Только ты

— Красавчик, — говорит один из этих двух.

— Благодарю, — с ухмылкой отвечает мой похититель.

А затем спрашивает:

— У себя?

— В машине. Проходи.

Я испуганно смотрю на них и тут же увожу в сторону взгляд. Они смотрят на меня, как хищники на травоядное. Но меня ведут к их "шефу". Он ждёт в чёрном лимузине, стоящим особняком чуть дальше остальных машин. Дверь гостеприимно открыта, в салоне горит тёплый желтоватый свет.

Мужик с пистолетом, который он уже убрал в кобуру, под пиджак, почтительно здоровается с человеком в сером костюме, сидящим в салоне, а затем пропускает перед собой и легонько толкает меня в спину:

— Ныряй в машину.

Вздохнув, я склоняю голову, делаю шаг и оказываюсь в просторном салоне лимузина.

Пожилой, полноватый и седовласый "шеф" вальяжно выпускает клуб дыма и раскидывает руки в стороны, положив их локтями на спинку диванчика. Я вижу его впервые. Дым от сигары нервной мышиного цвета струйкой поднимается вверх. В салоне пахнет смесью кофе и табака. От "шефа", которому на вид лет шестьдесят-шестьдесят пять, разит каким-то приторным парфюмом с горькими нотками. Похоже, он им обливается с головы до ног. На ногах у него какие-то дизайнерские тёмно-серые мокасины. И красные носки. Он облизывает толстую губу и хрипловато-дребезжащим голосом говорит:

— Допрыгалась, шантажистка? Садись напротив. Поговорим.

Поджав губы, я осторожно устраиваюсь перед ним. Между нами, наверное, метр, но он сокращает дистанцию, вытягивая рядом со мной ноги и укладывая одну из них на другую. Смотрю на его красные носки. Тем более, что его рыхловато-морщинистое лицо с маленькими чёрными глазками мне неприятно.

— Можешь называть меня Семён Степаныч, — милостиво разрешает этот "шеф", а затем добавляет: — Тебе недолго осталось жить, но ты продлишь своё пребывание на этом свете, если всё мне хорошенько расскажешь. О том, что произошло в квартире Данилы Степанова, о том, что он тебе рассказал, о том, как ты решила поделиться этой информацией со своим бывшим любовником, о том, как приехала в Швейцарию, как сменила имя, для того, чтобы всех обдурить и как решила подзаработать два миллиона евро. Можешь ещё рассказать о том, как у тебя это не получилось и как быстро ты сюда добралась.

Понятия не имею, что ему сказать в ответ на эту бредовую речь, смешанную из фактов и легенд. Всё, что я понимаю, он дал мне понять, что отсюда я уеду очень вряд ли. Я так устала и мне так страшно, что эти слова я воспринимаю несколько апатично. Наверное, так защищается моё сознание.

— Чего ты молчишь? — дребезжаще спрашивает он.

Очень неприятный голос.

Семён Степаныч вздыхает, плямкает губами и не меняя позы, сгибает руку в локте, легонько, но долго затягивается сигарой и выпускает новый клуб дыма — в мою сторону. Едва удерживаюсь, чтобы не закашляться.

— Ты хотела меня слить, дурочка, да? — усмехается "шеф". — Это было очень, очень глупо с твоей стороны. — Он немного молчит. — Ты знаешь, я мог бы предложить тебе больше. Скажем, ляма три. За молчание. Но я очень не уверен, что такая, как ты сможешь держать язык за зубами. И поэтому мне придётся тебя устранить.

Судорожно хватаюсь за эту соломинку:

— Если вы меня отпустите, я никому…

— Никому не скажешь, — не даёт мне договорить он. — Да. Да. Да. Все вы так говорите. А я тебе скажу, что завалить надёжнее. Тем более, что тебя — ещё и просто. Ты мало того, что в розыске в России, ты ещё и здесь под липовыми именем и фамилией. Стало быть и документы липовые. А значит, тебя тут уже не существует, красавица. Такие дела.

Не знаю, что сказать. До боли закусив губу, смотрю на пол салона.

— Конечно, ты хорошенькая. Тебя бы трахать ещё и трахать. Но ты дурочка, да. Решила сыграть в опасную игру.

Его менторский, наставительный тон, старческо-дребезжащй и прокуренный голос, его вальяжная поза и демонстрация собственного превосходства в этой ситуации вызывают у меня омерзение. И я не знаю, чего во мне сейчас больше. Страха смерти или этого дикого омерзения. Но смесь откровенно жуткая… А ещё у меня болит желудок. Наверное, из-за переживаний.

Старый толстяк снова продолжительно затягивается, посасывает сигару. Снова выпускает в мою сторону дым. Похоже, он делает это нарочно. Я не выдерживаю и кашляю. чуть склонив голову набок, толстяк внимательно смотрит на меня. Как на букашку, которую собирается раздавить.

Наверное, он собирался ещё сказать мне что-то подобное, издевательско-наставительное, но в этот момент звонит телефон. Он явно удивляется, снимает локти со спинки дивана, пожимает плечами, вынимает из внутреннего кармана пиджака массивный серебристый смартфон.

— Кого там ещё нелёгкая принесла… — бормочет он, поднося смартфон ближе к глазам. — Хм. Лукачёв. Чей-то он без смски…

Прикладывает трубку к уху, снова откидывается на спинку диванчика.

— Алё.

Лицо его меняется, он хмыкает и, взглянув на меня, говорит:

— Не ожидал, да. Неприятно, да, неприятно. Надо сказать, ты меня немножко даже удивил.

Молчит, слушает. Довольно долго. Наверное, минуту.

— Не-е-е, — осклабившись, наконец тянет он, делает новую затяжку и снова выпускает серый клуб дыма в мою сторону.

Я отворачиваюсь.

— Не-не-не, — продолжает он. — Ты думаешь, что всё так просто? Нет, Ковалевский, всё куда сложнее.

Услышав фамилию Валеры, я распахиваю глаза и с надеждой затаиваю дыхание.

Видя мою реакцию, старый толстяк ухмыляется, продолжая держать сигару, тыкает толстым коротким мизинцем по экрану и протягивает телефон в мою сторону:

— Давай, девонька, передай ему привет.

Он мерзко подмигивает мне, держа трубку перед собой.

— Давай, давай, я включил громкую связь.

— Валера… — у меня предательски дрожит голос. — Я здесь…

— Милана… — тихо, с горечью отзывается Ковалевский.

Я чуть не плачу. В горле ком.

— Да-да, это она, — осклабившись, произносит старикан.

— Отпусти её, — тихо, но уверенно доносится из трубки.

— Ковалевский, ты плохо играешь в шахматы, — старческим, дребезжащим голосом произносит Семён Степанович. — Ты у меня съел офицера, а я у тебя — ферзя. Шах, Ковалевский. Шах и мат.

Валерий молчит.

— Согласись, условия диктую я. У тебя мутный тип, а у меня главный свидетель. Ты ещё слишком молод для подобных стратегий и слишком прямолинеен в вопросах бизнеса. Как коллекционер же — ты просто никто. И звать никак. Тебе повезло в своё время с парой экземпляров, но и только. У парня, которого ты поймал, на меня ничего нет. Там такая цепочка посредников, что я отсутствую, как звено. Ты это должен понимать. Поэтому, если ты думал, что напугаешь меня своим звонком, ты ошибся. Ты меня слушаешь, Ковалевский?

— Да.

— Ты можешь уволить свою службу безопасности. Всю вообще. Нахер. Она работает из рук вон плохо. Уверен, что сейчас вы пытаетесь определить, куда идёт сигнал. Ничего не выйдет. И вопрос скоро будет закрыт.

— Чего ты хочешь?

— А у меня уже всё есть. Я тебе это всё говорю для того, чтобы ты не дёргался и перестал под меня копать. Это не нужно ни тебе, ни мне. Ты думаешь, я не знаю, по какому делу проходит эта баба? Ты такой же глупый, как она. Её номер слили в чат и доступ к прослушке получило много серьёзных людей. Вот потому она у меня. И твоя служба безопасности клюнула, как пацаньё, на какого-то левого паренька.

— Чё ты хочешь, я тебя спрашиваю?

— Хочу, чтобы ты отпустил человека, который просто гулял по Цюриху, а ты его похитил. Мне как-то неуютно, что он у тебя. Не люблю, когда в мире творится несправедливость. Напал на него, обидел, наверное. Не надо так. И не надо подавать на меня в суд. Это будет долгий, очень скучный процесс. И не факт, что ты что-то сможешь сделать. Потратишь ещё больше денег и всё.

— Будь у тебя всё хорошо, ты бы давно повесил трубку. Не трогай девушку. Вот я тебе очень серьёзно это говорю.