«…и компания»

— Сейчас пришел Булинье. Он, конечно, все знает. Ах, Булинье! Дражайший Булинье!

Входит Булинье, вытирая влажные усы; на щеках у него лиловые пятна, — он замерз.

— Вот и наш уважаемый коллега! Держу пари, он до отказа набит сплетнями, — заявляет Лефомбер («Шевалье-Лефомбер». Ткацкая фабрика).

— Булинье, милый мой, вас прямо распирает от новостей! Мы вас слушаем, — восклицает Морендэ (Морендэ и компания. Бельевая фабрика), скрестив перед камином ноги на манер римской десятки.

— Ваши друзья уже приехали, дорогой Булинье? — снисходит старец, утонувший в кресле. Никогда в жизни Булинье не удостаивали такой чести.

— О каких это вы говорите друзьях, господин Рогландр?

— Этот холуй нарочно корчит дурачка, чтобы набить себе цену, — высокомерно цедит сквозь зубы юный Потоберж. Его папаша нажил миллион на военных поставках, и сынок презирает капиталы в становлении.

— Послушайте-ка, Булинье! — кричит от игорного стола господин де Шаллери. — Вас видели около трех часов тому назад, вы шли под ручку с вашими эльзасцами.

Булинье не сдается. Он весь так и тает от благорасположения:

— Как вам не позавидовать, господин де Шаллери, вам никогда в жизни не приходилось держать в руках хоть что-то отдаленно напоминающее договор или расписку.

— Проклятый Булинье, умеет разжечь клиента!

— Ничего не поделаешь, такова кухня коммерции, — скромно парирует торговец сукном.

Но от господина де Рогландра так легко не отделаешься. Раскинувшись в кресле, багрово-красный от жары, он поднял рюмку шартреза и смотрит на огонь сквозь играющую в отблесках пламени жидкость.

— Надеюсь, дорогой господин Булинье, что ваши друзья пребывают в добром здравии?

Только господина Булинье на эту удочку не подденешь. «Круглый катится, плоский скользит», — господину Булинье известна эта поговорка. Сам круглый снаружи и плоский изнутри, он и катится и скользит, только бы пробиться вперед.

— Хе! Мои друзья — все, кто продает, покупает и платит.

— И вы полагаете, что они заплатят?

— От этих людей можно всего ожидать.

— А какие они с виду? Послушайте-ка, де Шаллери, говорят, вы встретили эту банду.

— Настоящий цыганский табор, — кричит из-за стола господин де Шаллери.

Члены клуба дружно восклицают:

— Как так?

— Как так? А так…

Он неожиданно встает с места, и массивная его фигура заполняет весь проем двери.

— Представьте себе такую картину. Приезжают откуда-то люди, зубастые, носастые, в длинных черных сюртуках, заляпанных грязью. И во главе шествует по лужам наш жирный идиот Габар под шелковым зонтиком. И вода с зонтика стекает ему прямо на брюхо. Он ведет эту процессию, а у самого вид такой жалкий, точно у дрессировщика, который направляется в цирк со своими учеными псами и уже заранее предвидит, что выручка будет ничтожная. А за ним следует вся шайка, скрючившись от холода. Я стал на краю тротуара, чтобы насладиться зрелищем. Прямо за Габаром, под одним зонтиком, два субъекта — худой и толстый — шлепают по грязи: забрызгали друг друга с ног до головы. Но они и внимания на это не обращают. В руках у них саквояжи, какие-то мешки, они подталкивают их коленями, совсем как факельщики, вдруг вздумавшие играть в мяч. Чуть позади — два господина поважней; очевидно, папаша со своим братцем — старшие Вимлеры, цвет верхнерейнской промышленности, наши будущие коллеги, господа!

Словом, все лучшее, что со времен революции восемьдесят девятого года родилось в гетто города Франкфурта, подарочек правительства господина Тьера, немецкая вышивка на еврейской основе, двусторонняя ткань: с лица — ростовщичество, с изнанки — шантаж, с солидной каймой скаредности; ткань, не отрицаю, приятная для глаза, мягкая на ощупь, приманка для покупателя, — и только знаток безошибочно видит в этом товаре свидетельство того, что подлинной честной и добросовестной выделке пришел конец. Надеюсь, вы не посетуете на меня за то, что я решился представить вам этот примечательный клан, пожелавший утвердиться на прахе нашего незабвенного Понсэ.

Одобрительным шепотом была встречена речь де Шаллери, каждое слово которой подчеркивал своими жестами и ужимками господин Булинье. Оратор де Шаллери незаметно для себя приблизился к камину, от которого предупредительно поспешил отойти Лефомбер.

Даже когда господин де Шаллери стоит к собеседнику лицом, кажется, что он бросает фразу через плечо. Слова с трудом пробиваются сквозь густую щетку его усов, украшающих презрительно выпяченную верхнюю губу. Его манера говорить — аристократически небрежна, бессловесное превосходство монокля лишь подчеркивает ее. Он любит пройтись насчет уродливых носов, и хотя его собственный далеко превосходит нормальные размеры, считается почему-то, что нос у господина де Шаллери орлиный.

— В сущности, я ничего не могу сказать об этих двух господах. Они закрылись зонтиком. Но наш друг Булинье, который семенил рядом с ними в качестве их интимного друга, может быть, сообщит нам более подробные сведения.

Господин Булинье, потирая руки, в невыразимом восторге восклицает:

— Ой, ой, ой! Вы говорите прямо как Сен-Симон. (Известно, что Сен-Симон — конек господина де Шаллери.) К чему так чернить каких-то несчастных четырех беженцев? Габар просто дурачок, и вполне возможно, что они его провели. Но ведь любой младенец может провести нашего Габара.

— Однако вы так и не объяснили, отчего вы семенили рядом с ними? — настаивает из угла чей-то голос.

— Вовсе я не семенил, просто у меня такая походка. Спорить, однако, не берусь. Всем известна меткость наблюдений господина де Шаллери. Но как же вы прикажете мне ходить, при моей-то комплекции, между двумя такими дылдами, которые к тому же не пожелали убавить свой шаг применительно к моему?

— Но вы же семенили в качестве их друга, Булинье, не отпирайтесь!

— Это уже неправда, господа. Тут наш вандеврский Сен-Симон хватил через край. Я вношу нашему уважаемому секретарю Пьеротэну двадцать франков и прошу вручить их любому члену клуба, который докажет, что ему удалось завязать знакомство с кем-либо из старших Зимлеров. По сравнению с ними младшее поколение — просто щенки. А те двое — скала, господа, настоящая скала! Даже не улыбнутся. Не знаю, все ли они такие там у них, в Эльзасе, но если кто-нибудь сможет добиться от них вежливого слова, тогда Булинье — не Булинье.