Бар

Рыбки исчезли, лёд припорошило снегом, паузы в речи Геры становились всё длиннее, но перебивать её больше не хотелось. В конце концов, пока этот разговор выглядел если не самым осмысленным, то уж точно самым информативным изо всех, что у меня были за последние сутки.

Рассказ Хозяйки

Знаете, мой отец… он был… военным. Я тогда не думала, совсем не думала о том, что это означает – быть военным. Все эти слова про доблесть, отвагу, честь, долг – всего этого я не знала. Зато я точно знала, как отличить военных – они всегда носят форму. Отца без формы я почти не помню, и его друзья, которые приходили к нам в гости, тоже всегда были в форме. Сейчас в это сложно поверить, но и о войне я тоже не знала ничего, а слово “военный” никак не соотносилось у меня с ужасом и смертью. Я просто видела много мужчин в форме. Почему в форме? Очевидно – они же военные как папа. А папа всегда носит форму…

Теперь я уже могу признаться. Я была влюблена в них всех. Они казались мне невероятно высокими, что в том моём возрасте автоматически означало “невероятно красивыми”. От них всегда резко и свежо пахло. Я чувствовала это, когда кто-нибудь из них полуцеремонно-полуснисходительно наклонялся поцеловать мне руку. Знаете, я не помню ни одного лица. Меня, как вы понимаете, много спрашивали потом об именах и лицах. Но я, действительно, не помню. В холле при входе у нас висела огромная люстра, и я всегда видела их в окружении волшебного золотистого сияния. Они казались мне героями, даже полубогами. Великолепными и недосягаемыми. Когда они заходили в библиотеку, шедший последним отец закрывал двустворчатые тёмного дерева двери, а я представляла, что они вернулись с великой битвы или, наоборот, планируют её. В сущности, была не так уж и не права… Они были громкими как водопад. Слов не разобрать, но сильный, уверенный гул, слышимый мной из-за дверей, одновременно завораживал и успокаивал. Я брала кукол, сажала их прямо на полу и рассказывала о подвигах, которые предстоит совершить моим героям. Потом они выходили и вместе с ними – остро-дурманящий аромат крепкого табака и чего-то ещё, мне тогда не знакомого. С тех пор я… знаете… люблю иногда зажечь сигару и просто положить рядом, сигары ведь тлеют очень долго… Обычно они смеялись и так, смеясь, шли в столовую. Детей за стол, конечно, не допускали, но однажды мне удалось незаметно приоткрыть дверь. Отец и мама сидели на противоположных концах стола, мама была в голубом, я видела только её спину. Спина была похожа на цветок ириса, склонившийся к одному из своих листов. На новой картине – нам тогда часто домой привозили картины, статуи, мебель и другие красивые вещи – были ирисы, и листы у ириса были неяркими, их цвет был ближе к серому, цвету военной формы.

Вдруг все мужчины единым почти слитным движением отшвыривают салфетки и встают. Вы не знаете этой песни – мир предпочёл её забыть вместе с остальными. Я… вполне понимаю мир. Теперь… Это правда незачем хранить. Но тогда! Вы только представьте – шестеро мужчин вдруг встают из-за стола и начинают петь:

Обветшавший мир дрожит,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «