Страница 12 из 18
– Да! – глаза колоша сверкнули, обожгли хвастуна ненавидящим взглядом.
– Благоразумно, – иронично качнул головой навахо и ответил противнику высокомерным, ленивым взглядом, – нечасто встретишь такое в юнцах. Знал бы ты сколько таких же я уже обучил военному ремеслу и преподал уроки почтительности к старшим.
После того как оба противника одели деревянные шлемы с забралами навахо лениво произнес:
– Нападай.
Юноша сделал два быстрых шага и нанес удар, еще совсем несильный, словно для разведки, пришелец отразил его немного рисуясь. Противники закружили, пытаясь повернуть соперника напротив подымающегося и бьющего в глаза солнца и прощупывая оборону друг друга легкими пробными ударами дубинки и пассами руками. Чем-то неуловимым они напоминали боевых петухов перед схваткой. Строй юных бойцов полными надежды взглядами пожирал бойцов. Как они желали удачи соплеменнику в схватке с наглым пришельцем!
Прощупывание длилось недолго, бойцы почти одновременно кинулись друг на друга. Бешено замелькали дубины. Их частый, глухой стук, подобный треску великанского дятла, далеко раздавался над притихшим лагерем.
Мастер-сержант Карлос не зря слыл одним из сильнейших рукопашников среди воинов-навахо, но дубины никогда не были его любимым оружием. Вот если бы ножи или штыковой бой, тогда у молодого колоша шансы на победу равнялись нулю, но в схватке на дубинах он никак не мог достать юркого и сильного словно медведь противника. После первых же секунд схватки Карлос понял, что зря он недооценивал силу противника. Несмотря на весь свой опыт ему никак не удавалось закончить схватку одним мощным ударом.
Они сражались и сражались, расходясь и сталкиваясь снова и снова. Юный колош дрался словно разъяренный кадьяк, уворачиваясь от ударов и нанося быстрые и мощные ответные, пинки и замахи. Он носился вокруг противника, сто раз меняя тактику и местоположение.
В лагере царила мертвая тишина. Слышались только глухие соударения дубинок. И юные бойцы и женщины колошей смотрели на поединок, а их сердца сжимались от ужаса и восторга.
Схватка в конце концов вывела навахо из терпения, и он совершил ошибку. Сильный удар сверху вниз по шлему встретил пустоту и навахо «провалился» – он открылся.
Колош не колебался и использовал шанс до конца. Дубина с деревянным треском обрушилась на голову пришельца.
Карлос выронил оружие из крепких рук и упал на колени. Покачнувшись, рухнул навзничь и остался лежать без движения. Лагерь разразился ликующими криками, с окрестных полей сорвались целые стаи птиц и, пронзительно крича, словно радуясь виду лежащего на мерзлой земле неподвижного тела, закружились над палатками. Строй смешался, ликующие воины обступили тело поверженного навахо.
Стоявшие позади Карлоса инструктора пребывали в ступоре совсем недолго, подбежав к телу, сорвали шлем, обнажив бледное лицо с закрытыми глазами. Один из инструкторов приставил два пальца к шее, несколько мгновений вслушивался, затем облегченно выдохнул и сказал что-то на своем языке столпившемся вокруг навахо. Двое инструкторов торопливо подхватили тело под мышки и за ноги и, почти бегом расталкивая толпу, понесли в палатку медиков.
Лагерь успокоился только под вечер, когда прибыли старейшины – вожди колошей, а пришельцы продемонстрировали как за две сотни шагов насквозь дырявят вонючими и грохочущими палками, их они называли винтовками, висящие на врытых в землю палках деревянные доспехи. Потом началась учеба. Юных индейцев учили перестраиваться на ходу из колонны в линию стрелков, стрелять и ухаживать за оружием. Штыковому бою и нападению без оружия и многим другим премудростям. Вот только вели себя инструктора по отношению к юным воинам гораздо уважительнее, в том числе появившийся только на следующий день мастер-сержант Карлос.
***
Закат, в кровь окрасив крыши домов, умирал. Город – сердце восточноамериканских владений Соединенных племен Америки, когда-то называвшийся Нью-Йорк, тихо млел под лучами щедрого во время индейского лета на тепло солнца. Море блестело словно стеклянное, качало, словно мать люльку, пропахшие рыбой лодочки в гавани.
Вроде все, как и раньше? Как бы не так! После завоевания навахо в нем поселился страх, какого не было при голландцах и англичанах. О прошумевшей совсем недавно дорого стоившей городу войне не давали забыть до конца не залеченные шрамы. Полуразрушенные с черными от копоти стенами и выбитыми окнами здания, в них, казалось, еще слышен радостный говор населявших его людей, с немым укором смотрели на прохожих. Прошло больше года, но восстановили только те здания, чьи хозяева выжили во время короткого, но яростного штурма. Зато вместо них на пустошах поднялись вигвамы приведенных навахо индейцев. За городскими стенами затих лагерь осужденных судом навахо и просто неугодных им горожан. Облитые закатными лучами словно кровью деревянные стены высоки, стражи на высоких башнях по углам зоркие, еще никому не удалось убежать. Но о том, что там творилось, горожане осмеливались говорить только шепотом и в кругу своих, не дай бог сосед услышит и прибежит с доносом к навахо. На просторных стрит (улицах) пустынно. Добрые горожане от греха подальше спрятались по домам. Лишь изредка торопливо пробежит, оглядываясь, нет ли поблизости индейского патруля, потомок прежних владельцев города: англичан или голландцев. На груди напротив сердца, словно клеймо неполноценности, горит желтая звезда. Бесшумно вышагивали с непроницаемыми лицами посредине мощенной булыжниками улицы новые хозяева: индейцы. За спиной мерно покачиваются дула винтовок: их они не задумываясь пускали в дело при малейшем поводе. Только появление бесовской диковинки навахо: смердящего автомобиля могло заставить их уступить дорогу.
Одно осталось неизменным: над крышами поднимались в темнеющее и чистое небо бесчисленные дымы, да зазывали и до хрипоты торговались лавочники. Хозяйки готовили обед мужьям независимо от того, кто владел городом, а негоцианты все так же пытались продать товары. Не изменился и не пропадающий ни днем ни ночью шум большого города. К говору почти двадцатитысячного населения присоединялись мерные выдохи седой Атлантики, непрерывные вздохи ветра и торжественный бой колоколов протестантских кирх.
Там, где в Нью-Йорке двадцатого века размещался самый конец района Даунтаун (который в те времена был гораздо ýже, потому что его еще не расширили за счет подсыпанной земли) возвышался защищающий вход в гавань каменный форт. Из бойниц высоких стен угрюмо выглядывали батареи двенадцати– и тридцатидвухфунтовых орудий. Напротив него, в двухэтажном доме, резиденции еще «старого» губернатора, где разместился «новый», было чисто и чинно и ничего не говорило об опалившей город военной грозе. У двустворчатой дубовой двери, столь высокой, что через нее мог, не сгибая головы пройти настоящий великан, застыли истуканами два рослых стрелка – индейца, в странного, темно-зеленого цвета шлемах и такого-же цвета панцирях. Жарко блестели стальные острия штыков на винтовках за спиной. Простые горожане от греха подальше старались побыстрее пробежать мимо резиденции губернатора. Мало ли что подумают навахо! Вдруг заподозрят в каком-нибудь умысле против новой власти?
Напротив часовых остановился невысокий, взлохмаченный человек весь перепачканный в саже и угольной пыли, с целой шапкой нечесаных волос на голове, с плеча свисала бухта веревки. Он стоял перед навахо, то и дело переступая с ноги на ногу и комкая в руках шапку, пока один из них не обратил на него взгляд.
– Ты кто, снежок?
– Сэр, мне приказано почистить трубы в доме губернатора.
– Подожди, – сквозь зубы процедил индеец и поднял трубку висевшего на стене телефона. Коротко переговорив по-навахски, приказал, – Жди, – он равнодушно перевел взгляд вдаль.
Через несколько минут спустился седой камердинер, чисто выбритый с лишенным всякого выражения темным, медного цвета лицом и свиными глазками, утонувшими в сытых щеках. Если бы не желтая звезда на груди, ничего бы не говорило о его подчиненном положении. Оглядев трубочиста стылым взглядом, словно у жабы, повелительно махнул рукой и, немало не заботясь о том, правильно ли его поняли, направился вглубь дома. Немного поколебавшись, трубочист направился за ним.