Страница 26 из 37
– Чем в нас… Че-ем стреляли? – помолчав, спросил Рябцев. – На дороге…
– В вас? Шмелями… Да всем подряд. Огонь открыли бешеный. Засаду устроили грамотно. Первую и последнюю машину накрыли. Радист твой, Журавлев, успел помощь запросить. Вертолеты вылетели. Но туман висел плотный слишком… Видимости – ноль. Бурбеза, молодчина, сообразил, что выводить народ нужно оврагом. Другого пути там и не было. Задний БТР дымил. Они им прикрылись. Вылезли за дорогу и двинули на Улус-Керт. Если б не он, всех бы вас по одному, как кроликов… – Замкомандира тяжело вздохнул и опять замолчал.
– Нас было… Тридцать три человека, – выдавил из себя Рябцев. – Другие… что другие?
– Бурбеза думал раненых собрать, но не смог. Всех, кто остался, бандюги добили в упор. В упор… всё, что могу сказать… – нехотя ответил Голованов. – Восемнадцать человек вышли. Павлихина, из замыкающего БТРа, тащили на себе, но не выжил. Скончался по дороге в госпиталь.
Майор встал и спросил, можно ли приоткрыть форточку. Подойдя к окну, он долго глотал холодный воздух, после чего, вернувшись к кровати, договорил:
– Троих из второго «урала» вообще не нашли. Наши прочесали всю местность… Фамилии… Лисунов, Кузьмин и еще, как его… Ферапонтов.
Рябцев, как приговоренный, смотрел в потолок.
– Раз вышли из-под огня, могли в лесу окопаться… Была такая гипотеза. Но нет. Ни слуху ни духу, – тяжело вздохнул замкомандира, будто в происшедшем была его вина. – Если честно, я как чувствовал. Да по этой трассе не то что колонну не проведешь… На днях Ми-8 летел. Так что ты думаешь? Из гранатомета долбанули… Прячутся в зарослях и палят, как в тире. Что делать? Бегать по чащобе за каждым?
– Как я… попал сюда? – спросил Рябцев.
– Мнение такое: кто-то из ребят присыпал, когда стало ясно, что вытащить нет возможности. Кто-то из наших прикопал тебя под листвой, в придорожной канаве, – глядя в пол, объяснил майор. – Рядом Суриков лежал. Мертвый. Руки у него… Смотреть было жутко. Оборваны вот по сих! – Ребром ладони майор прочертил себе по локтям. – Кости да мясо. Вот и думай о людях что хочешь. Отстреливался до последнего. Когда Бурбеза стал отходить, он остался, чтоб тебя вытащить. Они и забросали его гранатами. А ведь мог подтянуться к своим по канаве. В овраг мог уйти… Это уже Бурбеза рассказывал. – Майор помолчал и добавил: – Наши смогли узнать по линии ФСБ, что пленных в горах видели. Пока нет подтверждения. Двоих. Третий… Кузьмин после ранения вроде умер. Где точно находятся – неизвестно. На обмен предложат. Так что не всё еще для ребят потеряно…
В палату вошла Гуля. Она принесла лоток со шприцами. Голованов торопливо попрощался с Петром, пожелав ему скорее поправиться, и вышел.
Закрыв глаза, Рябцев попытался подтянуться на подушках повыше. Медсестра помогла повернуться на правый бок. Сделав ему укол, она занялась перевязкой обгоревших рук прапорщика. После окончания процедуры, измученный болью, тот погрузился в свое обычное состояние, близкое к беспамятству.
– Гуля… вы какого… вероисповедания? – спросил Рябцев.
– Зачем вам? – удивилась медсестра.
– Так… У вас глаза синие. И руки… какие-то… особенные.
– Что в них особенного?
– Я не то хотел… сказать… о другом подумал, – выдавил из себя капитан, радуясь, что ему удалось выразить мысль почти внятно.
– Йодом провоняли мои руки. А сегодня еще и хлоркой. – Гуля убрала за ухо прядь темных волос. – Антонина Степановна, уборщица наша, третий день на работу не выходит. Вот и моем полы сами – что ж делать?
– Заболела?
– Запой. Находит на нее, бывает.
– Антонина… Степановна? Н-никогда б не подумал, – удивился Рябцев, припоминая пожилую белесую женщину в массивных очках, которая напоминала ему родную тетю.
– Работа тяжелая, вот и срывается, – пожала плечами медсестра.
С кровати лейтенанта донесся стон. Приблизившись к нему, медсестра притронулась к его щеке и едва слышно произнесла:
– Тихо, милый, тихо. Здесь я. Больно тебе? Ну-ка, пошевели пальцами, если больно… Насчет вероисповедания… У нас ислам исповедуют, вы же знаете, – повернувшись к Рябцеву, сказала Гуля. – Но ведь его, лейтенанта, вы же не спрашиваете, кто он, какой веры? Он раненый, вот и всё.
Лейтенант продолжал стонать. Медсестра взяла его за руку, посчитала пульс.
– Схожу-ка за врачом. Вы пока поговорите с ним… – Нахмурившись, Гуля торопливо вышла.
Не прошло и минуты, как в палату вплыл сам завотделением, рослый военврач Апостолов. Но у лейтенанта больше не было пульса…
Сергей Сергеич, отец сестер Воденяпиных, в Торонто жил уже пятый год. Известность в научных кругах, обретенная благодаря исследованиям в области прикладной генной инженерии, материального благополучия на родине не принесла, Воденяпин оказался не востребован и в конце концов не устоял перед посулами «охотников за мозгами», которые не один год окучивали его команду. Лично ему было сделано лестное предложение возглавить проектные работы в одной из лабораторий концерна «Авентис», где как раз начались исследования по его теме – реконструированию рекомбинантных молекул ДНК. И как ни претило Воденяпину оставлять дома дочерей, уже взрослых, но неустроенных, воспитанных в двух разных семьях, он, как и многие, не устоял, уехал. Канадская зарплата давала возможность содержать и бывших жен, и дочерей, и внуков, что было очень кстати. Старшая дочь Вера после неудачного брака с австрийским школьным учителем обосновалась в Москве, отдала двоих своих мальчиков в хорошую школу, но, даже устроившись на две работы, не могла себя обеспечить. Младшая, Оля, приросшая к родному Петербургу, переехала жить в отцовскую квартиру, но тоже развелась, тоже воспитывала ребенка одна. Она и нуждалась в постоянной материальной поддержке…
Петю Рябцева Ольга Воденяпина знала со школы. Вместе учились в старших классах, вместе отлынивали от занятий, чтобы полдня провести в постели. Олю и ее сводную сестру не могли поделить между собой два друга. Впрочем, и сестры, учившиеся в разных классах, не могли разобраться в своих чувствах и на протяжении года попеременно делили друг с другом Петю и его друга Колю: на три дня Оля доставалась Пете, на три дня – Коле. Однако замуж она вышла за другого человека – богемного артиста, начинавшего карьеру в петербургских театрах.
Непутевый брак Оли не продержался года. Артист, отправившийся на гастроли в Германию и получив там малозаметную, третьеразрядную роль у Ларса фон Триера, неожиданно для всех начал новую жизнь. И всё вернулось на круги своя…
Большая трехкомнатная квартира Ольгиного отца находилась в старом, еще дореволюционной постройки доме, затерявшемся в бесконечных дворах между Моховой улицей и Литейным проспектом. Отдушина. Дом-крепость. Впрочем, от чего это спасало? Дочка Катя постоянно болела ангиной. Врачи советовали сменить климат. Но не то, что на отпуск в южных краях, денег не хватало даже на питание. Уже больше года Ольга не работала, существовали они с дочкой в основном на отцовские средства, которые тот аккуратно переводил из Торонто в первых числах каждого месяца.
С Петром Рябцевым Ольга сблизилась вновь, когда ее развод еще не был оформлен, а сама жизнь всё еще походила на наспех сколоченную переправу, как ей казалось, уносимую течением в неведомом направлении. Переломный момент в жизни затягивался. И что совсем не укладывалось в голове: сегодня Петр Рябцев, бывший полковничий сын, из разгильдяя превратившийся в военного и посвящавшей себя непонятному призванию, служивший непонятно где, – именно он воплощал для нее чуть ли не единственную связь с реальным миром. Петр казался ей самым нереальным человеком из всех, кого она знала. Мир, в котором протекала большая часть его существования, пугал ее. Надежной почвы под ногами Ольга не чувствовала и сегодня…
Увы, именно за это она недолюбливала военных – отчасти разделяя расхожее мнение: военную карьеру человек выбирает не потому, что горит желанием послужить Отечеству, а от какого-то внутреннего страха перед жизнью, от неприспособленности к реальному миру, который заставляет «служить» вещам куда более банальным, но с полной отдачей, с максимальной ответственностью за малейший свой поступок, за близких, причем нести ее на себе приходится с утра до вечера. В армии же груз ответственности ложится на плечи кого-то другого…