Труд и досуг

Маргинальное время труда складывается из вынужденных простоев, перекуров, обеденного часа, офисных «чаепитий», общения в социальных сетях и подобных вкраплений нетрудового времени. Маргинальное время досуга складывается из «работы на дому», а также лени, которые дробят единство внерабочего времени на фрагменты, перфорируют его. Иными словами, труд и досуг существуют не только за пределами, но и внутри друг друга, образуя пограничные области.

Если в рамках фордистской модели распределения времени такие вкрапления имеют регламентированный характер и регулируются логистически обоснованным ритмом производства, то в экономике знаний такая регламентация во многом ложится на плечи самого работника и зависит от его личной мотивации и ответственности. Примером может служить автоматический способ учета времени в труде программиста. Тайм-менеджер, интегрированный в программную оболочку, будет суммировать время введения программного кода с клавиатуры и компьютерной мыши, определяя время «простоя» и высчитывая «человеко-часы». Однако такой тайм-менеджмент не позволяет распознать содержательный аспект действий, равно как и производственных пауз, которые могут быть связаны как с бездельем, так и с напряжением творческого процесса. По этой причине работодатель заранее рассматривает паузы как право «тупить», а условные «перекуры» – как необходимую часть рабочего времени, предоставляя работнику в значительной мере самому осуществлять контроль рабочего времени.

Строгое дисциплинарное распределение времени в идеале могло быть осуществлено только в рамках фордистской модели с ее конвейером и пресловутым заводским гудком. Между тем эта модель в значительной мере была уже заложена и подготовлена в рамках классно-урочной системы образования с ее уроками, переменами и установкой на учебу «от звонка до звонка». Этому способствовала и традиционная мораль, которая нашла свое выражение в идиоматическом ряду: «Делу время, а потехе час», «Кончил дело – гуляй смело», «В субботу – на работу, а в воскресенье – на веселье», «Кто не работает, тот и отдыха не знает», «Без труда и отдыха нет» и т. п.

Однако многое меняется на стадии постиндустриального модерна, когда жесткая дисциплинарная машина распределения времени распадается. Это выражается не столько в переводе работника на индивидуальный график или же в переходе к удаленному труду, как и дистанционному образованию, сколько в утрате внешнего и внутреннего контроля над их содержанием. Проблемой современного фриланса является не столько сам труд, сколько усилия, затрачиваемые на его поиски, организацию и, соответственно, самоорганизацию. Помимо того что эти усилия лишают фрилансера досуга, они переполняют заботами его безделье. Диффузия линии разграничения идет на встречных курсах: труд перемежевывается с бездельем и досугом, а в темпоральную размерность праздности и лени постоянно вторгается рабочий процесс, создающий неспецифическое для досуга трудовое напряжение. Как пишет об этом А. Корсани, «прерывистый характер занятости представляет собой не чередование периодов интенсивного труда и отдыха, он воспринимается, скорее, как дробление времени, того постоянно ускоряющегося времени, над которым мы теряем контроль» (Корсани, 2015. С. 66).

Дробление темпоральной структуры труда и досуга (а для этого существует множество условий и соблазнов) порождает темпоральную дезориентацию, которая выражается в нарастающем ощущении хаоса и распада самого субъекта по отношению к тому, чем он в действительности занят. Поэтому и самозанятость становится едва ли не основным занятием фрилансера. Постоянное чередование темпоральных режимов – «то труд, то досуг» – сначала смещается в неопределенность «то ли труда, то ли досуга», а в итоге сваливается в состояние «ни труда, ни досуга». В силу специфики самого труда современный офисный работник «между делом» может заниматься всем, чем угодно: слушать музыку, «гонять чаи», решать кроссворды, просматривать популярные журналы и новостные ресурсы, вести переписку в социальных сетях и т. п. В состоянии «между делом» может быть проведена бо́льшая часть рабочего времени. Такое дробление темпоральной структуры можно назвать шизоидным, то есть расщепляющим, что сегодня является настоящей проблемой, которая выражается, например, в том, что перепутавший день с ночью офисный работник не может в моменте времени определить, работает он или бездельничает. А. Корсани весьма удачно называет этот феномен «хронологической дезориентацией» (2015).

Остаточное и оставшееся время

Классическая (фордистская) модель распределения рабочего и свободного времени, как известно, рассматривала досуг в довольно утилитарном смысле – в качестве источника и условия рекреации рабочей силы. Безусловный приоритет труда и подчиненный статус досуга соответствовали самой природе «дисциплинарного общества», формирование которого М. Фуко связывал с европейским модерном (Фуко, 1999). В Новое время встал во весь рост «фаустовский человек» – человек дела, гигантская тень которого накрыла не только время праздности и лени, но и время досужего созерцания и религиозной молитвы. Модернизация, охватившая все стороны жизни, захватила и время, которое в буквальном смысле стало новым.

Новое же заключалось в том, что индустриальный капитализм самим характером производства превратил время в экономический ресурс, подлежащий капитализации. А там, где время – товар, где «время – деньги», там безделье, лень и праздность объективно становятся «затекстовыми» маргиналиями по отношению к труду как «тексту».

В антиутопии Э. Никкола «Время» (In Time) идея капитализации и монетизации времени доведена до логического конца, до абсурда. Сюжет этого фантастического триллера рисует картину будущего, в котором заработная плата выплачивается не деньгами, а временем. Встроенные в тела биологические часы запускаются по достижении двадцати пяти лет, после чего начинается пожизненная гонка за временем, так как его запас на персональном счете равняется году, а обнуление счетчика вызывает мгновенную смерть. Расходуясь и накапливаясь, время-деньги то прибавляются, то отнимаются от жизни. Время обменивается на труд и продукты потребления, следовательно, экономится. Оно кладется на депозит или берется в кредит, по которому начисляются проценты. Время в буквальном смысле существует как кругооборот капитала: оно производится, потребляется, сберегается в банках, эмитируется, инвестируется, – словом, капитализируется. Оно, как и деньги, подвержено инфляции и поэтому регулируется мировыми финансовыми институтами. Время строжайшим образом учитывается, а его кража или экспроприация жестко пресекается властями. Незаконный оборот времени создает угрозу финансово-экономической системе, основанной на неравенстве доходов жителей различных «временны́х зон», и поэтому курируется «стражами времени» и подконтрольными им бандами. В наихудшем положении находятся обитатели индустриальных районов: чтобы выжить, они должны непрерывно работать, поскольку даже самые зажиточные из них имеют на персональном счете не больше месяца. Большинство же живет в буквальном смысле одним днем – от зарплаты до зарплаты. Существуя под гнетом смертельного дефицита времени, рабочие вынуждены экономить на развлечениях, а досуг воспринимают как непродуктивное расходование времени жизни, необходимое лишь в целях минимальной рекреации. Таким образом, пребывая на краю жизни и смерти, жители промзоны живут в режиме оставшегося времени.

Термин «оставшееся время» в нашем случае следует понимать не в том «мессианическом» смысле, который имеет в виду Дж. Агамбен (2018), а в том значении маргинальности, о котором говорим мы. Однако и корреляция здесь налицо. У Агамбена «оставшееся время» – это время христианской истории, расположенное между первым и вторым пришествием Христа. Первое пришествие объявляет о грядущем «конце времен» и тем самым задает маргинальную область, простирающуюся, как и в средневековых фолиантах, между концом «текстуры» хронического времени и концом времени как такового[1]. Таким образом, «оставшееся время» – это время самой оконечности, наполненное ожиданием и приготовлением к страшному суду. Иными словами, это время, конституированное развязкой. Таково, например, время ожидания смертной казни, наступающее после вынесения приговора. Но примерно так же дело обстоит и с героями представленной антиутопии: для них «оставшееся время» – это время, расположенное между концом первого беззаботного двадцатипятилетия и отсроченным трудами смертным концом.

1

Агамбен в этой связи различает хроническое (линейное) время истории и кайротическое (событийное) время окончания истории.