«…и компания»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

День 23 декабря 1872 года был отмечен в анналах семейства Зимлеров исчезновением огромного куска прекрасной солонины — подлинного шедевра домашней стряпни, — любовно замаринованной Сарой в честь приезда «банды Штернов» (по выражению Жюстена). Путем тщательных розысков удалось установить, что от кухонного стола, с которого было похищено мясо, следы вели в угол красильной, который облюбовал котенок, очевидно из-за его зловонных испарений.

Котенок, застигнутый на месте преступления, был обвинен в воровстве или по меньшей мере в укрывательстве краденого. Преступление обнаружила Лора. Это лукавое существо долго перебирало все доводы «за» и «против». В конце концов чувство клана взяло верх над чувством товарищества. Во имя оскорбленных прав собственности она решила поступиться переживаниями Жюстена, и котенка беспощадно разоблачили. Никому и в голову не пришло задаться вопросом, кто вор и кто соучастник.

Уже давно бабушка Сара питала отвращение к «этой мерзости». Происхождение «этой мерзости» отнюдь не являлось смягчающим обстоятельством — даже наоборот; словом, крик стоял большой. Котенок — теперь уже очаровательная ангорская белая кошечка с черными пятнами — был с бранью и проклятьями передан бродячему скорняку, которого судьба завела в этот час на фабрику Зимлеров.

Сара объявила эту новость за обедом. Жюстен, который только что вернулся из лицея и ничего не подозревал, замер от ужаса. Но, бросив взгляд на дядю Жозефа, племянник понял все: Жозеф покраснел, закусил губу, отвел глаза и, отпив большой глоток воды, упорно молчал. Мальчику удалось сдержать две горячие слезинки, выступившие на глазах, и выдать за весьма мужской кашель отнюдь не мужественные всхлипывания.

Штерны должны были прибыть на следующий день. в сочельник, с парижским пятичасовым поездом.

— Ты тоже пойдешь с нами на вокзал, — спокойно обратилась Сара к Жозефу.

— И я тоже, — живо вставил Жюстен, уже отпущенный на каникулы. Но его тут же осадили:

— Не мешайся не в свое дело.

Тем не менее Жюстен принял участие в этой экспедиции, и было бы очень жаль, если бы его не взяли. Хотя бы потому, что дядя Жозеф представлял нынче совсем особое зрелище. Прежде всего, когда они всей семьей вышли из ворот, дядя обернулся и внимательно оглядел фабрику. Трудно решить, враждебно или почтительно. Но эта хитрюга Лора, которая шла с Жозефом рядом, успела-таки расслышать, как он прошептал:

— В конце концов они правы. — Это сильнее всего.

Лора, конечно, ничего не поняла, но, будучи настоящей женщиной, почувствовала глубочайшее удовлетворение. Дядя Жозеф шагал впереди какой-то не своей обычной, а решительной, твердой походкой. По противоположному бульвару прошли дамы Лефомбер. Жозеф довольно небрежно снял перед ними шляпу, а шагов через сотню покровительственно сделал ручкой «милейшему Булинье». Жюстен готов был поклясться, что дядя Жоз даже насвистывал, и насвистывал носом, если, конечно, можно свистеть этим органом.

Поднявшись по насыпи до вершины холма, компания остановилась перед вокзалом и обернулась поглядеть на Вандевр. Было принято любоваться видом городка как раз с этого места. Во всяком случае, так советовал путеводитель, и правильно советовал.

В сгущавшихся декабрьских сумерках загорались первые огоньки. Меж берегов канала медленно текла черная густая вода. Из фабричных труб вырывались серые клубы, неясный гул стоял над скопищем фабрик, дыма и тумана.

Жюстен и Лора с увлечением начали свою любимую игру: они угадывали отсюда, чья какая фабрика. Обычно их споры разрешал Жозеф, и на сей раз Лора, а за ней и Жюстен, оба вне себя от возбуждения, бросились за помощью к дяде.

— Правда, это фабрика Юильри, вон та, с тремя трубами, направо от рынка? Да?

— Пф! — ответил дядя Жозеф. — Да бросьте вы вашего Юильри; его это фабрика или нет, какая вам разница? В самом ближайшем времени «Торговый дом Зимлера» пустит ко дну все эти прогнившие лодочки. Тогда вам незачем будет ломать себе голову — чья да чья эта фабрика!

Представители молодого поколения никогда не видели дядю Жозефа в таком воинственном настроении, никогда не слышали, чтобы он так странно говорил, как-то усекая концы слов, и очень удивились, когда он круто повернулся и быстро пошел вперед, не добавив ни слова.

Семейство Зимлеров догнало дядю только на вокзале и то лишь потому, что бабушка Сара прибавила шагу, услышав издали гневный голос Жозефа.

Действительно ли железнодорожный служащий надерзил Жозефу, или сам Жозеф слишком грубо спросил его насчет запаздывавшего парижского поезда — трудно было решить, тем более что сами противники, с багровыми лицами, стоя в кругу молчаливых слушателей, надрывались от крика, уже не помня, с чего началась ссора.

— Жозеф! — крикнула Сара, подбегая к сыну. У нее была наследственная боязнь всяких публичных скандалов.

Человек в белой фуражке властно раздвинул толпу.

— Ну-ка, Шофай, потрудитесь замолчать.

— Кто ему позволил говорить со мной, как с собакой? Видали мы таких пруссаков…

— Если вы сейчас же не заставите его замолчать…

— Ступайте немедленно в дежурную, Шофай, и чтоб я вас больше не слышал. Если у вас есть жалоба, доложите мне, когда успокоитесь.

— Какова наглость…

— Прошу вас, сударь, пройдемте в помещение. Там вы объясните мне, в чем дело.

— Нет, спасибо, я не собираюсь подавать на него жалобу. Но советую ему мне на глаза не попадаться.

— Как вам будет угодно, — согласился владелец белой фуражки, который за двадцать лет во всех тонкостях изучил науку угождать публике и покрывать своих служащих, — и все это за две тысячи франков в год.

Впрочем, Жозеф не придал особого значения своему торжеству. И когда Сара с Герминой стали вполголоса, но весьма ядовито поносить и железнодорожную компанию, и ее служащих, и вообще весь Запад, Жозеф раздраженно повернулся к ним спиной.

Это позволило ему увидеть два зажженных фонаря — предвестников знакомого фаэтона. По счастью, длинный свисток возвестил о приближении поезда. Шофай пробежал к противоположному краю платформы, нагнулся и перевел стрелку. Вдоль всего перрона прозвучал гудок локомотива, и, откликаясь на его камертон, заплясал в своей стеклянной клетке колокольчик.