Краткое руководство по левитации

Андроник Романов

Краткое руководство по левитации

Arcanum

М. М.

Вялой поземкой потянуло ночью над спекшейся дорожной грязью, размытой накануне осенними дождями. Забытый за лето, холод застеклил к утру вчерашние лужи, загнал в студеные будки собак, а их добрых хозяев и хозяек заставил доставать с антресолей, вытаскивать из комодов осенне-зимнее, пряно пахнущее нафталином. Повлезали в свитера да куртки, обмотались вязаными платками и, ворча на ранние заморозки и невесть откуда взявшийся снег, побрели на ферму и в мастерские работать свою работу.

Было восемь часов утра, когда с будущей федеральной трассы на проселочную дорогу, ведущую в просыпающиеся Барановичи свернул, как скатился с откоса большой темно-синий автобус. Вдоль всего его кузова тянулась белая надпись стилизованная под арабскую вязь, в которой не без воображения прочитывалось – "Ануар Аль Нахи”, и ниже, поверх густого ультрамарина приплясывало на выбоинах разбитой дороги темно-красное уточнение "Магия и целительство. Кооперативный аттракцион".

Автобус ехал с заметным креном из-за полуспущенного переднего левого колеса. Если бы не это обстоятельство, не случилось бы то, о чем до сих пор, спустя тридцать лет, спорят жители окрестных деревень, рассказывая приезжим о событиях, свидетелями которых они стали, и о которых пойдет речь в нашей необычной для прагматичного читателя истории.

Нужно с самого начала пояснить. Населенный пункт, в сторону которого ехал автобус, расположен на границе Тверской и Московской областей и соотносится с белорусскими Барановичами как рубка леса с рубкой корабля. Барановичами село стало именоваться в начале прошлого века по прихоти владельца имения, на территории которого располагалось. Тем владельцем был молодой литератор Блавацкий, известный узкому кругу историков литературы не столько сочинительством и родством с Еленой Петровной Блавацкой, сколько долгой скучной перепиской с философом Соловьевым и многочисленными любовными письмами в адрес предмета безответного обожания, графини Елизаветы Александровны Розвадовской, в то время полноправной владелицы малоросского имения Барановичи, ставшего впоследствии городом и – подчеркнем еще раз – не имеющим никакого отношения к эпицентру нашего повествования.

Миновав два десятка дворов окраины, автобус выехал к сельсовету – большому купеческому дому с выцветшим флагом и бодрым социалистическим транспарантом, криво приколоченным над почерневшими от времени резными ставнями. Скрипнув тормозами, автобус остановился, с шипением открылась передняя дверь, с подножки на мерзлый асфальт спрыгнул водитель, и, не обращая внимания на парочку любопытствующих школьников, пошел осматривать пробитое колесо. За ним на землю Барановичей мягко спустился человек восточной наружности лет тридцати пяти – сорока, в длинном кожаном пальто и черной фетровой шляпе из-под широких полей которой на поднятый воротник и плечи спускались темные волнистые волосы. Человек тоскливо оглядел окрестности и смачно выругался, умело вплетая в чистейший русский мат звучные арабские непристойности. Опорожнив таким образом резервуар душевной скорби, он обошел автобус, посмотрел на колесо, на водителя и спросил:

– Запаска есть?

К вечернему приему пищи семейство Орлашиных готовилось всем составом. Павел Петрович, его жена Зинаида Антоновна и их осемнадцатилетняя дочь Варвара.

Столичные гости в таком составе и с такой помпой в последний раз в Барановичах бывали аккурат после революции. Пара скорых на расправу комиссаров с вооруженным продотрядом. Увезли никому не нужного спившегося барина с престарелой тёткой в лес, устроили раскулачивание, повесили батюшку, набили подводы зерном, мукой и прочим "буржуйским добром" и уехали, оставив красный флаг над маковкой домовой церкви Блавацких.

Слух о нечаянных гастролерах разнесся по селу моментально. Прочли и арабскую вязь и про "магию с целительством". Впечатленные прошлогодними телесеансами Кашпировского, барановчане на контакт не пошли, предпочитая сперва понаблюдать за экстрасенсами из-за занавесок домов, прилегающих к сельсоветовской площади.

Ближе к девяти стало понятно, что отремонтироваться своими силами у пришельцев не получится. Выматерившись от души, водитель пнул колесо, снятое с помощью похожего на тележку домкрата и пошел обратно в тепло. Нажал на кнопку под бампером, дверь распахнулась, но войти не успел – из темного нутра автобуса высунулся человек в кожаном пальто. Шляпы на этот раз на нем не было.

– Что, Василий, не поедет наша колесница? – громко спросил он.

– Не поедет, Анвар Иванович. Местных надо просить.

– Ну надо, так надо, – Анвар Иванович обернулся, – Светлана, собирайся. Организуешь нам теплый прием у местных. Сможешь?

– Ну а кто же еще, маэстро? – ответило автобусное нутро звонким женским голосом.

Водитель поднялся в салон, дверь закрылась, и уже через минуту распахнулась снова, выпуская на мороз длинноногую блондинку в дорогом белом пуховике с арафаткой, намотанной поверх воротника до самых глаз.

Царапая шпильками девственный колхозный наст, она бодро засеменила к сельсовету, поднялась по трем шатким ступенькам крыльца, толкнула незапертую дверь носком сапога, вошла внутрь, отсутствовала минут десять, а когда вышла, уже была не одна. Рядом с ней шли два растерянных аборигена. Один – тот, которого Светлана держала под руку – был председателем Павлом Петровичем Орлашиным, лет сорока пяти, небольшого росточка, с пузиком и залысиной на макушке, второй – помощник председателя Серега – долговязый, нервный и молодой.

Светлана постучала ладонью по тёмно-синему тулову автобуса, дверь распахнулась, и навстречу аборигенам спустился тот, кого Павел Петрович и Серега – со слов Светланы – знали как Ануара Аль Нахи́ – мага и целителя из Дамаска, хранителя тайных знаний Авиценны, одного из эфирных учеников великого Мишеля де Нострадамуса и прочая и прочая в таком же духе, и, по совместительству – что не менее важно – артиста Московского цирка на Цветном Бульваре.

Судя по неестественно счастливой улыбке, местный правитель был одновременно ошеломлен и чрезвычайно озабочен. Ему было до чертиков страшно. Подойдя к маэстро, он вдруг спрятал руки за спину и, не меняя выражения лица, выдавил:

– Здрасте вам наше…

Маэстро улыбнулся:

– Здравствуйте, дорогой…

– Павел Петрович, – быстро подсказал Орлашин.

– Павел Петрович. Не могли бы мы рассчитывать на ваше гостеприимство по случаю недоразумения? Мы, понимаете ли, отстали от колонны.

– Могли бы! Еще как могли бы! – Орлашин испугался еще больше; бледнея, он повернулся к помощнику, – Сергеич, организуй того… ребят чтоб это… колесо…

Помощник молча двинулся в сторону мастерских, и в воздухе образовалась физически ощутимая пауза. Председатель продолжал улыбаться, между тем, как маэстро беззастенчиво его разглядывал, определенно получая удовольствие от усугубляющейся неловкости.

– Спасибо, Павел Петрович, – наконец-то произнёс он, – А нет ли у вас здесь гостиницы? Нам бы отдохнуть с дороги?

– Нету, – подумал Орлашин, но вслух произнес: – Какая такая гостиница, товарищ заслуженный народный артист? Я вас к себе приглашаю. У меня как раз того… день рождения был. Дата. Товарищей ваших артистов… помощников товарища заслуженного мы поселим у Веры Егоровны. У нее большой дом. Она там поживает… проживает совсем одна. Милости просим к нашему, так сказать, шалашу, товарищи!

Председатель неожиданно протянул маэстро руку, которую тот неохотно пожал. И тут из дома напротив вывалило сразу человек десять.

– Хорошо, – сказал, глядя на них, маэстро, – В восемь?

– А? Да. А откуда?.. Ну да…

– Спасибо. Премного вам благодарен, – маэстро взял за руку Светлану, слегка подтолкнул ее к автобусу, кивнул на прощанье председателю и поднялся по ступенькам. Дверь за ними с шипением закрылась.