Узники плесени

Лифт остался позади, и теперь Эрих двигался по широкому светлому коридору, вправо и влево от которого расходились стеклянные двери рабочих отсеков. Ламп над головой небыло видно, но казалось, тусклое голубоватое сияние исходит отовсюду, начиная от серых стен и заканчивая пружинящим под ногами сегментным полом. Яркий свет не резал глаза, но Эрих все равно щурился – скорее по привычке, нежели от дискомфорта. На станции Меты почти нет темных мест. Разве что, в лабораториях, или технических мастерских, куда он не имел доступа. Эрих минул развилку, мельком взглянул на голографическую карту помещений, отображенную на трех языках, и двинулся вперед, стараясь привыкнуть к тишине, которая должна была стать его надежным спутником на ближайший год.

Тоннель коридора, длинный и прямой, будто стрела, подводил напрямую к внутреннему шлюзу ангара, поставленному, как вспомогательное сооружение во дворе Дома. Звукоизоляция была потрясающей – пока он шел по нему, то не услышал ни рева ветра, ни шума бесконечного дождя, молотящего по гофрированному рукаву протянутого перехода. Единственным звуком, был гидравлический шум открывающегося шлюза, когда он провел своей картой доступа возле подмигивающего зеленым индикатором терминала входа.

Дальше было светлее. И куда оживленнее.

Шаттл всегда напоминал Эриху птицу с переломанными крыльями, загнутыми под таким невероятным углом, что вообще было удивительным, как такая махина, способная вместить в себя экипаж, груз и энергетические батареи может оторваться от земли. Что-то общее с пернатым хищником было и в строении кабины, и в образе фюзеляжа, и в его хвостовой части. Наверное, для полного сходства не хватало только клюва и горящих глаз. Будь Эрих техником или инженером, он назвал бы шаттл не в честь бога, а в честь птицы Рух. Той самой, родом из арабского фольклора, которая была размером с остров, и могла в своих когтях уносить и пожирать слонов и каркаданнов. Во всяком случае, это куда больше бы соответствовало действительности. Сейчас внешний трап Акена был распахнут, и по металлическим полозьям в темноту его раскрытого брюха, медленно и лениво ползли грузовые роботы, похожие на неумело сотворенных жуков. Специальные охладительные боксы, способные сохранить в себе необходимую для транспортировки грибка температуру, выстраивались ровными прямоугольниками и захватывались особыми магнитными замками.

Немного дальше, за грузовым отсеком располагались малочисленные криокамеры – полет до центральной Меты коротким уж точно не назовешь. Астронавты займут свои места еще перед взлетом, а дочерняя программа Ириды погрузит их в крепкий и счастливый сон без сновидений до самого конца межпланетного путешествия.

Эрих мало что помнил о своем первом и единственном путешествии в космосе. Похожая на саркофаг капсула с прозрачной крышкой, дыхательная маска на лице, и отсветы индикаторов, искаженные физраствором, заполнявшим высокотехнологичный гроб, да ощущение запредельного холода, помноженного на густую, как смоль, темноту. Сон, больше похожий на смерть, чем на самого себя. Эрих не хотел бы снова повторять этот опыт без крайней необходимости. Кажется, такая штука, с помощью которой Ирида может считывать сны и воспоминания, должна находиться в технических мастерских. Он бывал там когда-то, но мало что запомнил с того раза.

Возле шаттла сновали обитатели станции – техники возились в кабине, инженеры сверялись с планшетами, химики и лаборанты бережно переносили на борт хрупкие инструменты, которые доверить роботам было бы непростительной роскошью. Все они действовали, как разные части единого слаженного механизма.

Со своего места он видел Кевина Хохберга – главного роботехника, Феликса Майера – замкнутого неразговорчивого астрофизика, Монику Шустер – главу медицинского отсека, Герберта Кернера – начальника местной службы охраны, и по совместительству бывшего смотрителя Дома два года назад. Герберт выглядел запыхавшимся, но счастливым – еще бы, пройдет совсем немного времени, и он будет на Земле, со своей семьей. Эрих ощутил острый укол зависти и невольно поморщился.

Он помахал Герберту рукой, когда тот проходил мимо.

– Волнуешься? – бросил Герберт вместо приветствия.

– Это настолько заметно?

– Для меня – да. Поверь мне, парень, когда я оставался здесь на вахте, я себе места не мог найти, когда все уехали, – заметил Герберт, остановившись рядом, – В волнении нет ничего страшного – втянешься. Ирида не даст тебе скучать. Только не вздумай смотреть мои сны – они запрещены для просмотра детям.

– Мне все равно нравятся девочки, а не мальчики, – хмыкнул Эрих, ухмыльнувшись.

– Пошел к черту, – отозвался Герберт, и они оба расхохотались.

– Кто прилетит в Дом через год?

– Если будет нужна помощь или ремонт, то Мета отправит на станцию отряд специалистов, – сказал Герберт, поглядывая на шаттл, – Если же все пройдет спокойно, пришлют одного-двух смотрителей на смену тебе. Вот, что скажу точно – я сюда больше не ногой. С меня хватит этой дыры, Эрих. И плесени тоже. Знаешь, что мне помогло продержаться здесь так долго? Я воспринимал вахту, как небольшой отдых от земной жизни. От жены, от работы, от детей, от надоедливых соседей через стену – уверен, что большинство интровертов дорого бы отдали, чтобы оказаться на твоем месте, приятель.

– У меня дома осталась беременная жена, Герби. Поэтому и волнуюсь.

– Просто представь, какой тебя ждет сумасшедший дом, когда ты вернешься, – с видом знатока заметил Герберт, покосившись на миловидную блондинку в белом скафандре, когда та наклонилась за выпавшим листком бумаги, – Набирайся спокойствия впрок. Когда я сюда уезжал, у меня было трое детей. От двух жен. А пока я был здесь, детей стало уже пятеро. Так что цени то, что имеешь, Эрих.

– У тебя талант успокаивать. Не думал податься в психологию?

– Если станет совсем уж скучно, можешь заглянуть на кухню – Томсон всегда оставляет там некоторый запас спиртного, хоть Мета и против. Впрочем, если ты убедишь Ириду не докладывать об этом руководству…

– А вот этот совет уже неплох. Что мне еще нужно знать?

– Снотворное, – внезапно сказал Герберт, словно вспомнив о чем-то крайне важном, – Снотворное в медотсеке. И часть в рубке. В моем шкафчике.

– Снотворное? Но зачем?

– В тишине сложно уснуть, – ответил Герберт, и голос его прозвучал сухо, как шелест листов бумаги, – Но снотворное, во всяком случае, мне помогало.

– Разве Ирида не проецирует сны по твоему желанию?

– Сны тебе тоже надоедят, – сказал Герберт и помрачнел, – Потом поймешь. Наверно. Думаешь, справишься?

Призывно загудел закончивший погрузку материала робот.

Люк шаттла закрылся.

Шум голосов колонистов стал ближе и отчетливее.

Эрих не сказал.

Или не успел ответить.

9. Мартина Шольц. Психиатр

Внутри мэрии было тихо, прохладно, и как-то по-домашнему уютно. Возможно, Мартине так показалось после берлинских бюрократических обителей, полных надменных секретарш, бесконечных очередей и чванливых чиновников, но здесь все выглядело совсем иначе, и пустой светлый коридор, отделанный бежевым деревом, вел мимо запертых дверей с медными табличками. Возможно, днем картина выглядела бы иначе, но сейчас, мэрия дышала тишиной и спокойствием – большая редкость для подобного рода заведений. Пока Мартина шла вперед, переходя из пестрящей полутени в полусвет, она успела подумать, что ее первое впечатление о городе было поспешным. Наверняка, и в Глекнере есть своя прелесть и некий магнетизм, скрытый под слоем жары, духоты и нарочитого безразличия. Во всяком случае, плохие вещи могут происходить и в самых хороших местах, и виноваты в этом не город, а люди.

Все еще немного растерянная внезапно переменой настроения она подошла к центральной двери, оббитой красной потрескавшейся кожей и без усилия потянула на себя. Дверь открылась легко – даже петли не скрипнули.

Приемная, как и следовало ожидать, оказалась пуста – стол секретарши, уродливое дерево в углу и приглушенный свет светильников на стенах красноречиво повествовали, о том, что гостей здесь уже не ждут. Мартина поправила волосы, одернула юбку и проследовала в главный кабинет мэрии. Весы настроения упорно раскачивались из стороны в сторону, словно обезумевшая стрелка метронома.