Страница 2 из 4
Отец жаловался на родственников, которые через него перешагивали, когда он лежал на полу. Жаловался, что его хоронили в дурацком сером костюме, который был ему узковат. Еще рассказывал, что, когда умирал, почувствовал, что подавился, а потом начал задыхаться.
Где я только не побывала, следуя за отцом. Мы спустились в подземный город, там были маленькие кирпичные дома, поросшие мхом и дороги, выложенные из кирпичей, очень узкие. И там не было никакого транспорта.
После мы поплыли с ним по той самой горной реке Шалтырь, но она была другой. Там были золотистые, сияющие деревья, фиолетово-черные камни. А на перекатах черные, раскидистые ветви, они клонились друг к другу аркой. Я видела, что на лодках плыли и другие люди. Они радовались и махали нам с отцом, а после исчезали.
Время шло то быстро, то медленно. Из дома я практически не выходила, только в магазин за энергетиками, чипсами и выпивкой. Страшно… Все в масках, кругом охрана. Продавцам давали штрафы в пятнадцать тысяч, если они обслуживали покупателей, не надевших маски и перчатки. К слову, от одиночества на самоизоляции спасало одно – интернет. Казалось, что вся жизнь теперь там, за экраном: учеба, магазины, оппозиция и так далее… На улице пусто… В городе ребята проводят выставки в лесу, и в нашей Бане №13. Галереи «Фокус» и «Чердак» закрыли.
Потом пришла весна и я начала писать портрет Матвея Гаврилова, художника из города «Т». Это запись из моего дневника о нем, о Матвее…
24 марта. 2020г.
«Весна. Господи, какая весна! Цветущая! Ровно такая же как в год моего рождения! Раньше я почему-то думала, что хочу умереть весной, такой же цветущей. А сейчас… Сейчас нет. Сейчас я хочу жить. Я… Я думаю о нем. О Матвее. Матвей Гаврилов – художник из моего родного города Т. Он для меня луч света в темном царстве, как бы это пошло не звучало. Я начала писать его портрет. Просыпаюсь и бегу к нему, к этому портрету. Он, Матвей… Он похож на какого-то древнегреческого бога, то ли Диониса, то ли Аполлона. У него греческий профиль, а его кисти… Его кисти как будто высечены умелым скульптором, − пальцы длинные, с ярко выраженными костяшками. Глаза раскосые, карие, они так внимательно смотрят из-под густых бровей. А его тело… Он высокий, стройный, правда ноги худоватые. Вспоминаю как он красил стены в Бане. Такими размашистыми, резкими движениями. Я не могу оторваться от этого портрета, меня тянет к нему как магнитом. Боже… Матвей. Мне ничего, ничего от тебя не нужно… Лишь видеть тебя иногда и знать, что у тебя все хорошо. Знаешь, Матвей, когда я вижу тебя мне становится легче…
Я помню сон. Я и Матвей лежим в палатке, он обнимает меня, я глажу его по густым, вечно взъерошенным светло-русым волосам, а после спрашиваю: «Откуда в тебе столько страсти?». Прижимаюсь к нему, чувствуя дрожь по всему телу… Из моих глаз льются слезы, слезы счастья. Чувство блаженства окутывает меня с ног до головы… И еще меня так возбуждает то, что у меня никого не было, что он первый.
Просыпаюсь утром, вижу рассвет. Время для меня остановилось. Чувствую дикое желание, между ног стало настолько влажно, весь сок просто стекает по ляжкам. Я смотрю на потрет и чувствую, что горю… там… между ног. После я не выдержала и сказала: «Матвей…». Начав себя ласкать, я почувствовала, что из моих глаз полились слезы. И свет… Свет залил мои глаза. Матвей был весь в лучах света. Голый… На нем не было ничего… Господи… Матвей лежал на мне, а я царапала его спину, крича от наслаждения. Благо…Благо, что дома никого не было. После из меня вырвался крик…, и я просто задохнулась от наслаждения, просто растворилась… Меня не было…».
Снова сев за портрет, я включила композицию Шуберта «Ave Maria». Но вдруг у меня пошли месячные. Низ живота пронзила режущая боль. И свет… От портрета пошел свет. Я почувствовала, как похоть и гнев смешались в одном котле. Нож… Тогда перед глазами появился нож. И мне захотелось убивать. Это желание было безумным… Началась отдышка и я все покрылась липким, холодным потом. Я испугалась, что убью свою мать. Я побежала на кухню и схватила нож. После я легла на кровать и снова начала мастурбировать, отложив нож в сторону. Дрочила, дрочила, но мне не помогало. Волна возбуждения накрывала меня снова и снова… Я закрывала глаза и увидела свет, покрывающий кровь. И Матвея, ласкающий меня…
После я… не помню… несколько дней просто вылетели из моей памяти. Я боялась выходить из комнаты из-за желания убивать. С мамой были постоянные ссоры. Она кричала на меня из-за бардака и прочей херни. Еще у меня не было денег. Моя мама, Зоя, работала бухгалтером в какой-то богом забытой конторе. Я брала деньги в банке, оставшейся от отца. Он складывал туда мелочь, еще при жизни. На эти деньги я покупала энергетики, сигареты, чипсы и выпивку. К тому времени у меня уже кончился Ксанекс, выписанный психиатром, и я могла спокойно употреблять алкоголь. Смешивать алкоголь с Ксанексом нельзя – эффект как от Мефедрона, но накатывает какая-то волна, и ты не чувствуешь своих конечностей».
−Тебе срать на все, −кричала мать. – На все. – Лежишь целыми днями, нихера не делаешь! Куришь как паровоз, бухаешь, да еще наркоту употребляешь! Видел бы все это отец! А он здесь, дома! Он все еще с нами, видит, как ты себя ведешь! И на меня тебе срать!
− Да, мне вообще на все срать, − отвечала я. – Вот на все. Абсолютно на все. Но только что на искусство не срать, − ответила я, сделав затяжку.
Мать бросилась на меня и влепила пощечину, обидевшись на эти слова, мол, родной дочери на нее срать.
–– В город хочу! Денег дай, и я свалю! Не хочу в этой деревне сидеть, – кричала я, бросив взгляд на нож. Желание убивать становилось все сильней. И это вожделение, оно не давала мне покоя. Я постоянно хотела Матвея.
−Какой нахер город? Автобусы не ходят! Карантин! В городе безумие творится, людям просто заткнули рты этими масками, как баранам! Люди как звери становятся! Подъезды в домах заколачивают, двери заваривают, если там больной! Людей оставляют без помощи, без ничего. Ужасно на все это смотреть!
−Да пошла ты, − спокойно сказала я и ушла в свою комнату писать портрет Матвея.
Сев за портрет, я открыла страницы Матвея в интернете. «Черт, − какой же ты красивый, Матвей, − думала я. – Какой же ты красивый. Ты похож на красавца аристократа, которого писал Микеланджело Буонарроти. И вдруг снова вожделение… Я не выдержала и начала ласкать себя. Тогда я вспомнила слова отца, сказанные им еще при жизни. На последним сплаве по реке Шалтырь он сказал мне, мол, обещай возвращаться. Чувствовал он тогда свою смерть, чувствовал. Я ответила: «Пап, а как же я без тебя поплыву?». «С тем, кого полюбишь и поплывешь, − с улыбкой ответил отец».
Открыв фотографии Матвея, я увидела, что у нас с ним много общих черт, во внешности. Особенно похожи были глаза и лоб, а еще губы. Его губы были такими же чуть пухлыми как мои. А волосы! У меня ведь такие же – густые, русые, с чуть пепельным отливом. И на папу похож. Я заметила, что у него такие же болотные глаза как у отца. И сон, я вспомнила сон. Когда мне было десять лет, я проснулась от чувства тоски. Во сне я видела высокого русого парня, он обнимал меня. Мы были в каком-то космическом городе с летающими машинами. После город начал рушится, и я сказала парню: «Неужели мы никогда больше не увидимся?». Вдруг в голову что-то стукнуло, и я подумала, что этот парнишка из сна – Матвей, но в своей предыдущей реинкарнации. Тогда я была уверена, что Матвей моя судьба. Еще и мать как-то говорила, что у меня будет счастливая творческая семья.
«В город, я хочу в город, − думала я. – Хочу увидеть Матвея. Черт, не только видеть… Я хочу его в свою постель». Мы были знакомы с ним. Я брала у него интервью, когда он принес в нашу галерею дохлую птицу в стеклянном кубе. Сколько шума было вокруг этой птицы, приезжали журналисты – снимали репортаж. На выставке народ только и толпился вокруг птицы, весь куб заляпали пальцами. «Какой концепт у птицы? − спросила я его тогда». На что он ответил, мол, все дело в говне – заразны не птицы, а их говно. И с людьми тоже самое. Не человек заразен, а то говно, что в нем. На эту же выставку он притащил банку с болотной водой. Задумка была такова − смотреть, как там размножатся микроорганизмы. Также Матвей любил устраивать гиг-хеппенигни – веселые коллективные действие, что-то между концертом, перформансом и выставкой. Еще у него были какие-то растения, облепленные проводами. Время от времени стрелял по иконам из травмата, так, забавы и баловства ради. Иногда я ласково называла его Забавник. Многие мои знакомые говорили мне: «Матвей – шут, бегает с дудкой в своей леопардовой шубе и занимается какой-то ерундой. Какой с него нахер художник?». На что я всегда отвечала: «Матвей – художник, но он художник своего, нашего времени».