Гроза школьной столовки

- Знаешь, что Гроза… - начинаю, но не заканчиваю. Из столовой донёсся истошный вопль. Подскакиваем одновременно, едва не переворачивая стол, отчего несколько капель чая разлилось по поверхности. Честное слово, душа в пятки ушла. Надо бы что-то героическое совершить, однако ступор напал, пока не услышали:

- Зинка! Кто стащил мою подарочную коробку конфет из сумки!

Тьфу, е-мое.

- Так, - тянет Грознова, - кажется наш воришка уже днем совершает набеги.

- Утром, когда все на месте? Он в плаще невидимке бегает что ли? – возмущаюсь, шагая вместе с ней в сторону кухни, огибая раздаточную стойку. – И куда ты пошла, Нэнси Дрю?

- Выяснить, что происходит, - резко оборачивается Надя. Ее собственные волосы, повязанные в хвост, ударяют девушку по лицу. Хотя отвести прядь, однако не успеваю даже прикоснуться, Грозу уносит в сторону ругающихся поварих, друг на друга бросающихся с половниками в попытке дознания, кто стащил конфеты.

- Да ты сама их сожрала! – вопит рыжеволосая полная дама, та самая Зинаида Павловна. Лицо уже красное, в руке угрожающе сжат половник. Напротив, нее Людмила Сергеевна мощной рукой сдавливает белый фартук весь в пятнах от соусов да подливок. Грозно наступает – шапочка сдвинута на глаза, брови нахмурены, во втором кулаке ложка. Прижимая к груди полотенце у подоконника невысокая худощавая Марфа Андреевна лицо обмахивает, постанывая:

- Ой, сердце колет. Что ж делается-то, ой люди!

Застываем, точно вкопанные. Осторожно касаюсь плеча Нади, наклонившись:

- Может ну его, эту вселенскую справедливость?

И в этот раз, аллилуйя, слышу согласие с ее стороны.

- Да, ты прав. Пошли-ка отсюда, пока нас не припрягли, - уже разворачиваемся, как Марфа Андреевна вдруг перестает резко умирать и тычет пальцем в наши спины.

- Вот! Вот они, воришки! – истошно орет, привлекая внимание Зинаиды с Людмилой. Обе поварихи поворачиваются по команде, а мы, переглядываясь, выдыхаем:

- Сваливаем.

- А ну стойте, проказники! Грознова! Еремин! Стойте, кому говорят! Мы директору все расскажем!

Рассказывайте кому, хотите, главное холодное кухонное оружие уберите подальше. Вылетаем из кухни, бросаясь к столу, хватая вещи. Габаритные дамы, застрявшие в проходе, продолжают сыпать угрозы на наши головы до самого выхода из столовой и лишь в коридоре на третьем этаже останавливаемся, переводя дух. Тяжело дышу, касаясь плеча Нади, немного наклонившись, опираясь одной рукой в коленку.

- Я прямо себя олимпийским чемпионом по бегу почувствовал, - выдавливаю с трудом, пытаясь еще шутить, слыша в ответ сдавленный смех. Серьезно, эта глупая ситуация стоила каждой секунды, что сейчас наблюдаю улыбку на лице Надежды. Выпрямляюсь, любуясь ее красотой и спиной припадаю к стене, разрисованной в ромашковое поле. Глупая, невероятно глупая ситуация, в которую мы влипли в очередной раз, однако не могу сказать, что против.

- Знаешь, Еремин, - спустя некоторое время, отдышавшись, говорит Грознова, качая головой. - Есть мысль таки выяснить, кто нас так безбожно подставляет.

- Или мы просто оказываемся в нужное время, в нужном месте, - пожимаю плечами, подходя как можно ближе. Она совсем рядом, только руку протяни. Можно коснуться лица, провести костями пальцев по щеке и убрать выбившуюся прядь за ухо. Едва только хочу осуществить эту мысль – нас прерывает голос нашего завуча, раздавшийся совсем рядом.

- Ааа, это же мой любимый комедийный дуэт «Попугай и Обезьянка», - радостно так произносит будто нет ничего в жизни лучшего, чем нас тут встретить. Резко оборачиваемся, натягивая на лицо две самые невинные улыбки из своего запаса самых очаровательных улыбок. Я с ней помнится мятные конфеты у бабушки выпрашивал. Никогда отказа не было.

Правда, в этот раз система дала сбой. Или улыбка кривая, или Семен Аркадьевич не такой классный, как бабушка моя. Потому что вместо того, чтобы отпустить нас восвояси дальше гранит науки догрызать, громогласно рыкает, сунув руки в карманы военных брюк цвета хаки:

- Грознова! Еремин! Почему прогуливаем уроки?!

- Мы… - пытаемся ответить, но кто бы нас слушал вообще.

- Отставить разговорчики в строю, - командует завуч, потирая ручки, сверкая черными глазами. У меня прямо сердце куда-то в район печени спустилось, затаившись там, отказываясь выбираться обратно. И не зря, скажу вам. – Живо построились и шагом марш принудительную трудотерапию в воспитательных целях! Двадцать отжимай и канат отобьют у вас желание филонить на уроках!

- Но… - пытается возразить Надя, тычу локтем ей в бок, пытаясь остановить – поздно. Кашалотов уже взял разгон, почувствовав себя генералом в армии. Приосанился, ежик свой на голове пригладил, рявкнув:

- Грознова тридцать отжиманий!

Распахивает рот ошарашенно, а я прямо чувствую, что вот сейчас-то пора бы героя врубить, потому заталкиваю подальше инстинкт самосохранения и выдаю:

- Семен Аркадьевич, теперь понимаю, почему вас из армии на пенсию принудительно отправили. Вся рота поди на недельный загул ушла от радости.

Лицо завуча становится таким же красным, как его футболка с надписью белыми нитками на груди «Спартак – чемпион». Из ушей едва не валит пар, а сам ОБЖшник словно в два раза больше становится несмотря на и так не малые габариты. Чувствую, Грознова меня за рукав рубашки дергает, замогильным тоном произнося:

- Ладно Макс, пусть земля тебе пухом будет. Обещаю пару раз всплакнуть на твоих похоронах. На могильном камне так и напишем: «Умер, будучи конченным идиотом, но зато героем».

- Хм, мне нравится. Только чур в последний путь меня под Рамштайн провожай.

- Вот еще. Под Ариану Гранде пойдешь или БТС.

- Фу, никаких корейцев!

- Расист!

- Еремин! Пятьдесят отжиманий, сорок раз пресс, канат, а после будешь мне автомат дважды собирать, - орет завуч, отвисая от приступа после моих слов.

Отлично, хотя бы погибну за правое дело. Прости, мама, что никогда не соблюдал твой водно-солевой баланс и поддавался искушению, поедая жирный гамбургер в компании Олега на прошлых выходных. Во имя святой моркови, кефира да минеральной воды. Аминь.

- Слышь, Макс, а если ты умрешь, могу я хоть твои шоколадки съесть? Ну не пропадать же добру, верно?

Тьфу, вот никогда не пойму этих девушек. Никогда.

Глава 8

- Komm schnell!

- А ругаться нехорошо, - едва дыша, выдыхает Еремин, судорожно вцепившись в канат. Веревка болтается из стороны в сторону. А красный как рак Макс тяжело дышит после очередного захода по верхам, со стоном глядя на скачущего рядом Семена Аркадьевича. Завуч так разогнался. Что прямо с русской речи на немецкую перескочил, вспомнив свои славные арийские корни.

- Еремин, если мы тут умрем по твоей вине, клянусь, на том свете не отстану, - рычу, вцепившись в веревку рядом. Два каната, висящих параллельно друг другу – два идиота, пытающихся выжить в этих суровых школьных джунглях.

- Надя-а-а, - вновь стонет это недоразумение, прикрывая глаза, вцепившись всеми конечностями в веревку, будто обезьяна в пальму. – Знаешь, никогда тебе этого не говорил…

- Вот и не говори, - бурчу, чувствуя, как из последних сил дрожат руки, тело словно одеревенело, а на заднем плане слышится хохот. Кто-то из Б-шников, явно же прогулявших первый урок, додумался стукнуть своим о жертвах тирании Аркадьвевича и сейчас нам свистели с порога спортивного зала с подбадривающими криками.

- Грознова, симпатичная задница! – слышу голос Ладужкина, с силой сжимая пальцы. Просто представлю, что это шея Коли, прямо полегчало. Зато вот Макс резко прекратил умирать, бросив взор в сторону собравшейся толпы.

- Колясочка, ты бессмертный? – щурит взор. Уже и не красный, дышит ровно, только-только едва губами шевелил, изображая предсмертные муки хомячка. И вот смотрю, живой. Ноздри раздуваются, из ушей едва пар не валит. Не знаю, что они там с Колясиком не поделили, однако Ладужкин ехидно произносит:

- Еремошка, ты там аккуратнее. Рухнешь вниз головой, о любви своей на радостях забудешь, - лицо такое хитрое, одноклассники его гогочут, пальцам в нас тыча. Уверена, они тоже ничего не поняли, решили подыграть.