Страница 27 из 72
Пятнадцатый этаж был частным. В указателе лифта он был записан как художественная комната. Добравшись до этажа, я провела карточкой по цифровому экрану и увидела, как мигнул зеленый огонёк. Дверь скользнула в сторону. Шагнув на мраморный пол комнаты, у меня перехватило дыхание.
Огромный открытый зал был заполнен точными копиями известных скульптур в натуральную величину — «Мыслитель» Огюста Родена, «Метатель дисков» Мирона из Елевфери, «Венера Милосская» Александра Антиоха, а также мраморными шедеврами Элгина. В центре стоял «Давид» Микеланджело, глядя на меня величественно и почти покровительственно, возвышаясь более чем на шесть футов чистой мужественности — намного меньше оригинала, но такой же поразительный.
Мои ноги дрожали от завораживающей красоты и жестокости, сочащейся из скульптур. У них у всех было одно общее — они все были абсолютно обнажены, беззастенчиво эротичны. В комнате не было стульев. Никаких диванов. Некуда деваться, кроме как стоять и любоваться красотой перед собой. Я на мгновение задумалась, чья была идея создания этой комнаты, но мне не нужно было думать об этом. На самом деле, нет. Я уже знала.
Человеку, прекрасному, как картина, безжалостному, как искусство, твердому, как мрамор.
Неторопливо пройдясь по комнате, пробежалась пальцами по вырезанным фигурам, раскрывая рот от удовольствия. В комнате пахло чистотой, холодом и выщербленным камнем. Она была тускло освещена, и в основном в ней царил полумрак.
Я думала о папе, об экспериментальном лечении, которое наша новая страховая компания предложила ему на этой неделе, о надежде в его глазах, когда он сообщил мне эту новость, и о вере в моём сердце, семя которой расцвело во что-то, что, как я боялась, будет расти вне моего контроля. Все двигалось слишком стремительно и все же недостаточно быстро с тех пор, как я присоединилась к LBC.
— Мне страшно.
Я присела на корточки и уставилась на мраморную женщину, которая сидела в ванне и ласкала себя пальцами. Она никому не выдаст мою тайну. И будет слушать. Может быть, даже поймет. Ее лицо было вызывающим. Бесстрашным. Она не стыдилась того, что делала.
— Моя жизнь в руинах, и мой отец умирает. Все, чего я хочу, кажется недостижимым и таким далеким. Твое сердце тоже одиноко? — прошептала я, лаская ее щеку.
«Я не могу влюбиться. Это похоть и смятение. Вот что происходит, когда ты вот-вот потеряешь родителя и собираешься обрести сомнительного любовника».
Я пришла в эту комнату, чтобы быть с Селианом, но он не был моим. Если бы сказала Джуд трехмесячной давности, что собираюсь сделать, она бы надрала мне задницу, потому что помолвка есть помолвка. Определение этого слова означало, что он связан с кем-то другим.
Потом я вспомнила, как Селиан смотрел на Лили на празднике, словно она убила его мечты.
И то, как она цеплялась за него, как будто знала это, и ей было все равно.
— Да, — прошептал хриплый мужской голос позади меня, и я повернулась.
Селиан стоял у двери лифта, прислонившись плечом к косяку, и играл с электронной картой между пальцами.
— Вот почему мы делаем то, что делаем. Почему не можем остановить это.
Мужчина уверенной поступью вошел в комнату, каждый его шаг заставлял мое сердце биться немного сильнее, пока в моей груди не возникло чудовище, жаждущее его прикосновений. Одно только выражение его лица наполняло мой клитор. Я сжала бедра вместе, мое нижнее белье уже было влажным.
— Чья идея была с этой комнатой?
— Моя.
— Почему?
— Потому что я люблю красивые, безжизненные вещи. — Его палец завис у моего лица, слегка коснувшись пряди волос и убрав ее за ухо. — Они не могут ответить. Не могут обмануть. Не могут угробить твое будущее.
— Это здесь ты устраиваешь все свои свидания на одну ночь?
От его легкой ухмылки у меня заболело в груди.
— Если бы ты была любовницей на одну ночь, то не стояла бы здесь. И нет, у меня нет привычки трахать женщин напротив этих копий. Они стоят больше трехсот тысяч за штуку, и их трудно достать. Выбери себе любимую, — приказал Селиан, а не просил, обводя рукой огромную комнату.
Я продолжила прогуливаться среди мраморных статуй, чувствуя, как взгляд Селиана прожигает дыру в моей спине, видя сквозь платье, кожу и кости, пожирая меня изнутри. Я внимательно изучила каждую скульптуру, как будто был неправильный и правильный ответ, прежде чем, наконец, указала на Давида.
Я повернулась лицом к Селиану.
Он цокнул языком, проводя мозолистыми пальцами по подбородку.
— Ты можешь лучше.
— Что может быть прекраснее «Давида» Микеланджело? — бросила я вызов.
— Не так много вещей. Что делает выбор очень банальным. Первая обнаженная статуя, сделанная в эпоху Возрождения, и единственная скульптура, которую знает каждый идиот. The Beatles ведь не твоя любимая группа, правда, Джуд?
— Нет, — усмехнулась я. — Слишком традиционно. На самом деле… — Облизнула губы, фыркнув от смеха. Это было нелепо, но я не возражала показать Селиану свою странность. Несмотря на все свои плохие поступки, он никогда не осуждал меня. — Мне всегда казалось, что пенис Давида непропорционально мал. И, хм… вяловат.
«Черт. Это просто вырвалось у меня изо рта».
— Оригинал прикреплен к семнадцатифутовой скульптуре. Уверен, тебе все равно не уместить его в свой умный рот. Подумай хорошенько, Хамфри.
Я возобновила свою прогулку по комнате. Он прав. Мне нужно было напрячься сильнее, уделить внимание, а не просто плыть по течению. Разве не так поступают хорошие репортеры? Я остановилась у статуи человека, сидящего на троне, сделанном из зверя, стоящего на четвереньках. Он был обнажен, закутан в тогу, закрывавшую его интимные места, и смотрел в небо. Он был похож на гладиатора, раненого, подтянутого и мускулистого. Я не знала этого произведения, но оно говорило со мной.
Мужчина явно страдал от боли, но лицо его выражало яростный вызов.
Скульптура мне совершенно неизвестна, но его битва была так знакома.
— «Воин», — прошептал Селиан мне на ухо, и я задрожала от удовольствия. Я чувствовала его тело рядом со своим, а он даже не прикасался ко мне. — Неизвестный художник. Специальная посылка из Италии. Спонтанная покупка, но мне понравилась боль в его глазах. Так интимно, правда?
Да. Счастье — это то, чем ты жаждешь поделиться. А это была боль, которую вы хотели сохранить в тайне.
— Зачем мне нужно было выбирать? — спросила я, все еще глядя на статую.
— В правом углу комнаты, прямо за моей спиной, стоит камера. Я мог бы отвести тебя в президентский люкс и трахнуть до забвения и обратно, но я бы предпочел сделать это там, где смогу отправить послание Матиасу.
— Послание? — Я повернулась к нему лицом.
— Что ты моя.
— Я не твоя. — Это была ложь, в которую хотела бы верить, о мужчине, которого хотела бы забыть. Мое тело реагировало на него так, как никогда раньше.
Я принадлежала ему, а он — кому-то другому. Кем это делало меня?
Обстоятельства были чистой семантикой. Грехи, завернутые в сахар, чтобы было легче их проглотить.
Селиан погладил меня по щеке.
— Да, — прошептал он. — Моя. Ты так далеко зашла, что даже не можешь видеть, как я делю выпивку со своей кузиной, не слетев при этом с катушек.
— Ты принадлежишь другой, — сказала я.
Селиан покачал головой.
— Никому.
— А Лили?
— Я не прикасался к ней больше года.
Его слова перерезали веревку тревоги, обвившую мое горло, и я почувствовала, что снова могу дышать.
— И не собираюсь. Не собираюсь трахать никого, кроме тебя, но я бы держался подальше от Лили, даже если бы она была последней гордой обладательницей киски на планете Земля. Я не связываюсь с изменщицами, а она одна из них.
— О?
— С моим отцом. — Он сделал паузу, изучая мою реакцию, и я изо всех сил старалась не блевать. — Вскоре после того… — Его челюсть захлопнулась, как будто Селиан сам проглотил тошноту. — Не бери в голову. Дело в том, что тебе не о чем беспокоиться. Она тоже это знает, — объяснил он, возвращая себе спокойствие и самообладание.