чтобы создать внимание господ или дам, кажущими себя вступлением в драм. Только вот в чём дело, чтобы не исписывать почём зря-объём, мои соратники находят ловкость Ферамена, хитрость Одиссея, всю художественную натуру Сократа, чтобы предоставить всего лишь малое количество требуемое для издателя, чтобы сложилась книга!
Весомое, нужное и потребительская в силу подарка.
Количество качеств кричащая о жадности души такого примера упадёт в огонь не только в нацистскую, но не дай бог ещё более страшную, и потому здесь была бы моё тщеславие, если бы её не было.