Новая реальность

С вакцинацией сложнее. Вариоляцию я не собираюсь вводить, хоть ее во всю применяют турки, да и семейство Ганноверское вроде бы привилось таким варварским образом, но риски слишком высоки. А Дженнер, чтоб его, еще пока не родился.

— И что же заставило тебя, душа моя, Иван Алексеевич, на такое злодеяние супротив императора нашего Петра Алексеевича пойти? Завещание от его имени составить? Волею государя нашего пренебречь?

— Бес попутал, — не отнимая рук от головы, пробормотал Иван. — Да и шел я сюда, чтоб предупредить государя, молить, чтоб не подписывал…

— И что же, бес энтот, который с пути сбил, не подсказывал, что сам можешь подпись поставить, кое уже проделывал не раз, на шалости государя подбивая? — этакий добрый дядюшка, пеняющий сорванцу за то, что тот натворил. И где, спрашивается, тот самый Ушаков, от одного имени которого у многих нехороших личностей сердце екало? — А ну отвечать, сукин сын! Погубить захотел государя? Со свету сжить, и по поддельному завещанию самому, через сестрицу править? — Ушаков привстал и шандарахнул по столу кулаком так, что чернильница и свечи подпрыгнули, а ух после начал орать. Я аж присел и голову в плечи втянул. Почему-то возникло острое желание в чем-нибудь покаяться перед начальником Тайной канцелярии.

— Да не хотел я государя губить! Христом богом клянусь, вот тебе крест! — Иван вскочил на ноги и принялся осенять себя крестом. Он был не брит, и от него разило таким суровым перегаром, что я едва удержался, чтобы не закашлять. — Я ж живота не пожалею за него, ежели что. Говорю, бес попутал, послушался от… — он осекся, и снова сел на кровать, глядя на Ушакова красными воспаленными глазами, смотрящими с опухшей рожи. Но вот то, что остановился и папашу не выдал, мне внезапно понравилось.

— Так это был бес, или отец твой, Алексей Григорьевич? — тон Ушакова сменился так резко, что я едва со стула не упал. Это снова был добрый дядюшка, который степенно сел обратно за стол и взял в руки перо. Мимо него не прошла невольная оговорка Ваньки, которую тот едва не выпалил сгоряча. Иван молчал, глядя в одну точку на стене.

Я встал и подошел к столу. Собственно, было не столь уж и важно, сам он додумался до такого, или подсказал ему кто, сути самого проступка от этого не меняется. Вот тут только Иван обратил на меня внимание. Наверное, думал, что какой-то помощник Ушакова в углу притаился. Теперь же, когда свет свечей падал на меня, наконец-то узнал и неловко поднялся на ноги.

— Государь, Петр Алексеевич.

— Очень разочаровал ты меня, Иван. Даже самому удивительно, как горе от твоего предательства сердце сжало.

— Государь? — Иван так удивленно смотрел на меня, словно действительно не узнал или не увидел, когда я только вошел. — Разве не должен ты в постели сейчас находиться? Или же я все-таки окочурился в какой-нибудь луже, и теперь ты явился ко мне немым укором, чтобы сообщить, что не достоин Ванька Долгорукий небес?

— Э-э-э, — я повернулся к Ушакову, но тот ответил мне удивленным взглядом и развел руками.

Ванька в это время отодвинулся на кровати к стене, практически завалился на нее, истово крестясь.

— Спаси, господи, раба твоего грешного, — бормотал Долгорукий, мне же, глядя на него очень сильно захотелось подойти и вмазать ему по морде. Отказывать себе в этом удовольствии я не стал, подошел поближе и сунул ему кулак в рожу, даже без замаха. Что не говори, а удар у меня, несмотря на юный возраст, был хорош. Голова Ивана откинулась назад и стукнулась о стену. Он взвыл, и принялся барахтаться на кровати, пытаясь принять сидячее положение, но хотя бы перестал креститься, перемежая крещение с молитвами.

— Аккуратнее, государь, Петр Алексеевич, — ко мне подскочил Ушаков. — Ну как можно-то, собственноручно? У нас для мордобития специальные людишки обучены, а то поранишься еще об эту харю разбойную?

Я смотрел на него и не знал, плакать мне или смеяться.

— А скажи мне, Андрей Иванович, ты чему детишек в классах, что на паях с Минихом открыл, учишь? — я покосился на Ваньку, который наконец-то сел прямо и теперь насторожено смотрел на меня, словно бы еще не веря, что я — это я, но уже начав испытывать определенные сомнения в своем мракобесии.

— Пока что письму, счету и языкам, государь. Специальные науки начнутся не ранее следующего года, — он вздохнул. Я его понимаю, мне бы лично не хотелось своих птенцов на учителей оставлять, тем более, что рядом этот солдафон Миних обретается, который не знает, что специальные мордобитные людишки существуют, а предпочитает самолично рыло чистить. — Ты лучше скажи, государь, где планируешь столицу оставлять? — хороший вопрос. Очень животрепещущий. Потому что, я не знаю. Для меня всегда столицей была Москва, но строящийся Петербург тоже был важен, и что случится, если двор не переедет туда? Это строительство, на которое было так много брошено, просто загнется. Сейчас зима, и у меня есть время, чтобы подумать. Разобраться с более насущными вещами, а потом… не знаю, смотреть буду. Нужно сначала туда съездить, осмотреться.

— Государь мой, Петр Алексеевич, это взаправду ты? — хриплый голос Долгорукова избавил меня от ответа.

— Ну а кто, коль не я? — я повернулся к Ваньке, который хмурился, разглядывая меня. — Кого ты увидеть-то хотел, если не меня?

— Не знаю, — Долгорукий осторожно обхватил руками голову. — Башка трещит, ничего не приходит в нее окаянную.

— Сколько же ты пил, не просыхая? — я продолжал смотреть, не подходя, однако ближе.

— Как одно завещание Катюхе отдал, а второе, уже подписанное отцу, по его требованию, так и на зеленого змия потянуло. Забыться хотел. Думал, умираешь ты, государь.

— Вот это номер, — я быстро взглянул на Ушакова. — Значит, два завещания было. И куда второе делось? Вот что, некогда мне тут князя убеждать, что я жив и даже здоров, оставляю тебе его, Андрей Иванович. Сейчас обстоятельства изменились, Иван уверовал, что со мной все в порядке, и завещание пока не пущено в ход, и, может быть, станет от этого более разговорчивым. Так что, разузнай все, как было, и мне доложи. Я твоего доклада ждать буду.

Повернувшись, я вышел из этой конуры, оставив Долгорукова и Ушакова наедине. Ванька не дурак, быстро сообразит, что отца с дядькой повязали, и сидят они не в кладовках со всеми удобствами, а в самых настоящих камерах, с Остерманом перестукиваются. Так что слишком запираться не должен. Тем более что, похоже, с сестрой Петра Шереметьева у него и правду не только расчет играет. Наталия-то Борисовна влюбилась как кошка, пойдет за ним хоть в Сибирь, хоть на Луну полетит, даже завидки берут. Я-то жениться буду на том, кто сумеет принести Российской империи хорошие дивиденды. Хорошо будет, если мы с женой терпеть друг друга сможем, что весьма необходимо для рождения наследника.

Когда я уж подходил к кабинету, ломая голову над тем, с какой стороны приступить к задуманным обустройствам городов, ко мне подскочил Репнин.

— Государь, Петр Алексеевич, тут к тебе Брюс и Плещеев рвутся. Изволишь кого принять, или обоих? Или, может, гнать пока в шею?

— Конечно обоих, тем более, что Брюса я уже заждался совсем, — таким нехитрым способом обозначив приоритет в том, кого из посетителей хочу видеть первым, я зашел в кабинет.

Не успел я даже подойти к столу, как ворвался возбужденный Брюс, тряся какими-то веревками.

— Какая радость, что все обошлось, и болезнь минула тебя стороной, государь, — выпалил он, без разрешения падая в кресло. — Я как раз проверял, как идут работы по разбору в нашем будущем училище, когда появились эти листы, в которых о задуманных Верховным тайным советом злодеяниях говорилось. Вот прямо так и захотелось выскочить и броситься Алешке Долгорукому бока наминать, но потом вспомнил я, старый осел, что арестовали его, выволокли прямо посреди ночи, чуть не в исподнем, и успокоился, сразу понял, что все в порядке у тебя.

Да, Юдин такую душещипательную историю написал, что у меня самого руки в кулаки сжимались, когда я читал, так обидно за мальчика-царя было. Получилось коротко, но емко. Он был весьма ограничен изначальным размером текста, чем был сначала жутко разочарован, а то бы целый том умудрился накатать. А вот то, что это именно Ушаков любил людей по ночам из постелей в холодную тянуть, это я уже понял, не Бирона то было извращение, а вот такое интересное чувство юмора у начальника Тайной канцелярии. Затея с листовками сработала на ура. Но это было не ново, про памфлеты, разбрасываемые по Парижу еще при Людовике тринадцатом, по-моему, все знают. Я пока не привнес в этот мир ничего существенно нового, всего лишь добывая из загашника памяти то, что уже было известно, только по каким-то причинам не получило распространения.