Новая реальность

В очередной раз выползя из грязи, сплевывая ее и зло отмахиваясь от бросившихся помогать подняться гвардейцев, я поклялся себе, что приму дороги, которые начнет вести Брюс младший, только если смогу нормально и без подобных выкрутасов проехать, например, от Москвы до Новгорода. Все-таки мы сошлись на том, чтобы он под присмотром дяди сначала потренировался на дорогах до Урала, прежде чем отправится Сибирь осваивать.

Так что нечего удивляться, что по прибытию в Берлин нам даром не нужны были все торжественные ассамблеи, потому что мы неделю только отмывались и чистили извазюканные вещи. И лишь спустя неделю, наконец-то начали понемногу показываться при дворе Фридриха Вильгельма. Разместили нас во дворце кронпринца, но самого Фридриха мы практически не видели, он постоянно где-то пропадал, так что дворец был почти весь в нашем полном распоряжение. О дальнейшем передвижение не могло быть и речи еще пару недель как минимум, пока дороги не станут более-менее проходимы.

Фридрих Вильгельм быстро взял в оборот Румянцева и Шереметьева, Петька уже на стены пытался лезть, потому что ничего полезного от короля добиться было невозможно. Большую часть времени тот посвящал самолюбованию и демонстрацией своей новой, такой замечательной армией, для которой вон, даже арсенал выстроили недалеко от дворца.

Елизавета откровенно скучала, прусский двор — это не польский вертеп, здесь женщинам отводилось больше декоративное место. Больших свобод дамы не имели, и вынуждены были ждать, пока занятые делами кавалеры обратят на них внимание. Не удивлюсь, если узнаю, что знаменитое «Киндер, кюхен, кирха» зародилось именно здесь и именно в это время.

Ко всему прочему Фридрих Вильгельм оказался весьма скуп. Уже через несколько дней стало ясно, что тратиться ради русской царевны, устраивая ей различные увеселения, он не собирался.

Тем не менее, в качестве места для отдыха Берлин нам подходил, если бы не одно «но». Пруссия была все той же Европой, а это значило, что мылись здесь не так чтобы часто. Вообще-то это происходило только по назначению врачей, вероятно в тот самый миг, когда лекаря начинало рвать от стоящего перед ним больного. В первую же ночь меня искусали клопы. И не только меня. Лизка весь следующий день провела в слезах, показывая мне следы укусов. Хорошо еще, что тело не демонстрировала — только руки. Также она жаловалась на то, что на кровати, стоящей у нее в апартаментах спать невозможно из-за мешающей ей штуковины, расположенной в районе изголовья. Когда я увидел это производство столярного искусства, то долго ходил вокруг и морщил лоб в надежде понять, что это вещь, и для чего ее сюда поставили. Вроде у поляков ничего подобного не было. Но поляки уже не совсем европейцами считались, еще не такими варварами, как мы, но и не совсем белая кость. Поэтому у них так причудливо переплелись традиции: и «наши», и «ваши». Может быть, поэтому они такие неуравновешенные? Их же бедных просто штормит от востока к западу, а золотой середины полякам никто никогда не подсказал.

В общем, в женской спальне кумира одного невысокого немца с забавными усиками, родившегося триста лет вперед, на кровати стояла какая-то хреномуть, предназначение которой даже я, вполне успешный физик, определить так и не сумел. Тогда я просто высунулся в коридор, схватил первую проходящую мимо служанку и втащил ее в комнату Лизы. Девчонка заверещала и начала отбиваться. Видимо думала, что меня ее сомнительные прелести привлекли, и я решил среди бела дня удовлетворить естество. Ага, в комнате царевны, которую мы сейчас выставим ненадолго, пускай в коридорчике погуляет. Решительно встряхнув девчонку за плечи, я ткнул пальцем в штуковину в изголовье и рявкнул.

— Что это такое? — она замерла, потом недоверчиво посмотрела на меня, но хоть верещать перестала. Увидев же царевну, она попыталась сделать книксен, но я снова ее встряхнул, заставляя посмотреть на себя. — Отвечай, что это за штука!

Немецкий язык удивительно подходит для того, чтобы отдавать команды. Моргнув, служаночка принялась быстро говорить. Елизавета морщила лоб, но так как немецкого она не знала, пришлось ей ждать, пока я переведу. Выслушав ответ, я почесал висок и повернулся к Елизавете, с трудом сдерживая смех. Ну вот никогда бы сам до такого не додумался.

— Вот это предназначено для того, чтобы женщина, ложась спать, укладывала на нее свою сложную прическу. Тогда эта прическа не мялась, и сохраняла укладку. И она спрашивает, ты не хочешь, что тебе волосы уложили?

— Что? Нет-нет, я прекрасно помощью Ксаны обхожусь. И вообще я боюсь, Петруша, — она понизила голос. — Я видела, как по чепцу одной из служанок, что мне ванную наполняли, пробежала вша. Давай уедем отсюда, Петруша, я очень тебя прошу.

— Мы не сможем уехать, а свой шар, на котором можно улететь, Эйрел еще не построил. Что касается вшей… Ну, они верят, что вши — это «божьи жемчужины», или что-то в этом роде, — я с философским видом почесал руку, чувствуя, что еще немного и начну чесать голову, как только Лиза упомянула вшей. — Но вот нашу одежду, которую мы здесь носим, я предлагаю оставить местным слугам. Они так за нами хорошо ухаживают, что их обязательно надо вознаградить.

— Петруша, ты грозился выкупить у меня мой дворец, что мне мать оставила, — Лиза очень аккуратно обошла кровать и встала передо мной. — Так вот, я продам его тебе. Прямо сейчас. Можешь приготовить бумаги. И все деньги, которые я могла бы получить, ты используешь на то, чтобы соорудить в Москве мыловарню, в которой мыло будет производиться разное, и чтобы оно было так дешево, что даже крестьяне могли себе его позволить. Это же кошмар какой-то. Нет, мы не мылись так, как ты заставил нас это делать часто, но клопов и вшей у нас не было!

Буквально через час часть сундуков вернулась на телеги, которые прекрасно себя чувствовали на конюшне. Я же, бесстыдно воспользовавшись положением, точнее моим объявленным положением младшего помощника главного в отряде, перебрался на ту же конюшню. Пусть это будет колючее сено, зато в нем не живут клопы и его не очень уважают вши. А одежду я все равно здесь оставлю. Лиза же и поносящий весь белый свет Шереметьев вынуждены были остаться в замке. Румянцев не впервые гостил при европейских домах, поэтому относился к подобным неудобствам философски.

Но Лизка пускай привыкает. Или она думает, что во Франции ее ждет что-то лучшее? Да там Людовик, который четырнадцатый всего два раза в жизни мылся по настоянию врачей, и ему не понравилось. Делать было особо нечего. Все что можно было подсмотреть в Берлине, я подсмотрел, но тут процветал культ армии, поэтому мне было не слишком интересно, тем более, что я не собирался копировать армию Фридриха Вильгельма. Как показала практика на примере другого Петра, который еще и Ульрих и который никогда не станет русским императором, прусская модель нам не подходит. Почему? А черт его знает. Просто не подходит и все тут.

Дни шли, а возможности как-то пересечься с кронпринцем мне все не предоставлялось. Он вообще не жил дома, даже не ночевал. Пока Шереметьев искал для меня типографию, я бесцельно слонялся по Берлину в сопровождение одного гвардейца, чтобы не привлекать внимание, ну гуляют два приятеля из сопровождения русской царевны, что с них взять?

Сегодня днем я забрел на раскинувшийся посреди площади рынок. Бродя по рядам, я рассматривал предложенные товары. В лавке одного итальянца я увидел диковинку, в которую сразу же вцепился как тот клоп в нежную Лизкину кожу: я увидел самую настоящую зубную пасту в банке с притертой крышкой. Купив сразу несколько банок, я решил сначала отдать их кому-нибудь из своих химиков, чтобы они мне состав хотя бы приблизительно выявили. Если там все безопасно, то намешать саму пасту времени много не займет. Так глядишь мы и зубки чистить научимся.

Весна все больше и больше захватывала власть. Было так жарко, что я даже расстегнул несколько пуговиц на мундире. Мне на глаза попалась лавка ювелира. Заходил я в полутемное помещение с вполне определенной целью. Немного рискованной, но весна как-то странно действовала на мозги: хотелось похулиганить просто до одури. Приобретя то, что хотел, сопровождающий меня гвардеец смотрел недоуменно, не совсем понимая, зачем мне эти штуковины, я уже двинулся было на выход, когда до меня наконец-то дошло — рынок, больше похожий на ярмарку? Повернувшись к хозяину лавки, я задал интересующий меня вопрос: