Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 27 из 28

Это он и сделал, выпил еще воды и запросил дело Мартина Митчера, чтобы убедиться, что в крови осужденного действительно были следы больших доз психотропных веществ, только никому и в голову не пришло, что он мог принимать их не сам, никто о них даже не спрашивал у того, кто признал свою вину, рыдал и твердил, что не знает, как он мог это сделать, но все равно сделал.

«Это была словно игра, – признавался Мартин на допросе. – Я понимал, что это по-настоящему, но не верил. Господи, они правда все мертвы?»

Франк читал это и скрипел зубами, так его еще никогда не обманывали. Против Вилборна у него ничего и никогда не было, идеальные документы, идеальные бумаги, безупречное прикрытие в высшем руководстве человечества. Больше его не удастся обмануть.

Глава 19

Она сидела в своем кресле у окна в палате и смотрела на очень худые тонкие руки. Что-то смутное в ее сознании говорило, что так быть не должно, что она где-то не здесь, что что-то не понимает или забыла, но при этом могла смотреть лишь на очень худые руки, словно у скелета, который обтянули белым подобием кожи.

Она не была уверена, что когда-нибудь эти руки не будут уставать после обеда, утомившись от веса ложки.

Твердую пищу ей тогда не давали, только жидкую и кашеподобную, очень мелко измельченную. Все было очень вкусным и ей всегда казалось, что она могла бы съесть целое ведро, но с трудом могла доесть мисочку, которую ей приносили. Ее тошнило где-то на половине, и она сама отставляла тарелку.

Доедать ее не заставляли, только приносили новую крохотную порцию через два часа. Ее она уже могла съесть, хоть и с неприятной тяжестью в животе. Теперь эта тяжесть походила на боль, словно что-то внутри ее живота раздувалось, а в руках нарастала слабость.

Карин хотелось плакать, потому что перед глазами стояли кадры суда над Оливером Финрером, и сердце вздрагивало снова и снова, когда в памяти всплывало громогласное «виновен».

Удар судебного молотка выбивал дыхание, а она цеплялась за плед, прикрывавший ноги, и не могла его даже нормально сжать.

– Все будет хорошо, Кариш, – говорил ей отец, когда приходил, но она ему уже не верила, ничему не верила после того страшного суда.

– Эй! Ты почему тут сидишь совсем одна? – окликнул ее внезапно мальчик, пробегавший мимо по коридору.

Карин подняла на него глаза и сразу узнала. Тогда они виделись всего второй раз, но Карин внезапно вспомнила, что она давно выросла и попала в плен к странному искусственному интеллекту, но все равно улыбнулась маленькому Бергу.

Дверь в ее палату была открыта всегда, ее закрывали, лишь когда приходили к ней мыть, кормить, лечить, переодевать. В остальное время за ней приглядывали, пробегая мимо, а она старалась никого не замечать, кивала, если у нее спрашивали все ли в порядке. С этим мальчиком было совсем не так. Она просто на него уставилась, не понимая, что он тут делает, был ли он болен и почему так улыбался.

– Не хочешь пойти на улицу поиграть в мяч? – спросил он, не решаясь зайти в палату.

Тогда он казался ей растерянным и даже немного нелепым, только потом она узнала, что войти в ее палату это было для него невежливо, как если бы он в комнату к ней вломился. Без разрешения такое делать совсем нельзя.

– Как я буду играть в мяч? – спросила Карин, отпуская плед и спешно расправляя его на острых коленях.

– Ну он у нас надувной, легкий. Ребята все в основном не здоровы, просто кидают друг другу в руки, – пожал плечами мальчишка. – Мама сказала, что тебя очень надо привлечь к играм, поэтому я и дал тебе позавчера мяч, но ты не появляешься во дворе.

– Мне тут спокойней.

– Тебе двигаться надо и вообще жить.

Он сказал это и сам почесал затылок, осознав, что звучит это как-то нелепо. Карин же на него только смотрела, понимая, что, если бы не Берг, она так и осталась бы у окна, не решилась бы пойти играть в мяч, встать на ноги, без него она бы ничего не смогла.

– А кто твоя мама? – спрашивала тогда маленькая Карин.

– Твой врач, – с улыбкой отвечал Берг и все же заходил к ней. – Она о тебе беспокоится.

– Зачем?

Берг неловко пожал плечами.

– Она у меня за всех пациентов беспокоится, особенно когда есть трудности в их лечении.

– А со мной трудности? – с легким волнением спросила Карин, впервые подумав, что ей все же не хочется оставаться такой навсегда.

– Ты сидишь тут и не набираешься сил, не двигаешься. Мама сказала, что так нельзя. Это не позволит тебе поправиться.

Карин опустила голову, посмотрела на свои руки и попыталась сжать их в кулаки. Оно вроде получалось, но силы в руках она не чувствовала, даже напряжение в ладони было слишком вялое.

– Я помогу тебе спуститься и опять верну сюда, когда захочешь, – предложил Берг.

Он подошел совсем близко и присел возле нее на корточки, а потом представился и протянул ей руку. О рукопожатиях маленькая Карин ничего не знала. В бедном районе люди редко друг к другу прикасались, боялись что-то подцепить, особенно чесотку, только руку поднимали в знак приветствия, поэтому она совсем не поняла, что это тогда, но внезапно увидела совсем другого Берга, уже через два года, он так же протягивал ей руки и говорил:

– Идем!

Она стояла на пороге высшей майканской школы и не верила, что она туда зачислена, но руку Бергу давала.

– Я, правда, поступила? – спрашивала она, будто не своими глазами видела список.

Ей казалось, что это какая-то ошибка, что может существовать еще одна Карин Маер, вторая, которая не она, которая поступила вместо нее. Руку Бергу она при этом подавала, а он тянул ее на себя, выводил со двора и поднимал ее руку вверх.

– Она смогла! – кричал он ребятам – разномастной толпе, как-то само собой сдружившейся после лета в майканской больнице и игр в мяч.

Карин всех их знала, всех считала друзьями, но краснела именно от прикосновения Берга, хотя ей было всего двенадцать.

«Он был для меня всегда особенным», – признавалась Карин и даже радовалась этим воспоминаниям. Все ее прошлое, связанное с Бергом, было теплым, добрым, по-хорошему волнительным. Он ей нравился, нравился так сильно, что она его пьяного сама не очень трезвая действительно привела к себе. Она была влюблена в него, с волнением прикасалась к его телу, стягивала с него майку, боялась расстегнуть ремень, боялась поцеловать, а потом едва не задыхалась, когда он целовал ее сам.

Стоя в темном углу, взрослая Карин смотрела со стороны на тот неловкий первый сексуальный опыт, первый для них обоих, и улыбалась, видя, как Берг был с ней ласков, несмотря на отсутствие опыта. Он целовал ее, гладил руками, мычал что-то растерянно.

В сердце у Карин от этого вида почему-то теплело. Она тогда, правда, была в него влюблена. Она была привязана к нему, даже сейчас он для нее совсем не чужой человек, настолько не чужой, что сердце за него болело.

Где он? Что с ним? Карин хотела бы это знать, но понимала, что правду ей никто не скажет.

«Прости, что я не могу дальше быть с тобой», – думала Карин, глядя на их юные сплетенные вместе тела, слушая свои нелепые тихие стоны, похожие на пищание, и его невнятное бормотание. Скрип старой кровати и смутное воспоминание о первой боли, о том, как она терпела долгих несколько толчков, боясь спугнуть момент, а потом расслабилась и доверилась ему.

Был ли он тогда хорош или плох, Карин вспомнить уже не могла. Он был и это тогда оставалось самым важным.

«Я хочу, чтобы ты был счастлив», – с искренним теплом в сердце думала Карин.

Ее чувства к Бергу не изменились, но одно она точно знала: больше у них никогда не будет этих поцелуев, и ласки никакой не будет. Даже их последний секс был уже неправильным, не таким как прежде. Она его не хотела. Она думала о другом и ей было стыдно за это, а перед глазами мерцали картины. Первые цветы от Берга. Его неловкое знакомство с ее отцом, знакомство в статусе парня, а не друга, как было раньше.