Хам и хамелеоны

Розоволицый, низенький, плотноватый полковник встречал Лопуховых у КПП. Едва завидев за турникетом пропускного пункта своего давнего предшественника с сыновьями, Евстигнеев отпустил группу офицеров, которым давал за что-то нагоняй, и, поправив фуражку, пошел навстречу.

Андрей Васильевич не без гордости представил полковнику своих наследников. Пожав братьям руки, командир части указал на КамАЗ с десятиметровым прицепом, стоявший на центральной аллее.

– В вашем распоряжении на целый день, до самого вечера, – сказал Евстигнеев и кивнул на покуривающего в сторонке немолодого водителя в засаленной телогрейке. – Солярки полный бак ему залили…

КамАЗ уже выехал за проходную, когда Иван спросил отца, как тот намеревается выбирать дерево без участия соседа. Наугад они могли купить не дуб, а черта с рогами. Андрей Васильевич от этого вопроса словно очнулся. Он попросил водителя подождать полчаса, а сам отправился с сыновьями на «ниве» за Палтинычем. Сосед был дома и не заставил себя упрашивать. Но Андрея Васильевича всё же решили оставить дома. Он заупрямился и сдался не сразу: в древесине он всё равно ничего не смыслил, ехать же в лесхоз – не ближний свет, долго и утомительно.

Вдоль дороги тянулись нескончаемые унылые поля и луга. Пасмурная синеватая дымка цвета отстоявшегося молока заволакивала всю округу, скрывая от глаз унылый ландшафт. Пугала отрешенность, полнейшее безразличие природы к людскому засилью. И путники, и окрестности, словно неприкаянные бродяги, погружались в некое безвременье – пеленающее по рукам и ногам, но парадоксальным образом необходимое, как воздух.

За годы здесь мало что изменилось (да и вряд ли могло измениться). Острее, чем в былые времена, в глаза бросалась захолустность края. Не грело душу обилие ярких, словно игрушечных, бензоколонок. Кому предназначалось всё это горючее в таком количестве? Обрабатываемых полей меж тем оставалось всё меньше. Да и они выглядели бесформенными и заброшенными, ничейными. Беспорядочно разбросанные там и сям убогие придорожные постройки, переезды со сторожками и шлагбаумами, разросшиеся задворки дачных поселков, перекошенные хибары, черные из-за бурьяна садовые участки… А вдалеке за полями разворачивалась всё та же безрадостная картина.

– Вот ты спрашиваешь, почему я никогда к папе не езжу. Да посмотри вокруг! – посетовал сидевший за рулем «нивы» Николай. – Разруха кругом страшная, запустение… Пьянь в канавах валяется. Только что проехали мимо одного, не видел? Что сделали со страной, что сделали… елки зеленые!

– Сами же и сделали, – вздохнул Иван.

– Ты, что ли, в этом участие принимал? Позволь не согласиться… А вы как считаете, Пал Константиныч? Изменилось хоть что-то? К лучшему, к худшему? Вы ведь старожил, сто лет здесь живете, вам виднее… – обратился Николай к задремавшему было на заднем сиденье Палтинычу.

– Да не виднее, Коля, в том-то и беда… Кто сто лет здесь живет, тот привык, уже и не видит ничего… дальше своего носа, – проворчал Павел Константинович. – А пьянь, так она всегда у нас валялась по канавам. Не обращай внимания.

– Видишь, Вань, дело-то оказывается в привычке, – усмехнулся Николай. – Так что не всё так фатально. Если честно, вообще не понимаю, как ты там живешь постоянно, в Лондоне. Ведь страна другая, всё чужое. Мне вот всего этого и в Москве, знаешь, как не хватает… – Николай обвел рукой панораму за окном «нивы», но, почувствовав противоречивость своих слов, умолк.

– А я тебе отвечу… за Ивана, – подал голос Павел Константинович. – Там он – человек… Человеком там его считают. А здесь, если б не воровал, не хапал, за кого б его принимали? За идиота разве что или за тупое быдло… Вот как меня. А что, разве не быдло я, а, ребята?

– Пал Константиныч, ну что вы! Да кто вас за быдло-то принимает? Покажите хоть одного, мы живо с ним разберемся… – пообещал Николай.

– Быдло, как есть быдло. За километр же видно, – покачал головой Палтиныч. – Ты, Коля, стружку-то с Ивана не снимай. Не прав ты. Пусть живет, где живется. А уж если хорошо ему там, так и вовсе придираться не к чему.

По волнистым косогорам, всплывавшим то слева, то справа от дороги, начинались перелески. Где-то через километр КамАЗ, коптивший впереди, свернул к поселку, словно из-под земли возникшему сразу за брошенным полем. Грузовик вывернул на проселочную дорогу, проехал через всё село, безлюдное, словно вымершее, и, издав тормозами скрежет, остановился перед самыми крайними воротами.

Директора лесхоза на месте не оказалось. На крики и стук Николая в металлические ворота из дома за забором никто не вышел. Зато всё яростнее заливалась, напрыгивая на створки ворот, большая собака. Николай вернулся к «ниве» и предложил проехаться по поселку, порасспрашивать, как вдруг на крыльце показалась старушка в светлой косынке.

Старушка назвалась матерью директора. Узнав, зачем пожаловали Лопуховы, она сообщила им, что сына вызвали в хозяйство, и объяснила, как туда лучше проехать…

От быстрой ходьбы по раскисшим от дождей глинистым просекам Павел Константинович вскоре устал настолько, что плелся позади Лопуховых и всё сильнее припадал на правую ногу. Иван то и дело оглядывался. Братья останавливались, ждали. Павел Константинович не хотел признаться, что из-за болезни суставов ему нельзя ходить пешком на такие расстояния. Рослый темноволосый лесник взмахом руки поторапливал идти за собой…

Только минут через двадцать между стволами берез и осин замельтешили людские фигурки. Одна, другая – там оказалась целая группа. Рабочие стаскивали стволы к дороге. Завидев начальника, они прервали свое занятие и не спеша направились к вновь прибывшим.

– Ты чего, Петрович, рехнулся, старый пес?! – с ходу напустился на одного из них лесник. – Выносить надо было вон туда! – показал он влево. – Голова-то у тебя где?

Петрович, немолодой уже лесоруб с помятой, землистого цвета физиономией, стащил с головы потрепанную кепку и ослабил широкий кушак.

– Да там проезда не будет. Трактор сядет – и всё, – ответил работяга. – Ты пойди посмотри! Трепаться-то я тоже умею. Там воды по сих пор, – махнул Петрович кепкой на уровне колена.

– А по левой просеке нельзя подогнать?

– Кто ж по левой машину будет гнать-то? – вмешался другой рабочий, помоложе.

Показав на гостей, лесник объяснил рабочим, что от них требуется. Предупредил, что дуб нужен сухой, для изготовления кладбищенского креста. Рабочие покивали. Один из них, судя по повадкам бригадир, не без труда вытащил из бревна вогнанный в него железный крюк, с помощью каковых бревна и перетаскивались, и стал углубляться в лес, увлекая Лопуховых за собой.

После очередного марш-броска по просеке компания вышла на опушку дубовой рощи. В тот же миг вся стена леса озарилась неожиданно ярким, янтарно-прозрачным осенним светом, отгонявшим всякие мысли о заброшенности и неустроенности российской глубинки. Братья с интересом озирались по сторонам.

– Вот сушняк неплохой, – указал лесоруб на сухую крону мертвого, на корню высохшего дуба.

Иван подошел к безжизненному дереву, постучал по стволу с осыпающейся корой.

– Не тонковат? – усомнился он. – Нам ведь брус придется вытачивать.

– Дак вам же сухой нужен. Сухой, но стоячий, – мотнул головой работяга. – А таких тут раз-два и обчелся.

Оставив Павла Константиновича посидеть на поваленном грозой стволе березы и отдышаться, братья с лесорубом прошли вдоль солнечной просеки еще сотню метров и остановились перед другим сухим деревом.

Этот дуб был посолиднее. Где-то с середины ствол его раздваивался. Такого могло хватить не на один брус, а на два. Николай одобрительно похлопал ладонью по нагретой солнцем коре.

– Дай-ка и я на него гляну, – произнес подошедший Палтиныч.

Подойдя к дубу, Палтиныч взялся за отстающий кусок коры, потянул и, как обои со стены, сорвал трухлявую полосу до самой земли и принялся придирчиво рассматривать голую задымленную плесенью поверхность дерева.