Страница 23 из 51
— Нет, — Петька Шереметьев, шедший рядом, покачал головой. — Пока нет. Андрей Иванович все сокрушается, что никто еще из его птенцов не закончил ту учебу, что он им организовал, и что у нас нет шпионов при многих европейских дворах. — Государь, Петр Алексеевич, а что вот эта за одежда, что ты велел себе сшить, она удобная? — он недоуменно посматривал на мое величество, невольно хмуря лоб. Скажем так, ему было от чего хмуриться, а все потому, что мне надоело мерзнуть, а после болезни я мерз гораздо чаще и сильнее, чем раньше, и я попросту велел убрать с моих глаз иноземную одежду, так почитаемую дедом, хотя бы зимнюю. Но вот заменить ее было нечем, и последнюю неделю для меня шили нечто принципиально новое. Так как молний в этом времени не предвиделось, и вводить их в моду было пока рановато, то пришлось обойтись пуговицами, но это было полбеды. Беда пришла в тот самый момент, когда я, залезая в очередной раз в карету, чтобы ехать в Кремль для репетиции встречи с цинцами, увидел на конюхе самую настоящую дубленку! Она еще и выкрашена была в темный цвет. Вот тут-то я и не выдержал, и приказал убрать из своей гардеробной всю верхнюю зимнюю одежду и заменить ее на теплую и удобную.
Как оказалось, дубленки назывались в это время «романовскими полушубками», хрен пойми почему, но вот так. И носили их только низшие слои населения. Нет, не совсем бомжи, конечно, но даже крестьяне среднего достатка уже пытались мех наружу выпустить, то бишь, шубу напялить. Но я-то знаю, насколько дубленки могут быть хороши. В общем, в моем маленьком мирке, который в следствии февральских метелей, которые разыгрались не на шутку, но, говорят, предшествовали постепенному наступлению весны, произошла самая настоящая модная революция. Дошло до того, что я лично огромными ножницами искромсал какой-то особо отвратный для меня сюртук, прежде чем мои слуги поняли, что я не шучу и носить эту иноземную, красивую не спорю, но жутко неудобную и холодную одежду просто не буду. Тогда-то Митька, стеная про попранную честь государя-императора, про которого будут говорить, что ему даже одеть нечего, настолько он обнищал, а на его верных слуг показывать пальцами, притащил мне несколько шуб и злополучную дубленку. Также были вызваны мастера с целым ворохом шкур и меха. После долгих споров сошлись на том, что мне сделают нечто среднее между дохой и дубленкой, слегка приталенную и не слишком длинную, все-таки я собирался на Цезаре в ней скакать. В качестве украшений пошли меха, на большее я не согласился. В тот же заказ я включил теплые штаны, ну а так как молний все-таки за эту неделю никто не придумал, как и не трансформировал клапан, прикрывающий самое дорогое в теле любого мужчины в привычную для меня ширинку, пришлось довольствоваться пуговицами и этим самым клапаном. Хорошо, хоть гульфики вышли из моды лет десять назад. Ну и в качестве бонуса шли перчатки и теплая шапка. Хоть с этим спорить не стали, то ли поняли, что это бесперспективное занятие, то ли смирились с моим самодурством. Когда я получил свой первый зимний комплект, то узнал еще и то, что его изготовление обошлось для казны очень дешево, гораздо дешевле, чем иноземные излишества. Потому что сукно нормальное мы делать еще не научились, и оно шло к нам по бешенным ценам, а вот шкуры и меха были дешевы, потому что их было много, и они не пользовались спросом. Это, кстати, решило мою моральную проблему в плане смены одежды для армии и флота. Попробуем-ка своими силами обойтись. Случайное изобретение моего криворукого гения от ткачества уже принесло дивиденды, моряки постепенно перелазили из суконных и шерстяных вещей в нашу джинсу, и это, полагаю, только начало. Плюс кожа и меха, да у меня будет самая модная армия в мире. Трапперы американские от зависти удавятся.
Петька вопросительно посмотрел на меня, оценивающе сравнивая свой камзол и кюлоты с моими длинными штанами, поверх которых я надел ботфорты, вроде бы самые обычные, но на самом деле внутри которых был все тот же мех.
— А что тебе не нравится? — я поправил шапку и насмешливо посмотрел на одного из очень немногих своих приближенных.
— Странно смотреть, — Шереметьев нахмурился. — Но… Не знаю, просто странно. — Это еще в ботфортах мои длинные штаны не видно. Вот бы для всех удар был. Это же верх вульгарности! Но мне было удобно и комфортно, а на мнение окружающих что мне, что Петру второму, когда тот был еще собой, наплевать. Подросток я или нет? Имею право на бунтарство и отрицание всего и вся! Вот все ходют в этих своих кюлотах, а я надену брюки! А самое смешное, что этот мой демарш против одежды почему-то заставил многих увериться в том, что я все тот же мальчишка, и кто-то возле меня ловко убрал Верховный Тайный совет, чтобы править без этих выскочек.
— А ты сам попробуй, вдруг понравится? — я пожал плечами.
— И попробую, — запальчиво вскинулся Шереметьев. — Велю такое же себе пошить.
Я криво усмехнулся. В этот момент мы вышли на крыльцо через распахнутые перед нами двери и сразу стало невероятно шумно от лая рвущихся с поводов собак, ругани доезжачих, громких разговоров всех и вся, прерываемые вспышками серебристого женского смеха. Эта охота, я погляжу, вызвала небывалый интерес у высшего общества.
Оглядев пеструю разодетую в пух и прах толпу, я повернулся к материализовавшемуся передо мной Репнину.
— Где царевна Елизавета? Почему я ее не вижу среди охотников?
— Вон же она, сюда направляется, — Репнин кивнул на Елизавету, которую я в очередной раз не узнал, потому что все время забывал, что она предпочитала охотиться в мужском наряде.
— Лизонька, тебя когда-нибудь от церкви отлучат за вид неподобающий, — я позволил ей себя приобнять. Лизка постоянно пыталась всем показать, как сильна наша родственная связь, и ради этого не брезговала ничем.
— Ну что ты, Петрушенька, что же срамного ты видишь в моей одежде? Сам-то напялил на себя не пойми что, сразу и не признать: государь перед тобой, или мужик дворовый, — и она отступила на шаг и чуть распахнула тяжелый мужской камзол, продемонстрировав мне затянутые хоть и в теплые чулки, но все же чулки, ножки, словно бы показывая, что ее одежда очень даже благопристойная. — Ты совсем забыл меня, — она капризно надула губки, но глаза смотрели внимательно, в них не было ни тени той показной дурашливости, которую она мне демонстрировала так старательно. — А ведь я, приказываю картоху готовить к каждому ужину, любимого племянника дожидаючись, — она так произнесла «любимого», что у меня на мгновение дыхание перехватило. Но тут до меня дошло. Картоху? Она сказала «картоху»? От немедленного ответа меня спас конюх, подведший к нам белоснежную кобылку Елизаветы.
— Твоя лошадь готова, Лиза, думаю, что нам еще выпадет шанс поболтать по- родственному.
Я наблюдал все время, пока Елизавета садилась в седло. Вот ее нога наступает на сцепленные руки того самого конюха, что привел лошадь, вот он словно подталкивает ее вверх… мгновение и Елизавета Петровна уже восседает на лошади, раскрасневшаяся и возбужденная в предчувствии любимой забавы.
— По-моему, ее жутко возбуждает кровь, и вообще всплеск адреналина, — пробормотал я практически про себя, делая все, чтобы стоящий рядом Репнин меня не услышал.
— Что? Ты сказывал что-то, государь, Петр Алексеевич?
— Юдин написал про то, что все выдумал? — я повернулся к адъютанту, размышляя над тем, что мне делать с Елизаветой.
— Эм, — Репнин замялся, но тут же встал слегка боком и вытащил из-за пазухи какие-то сложенные листы. — Вот, не успел отдать. Как и было велено, каждый выпуск теперь тебе будет приносится для утверждения печати.
— Я не отдавал таких повелений.
— Я отдал, чтобы опять никаких конфузов не произошло, — приподняв бровь, внимательно посмотрел на его совершенно невинную рожу, покачал головой и принялся рассматривать газету.
— Так, может я чего-то не понимаю, но тут не один листок, — я нахмурился и взял протянутые мне листы, так же, как и Репнин развернувшись, чтобы мои действия не были заметны из толпы.