Страница 16 из 37
К концу застолья, еще до того, как Бэла поднесла «на посошок» бутылку грузинской чачи из подвалов своего дяди (что вызвало бурю восторга у мужчин, успевших изрядно поднабраться), Грабе распоясался до такой степени, что во весь голос понес околесицу и уже не мог не смотреть на сотрапезников как на растяп. Что с вас, мол, взять? На то вы и русские. Все, как один, увальни и обормоты, не способные подать даме пальто, стоит вам заложить за воротник…
Дочь опять простыла, и в конце недели Николай решил съездить в Петербург. Заодно был повод проведать брата, которого он смог-таки убедить, что из Москвы лучше пока уехать. Вернулся Николай в понедельник и с утра появился в своем московском офисе.
Рутинной работой заниматься не хотелось. Дел накопилось слишком много, но всё вдруг стало валиться из рук. Он позвонил домой. Трубку взяла Нина. Николай предложил встряхнуться. Почему не провести вечер у Петруши Фоербаха? Бывший сокурсник держал клуб-ресторан на Остоженке и уже давно приглашал в гости. Нина не пришла в восторг от этой идеи. Но Николаю удалось ее уговорить…
Рядом курили сигары. Тяжелый дым с копченым привкусом заполнял небольшое пространство плотной пеленой. Ни присутствия кондиционера, ни вентиляции почему-то не ощущалось. Настроение у Нины пошло на спад, в виске завибрировала первая иголочка головной боли. Густой едкий дым ей казался тошнотворным, а принесенный официантом «фирменный» клюквенный морс, который так рекомендовал хозяин, отдавал неприятной горечью. Раздражала каждая мелочь. Стоило Николаю заговорить о своей петербургской поездке, во время которой он вновь пытался организовать жизнь дочери на Гороховой и устроил настоящий кастинг на дому, подбирая нянь и репетиторов, как Нина вскипела. Она во всеуслышание заявила, что если и дальше так будет продолжаться, то и сама скоро уедет жить к матери в Петербург и что сейчас, в настоящий момент, ни секунды больше не может находиться в этом «притоне», где нечем дышать и голова раскалывается от смрада. Сидевшие за соседними столами начинали оглядываться на них.
Николай в ответ безвольно улыбался. Уговаривать жену ему не хотелось – он слишком хорошо знал ее и понимал, что это сейчас бесполезно. Не дождавшись от него никакой реакции, Нина решительно поднялась с места и направилась к выходу…
Поймав такси, она попросила отвезти ее к Славянской площади. Едва миновав Гоголевский бульвар, машина попала в пробку и поползла по-черепашьи в густом потоке «жигулей» и «мерседесов». После тоннеля под Новым Арбатом на дороге лучше не стало, и Нина, поспешно расплатившись, вышла из такси.
Стараясь не поддаваться душевной смуте, всё сильнее переполнявшей ее, Нина пересекла Большую Никитскую, вышла на безлюдный бульвар, уже залитый вечерней синевой, и, заставляя себя думать о чем угодно, только не о доме, не о своих проблемах, потерянно направилась по центральной аллее в сторону Тверской. Не доходя до Пушкинской площади, она повернула вправо, к переходу, и слева, между аллеей и скамейками, которыми была отгорожена детская площадка, вдруг заметила знакомое лицо.
Ей навстречу шла молодая женщина в светлом берете. Она вела за руку мальчугана, на ходу что-то объясняя ему и показывая на проезжую часть, где на зеленый свет только что хлынули лавиной машины. Рядом с женщиной и мальчиком шла преклонных лет дама и тоже что-то внушала ребенку.
– Адель? Вы? – удивленно спросила Нина, в растерянности преграждая женщинам дорогу.
– Ой, это вы… – неуверенно произнесла Аделаида. – Я сразу и не узнала вас. Здравствуйте.
В пуховике и джинсах, абсолютно неузнаваемая, красавица из ресторана с робостью перевела взгляд с Нины на малыша. Ее пожилая спутница с интересом разглядывала Нину.
– Ваш? – спросила Нина, кивнув на мальчугана.
– Мой. – Ада потеребила его за плечо. – Поздоровайся с тетей, ну-ка!
Малыш насупился.
Нина присела перед ним на корточки и, осторожно взяв за ручку в мягкой пушистой варежке, спросила:
– Как тебя зовут, мальчик-с-пальчик?
Потупившись, мальчуган едва слышно выдавил из себя:
– Ёжа.
– Ёжа – это Ёжик?.. Настоящий, с колючками?
– Никак не могу научить его выговаривать свое имя. Его зовут Сережа, – извиняясь, сказала Аделаида.
– Сколько же тебе лет, Ёжик? – умиляясь, спросила Нина мальчика.
– Двадцать пять, – ответил мальчуган.
– Какой большой! – похвалила Нина.
Малыш уткнулся головой в мамину куртку.
– Разве тебе больше не четыре годика, фантазер? – спросила Аделаида сына.
Ответа не последовало.
– А это моя мама… познакомьтесь, – представила Ада пожилую женщину.
«Очень приятно!» – в один голос сказали они с Ниной.
Нина перевела взгляд на Аделаиду, и ею овладело то же чувство, что и в ресторане в тот день, когда они познакомились.
– Вы где-то здесь живете? – спросила она.
– Да, вон за тем домом, – Аделаида махнула перчаткой в сумерки. – Вернее, там живет мой друг. А я живу у него, – добавила она. – Мы всегда здесь гуляем. Или еще вон там, за домами… Там есть еще один сквер.
– Я вот тоже… решила пройтись… – Нина не знала, что сказать.
– Вам в какую сторону? – спросила Аделаида.
– Я на Солянке живу… Да мне всё равно куда…
Сын дернул Аду за рукав. Она нагнулась к нему, и мальчик что-то прошептал ей на ухо. Поправив ему шарфик Аделаида спросила:
– В кустики пойдешь?
Мальчуган понуро покачал головой:
– На горшок.
– Где же я возьму горшок, Ёжик? До дома потерпишь?.. Ну пожалуйста!
Мальчик еще больше насупился, обещать ничего не хотел.
– Можно вон туда зайти, – Нина показала на вывеску кафе, светившуюся возле здания ТАСС. – У них есть туалет.
Худощавый преклонных лет гардеробщик в кофейного цвета униформе принял верхнюю одежду и, улыбнувшись мальчугану, достал для него из-под стойки несколько леденцов.
Аделаида увела сына в туалет. Через пару минут, уже вчетвером, они прошли в конец тускло освещенного зала, где вдоль окон теснился ряд свободных квадратных столиков.
Одетый в вельветовые штанишки и темно-синий шерстяной джемпер, светлоголовый мальчуган не мог не вызывать умиления. Его усадили на диванчик. Ёжик послушно устроился на сиденье и теперь глазел в окно на озаренный бело-желтыми фонарями полумрак Тверского бульвара. Нина переводила взгляд с матери Аделаиды на настенное зеркало, висевшее над спинкой диванчика. В зеркале она видела свое лицо с серыми кругами под глазами и всё сильнее терялась под взглядом Аделаиды – от ощущения, что не может противостоять ее необъяснимой власти над собой, той власти, которую почувствовала еще в первый день их знакомства, но едва ли тогда осознала это как следует.
Официант принес взрослым чай, а для ребенка какао.
– Какой он хорошенький… ваш Сережа, – тихо сказала Нина. – Вы сказали, ему четыре?
– Да ведь ты прольешь всё на себя! – не успела ответить ей Ада и вовремя подхватила опасно наклонившуюся в детских ручках чашку с какао. – Ёжик, милый, осторожно – очень горячо!
– Осторожно-кукожно… – улыбнулся мальчик, не выпуская чашку.
– Лучше с ложки пей, а то разольешь. Да не торопись, пусть остынет! Ну-ка, дай я подую…
Отбросив волосы за плечи, Аделаида принялась дуть на ложку с какао. Малышу не терпелось. Он умудрился подтянуть ложку к себе.
– Фу-у! – сморщился он – Горько…
– Ничего не горько, какао всегда такое – даже когда с сахаром.
– Почему? – спросил малыш.
– Потому что.
– Потому что почему? – переспросил мальчуган.
– Потому что потому.
– Потому что почему?..
Нина не могла удержаться от улыбки. Поведение ребенка, его детский лепет не могли ее оставить равнодушной. Мать Аделаиды всё это время сидела молча, отстраненно глядя в окно и думая о чем-то своем. Нина, сколько ни присматривалась, не могла уловить ее родственного сходства с Аделаидой, разве что в шоколадного оттенка глазах пожилой женщины временами сквозила та же недоверчивость, что и у дочери.