Проститься

Помню довольно частые (как мне казалось) поездки в деревню к маминой маме, моей бабушке Варваре. Я очень не любил ездить в деревню. Во-первых, мне почему-то не нравился запах бабушкиного дома. Там пахло старой утварью и пчелиным воском. А еще камфорой и чем-то кислым. Во-вторых, мне не нравились вечерние посиделки под бражку и громкое распевание мамы с сестрами народных песен. Помню, как я, пятилетний пацан, всегда залазил маме на колени и громко неистово орал: „Мама, мама, не пой“. А мама не слушала меня и продолжала петь. Еще я терпеть не мог, что в деревне было много пчел, и они всегда меня жалили. Один раз пчела ужалила меня прямо в веко, и оно настолько распухло, что глаз закрылся. И я почти два дня ходил, как одноглазый уродец. Мне казалось, что все мальчики и девочки этой деревни смеются надо мной.

Помню неприятную историю, которую сам создал после первого класса, когда был в деревне. В сенях я увидел коробку с отцовскими папиросами „Беломор-канал“. И стащил у отца одну папиросину. Взял спички и пошел в огород покурить. Затянувшись пару раз, и сильно раскашлявшись, я понял, что мне это сильно не понравилось. И голова закружилась, и горло запершило. Дак, я ведь, дурак такой, пришел к маме, которая как раз сидела с сестрами и громко пела, и сказал ей: „Мама от меня чем-нибудь пахнет?“ – и дыхнул на нее. Она тут же учуяла запах папирос. „Курил!“ – утвердительно выпалила она. Даже не спросила, а сразу все поняла. Я начал, оправдываясь, придумывать какую-то жуткую историю о том, что деревенские мальчишки, что постарше, заставили меня покурить. Она решительно взяла меня за руку и повела искать этих ребят. И потащила меня на пруд, чтобы я ей показал моих обидчиков. Мне было ужасно стыдно и страшно. Стыдно от того, что сейчас она начнет ругать ни в чем невиновных пацанов. И страшно от того, что, когда обман раскроется, мне сильно влетит за это. И мне пришлось тогда честно во всем признаться. Я заплакал и сознался во всем. Мама со своей сестрой, тетей Людой, только по-доброму посмеялись надо мной и сказали, чтобы я больше так не делал. Уф, пронесло! Но история та крепко зашла в мою память.

А еще я хорошо запомнил, как мама тайком от меня уезжала из деревни, оставив меня, трехлетнего мальчишку с бабушкой на месяц, а то и два. Поезд в город отходил очень рано, часов в пять утра. Видимо потому, что деревенские жители выезжали на работу в город. И вот я помню, как мама тихо, так чтобы я не почувствовал, вставала, шепотом говорила с бабушкой, одевалась и уходила. А я-то только делал вид, что сплю. И после того, как хлопала дверь в избу, вскакивал и, рыдая на всю деревню, бежал до самого вокзала за мамой, а мама от меня убегала. Бабушка хватала меня, когда догоняла в охапку, а я брыкался, визжал. Мама, не оглядываясь, садилась в большой зеленый поезд и уезжала. Моему горю не было предела. Я сейчас явственно осознаю, что это абсолютно точно легло на мою неокрепшую душу ребенка незаживающей раной: мама бросает ребенка, и он от своей слабости ничего не может с этим поделать.

Еще была история про ручку.

Я тогда уже учился классе в третьем или даже четвертом. Я был примерным мальчиком, ни с кем не ссорился и уж тем более ни на кого не задирался. Как-то раз я вышел из школы в прекрасном настроении: и оценки „пятерки“, и погода отличная. Иду, радуюсь, размахивая портфелем. Вдруг меня окрикнул какой-то старшеклассник шпанистого вида. Я обычно таких стороной обходил. А тут:

– Эй ты, толстый, иди-ка сюда!

– Что? – говорю.

– Мне пацаны сказали, что ты сегодня мою ручку взял.

– Я? – задыхаясь от такой наглости, еле пробормотал я.

– Ты-ты! Ну-ка, покажи, какие у тебя ручки.

Я, будучи абсолютно уверенным в своей правоте, достал из портфеля пенал, открыл его.

Он взял пенал в руки, выбрал самую дорогую и красивую ручку и неожиданно сказал:

– Да, вот она. Значит, ребята не обманули, – и пошел, насвистывая мотив какой-то блатной песни.

Меня охватила невероятно большая гамма чувств: и злость на него, и страх, и обида, и унижение, и жалость к себе, и переживание утраты. Я стоял, как вкопанный, не зная, что мне делать в этот момент.

Когда я пришел домой, мама сразу увидела мое состояние.

– Что произошло, сынок?

– Ничего, – стараясь как можно более бодро, выпалил я.

– Ну, я же вижу, что-то произошло, – наставала она.

И тут я не выдержал напряжения и расплакался, вытащив на поверхность все свои закапсулированные чувства.

– У меня какой-то старшеклассник-шпана самую хорошую ручку забрал – задыхаясь от слез, промолвил я.

– Как забрал?

– Ну, так! Сказал, что это его ручка.

– А это твоя?

– Да, папа мне купил на день рождения.

– Хорошо! Ты же знаешь, в каком дворе он живет?

Я почесал затылок и вспомнил, что я его видел во дворе, где стояла хоккейная коробка. И даже вспомнил, что его младшего брата во дворе зовут Коржиком.

– Да, вроде знаю.

– Вот сейчас иди к нему и забери ручку, – просто и спокойно сказала мама.

Я удивился:

– Как это „забери“?

– Вот так просто, как отдал, так и забери. Подойди к нему и твердым голосом скажи: „Отдай мою ручку!“

– И все? – пытаясь найти хоть одну лазейку, чтобы не ходить, спросил я.

– И все! Давай, иди!

Я вышел из квартиры, сел на лестницу и стал думать, как туда не идти. Но в голове звучали слова мамы „Давай, иди!“

И я пошел. По дороге в соседний двор я несколько раз разворачивался. Мне все казалась моя речь неубедительной: „Как это я просто скажу "Отдай мою ручку!"? Да кто меня слушать-то будет? А если мне еще и накостыляют? Нет, я уж лучше совру маме, что я его не нашел, например. Маме-то совру, а самому-то стыдно будет. Ладно, пойду посмотрю. Наверное, нет его там, во дворе. И тогда маме честно скажу, что не нашел его".

Зайдя во двор своего обидчика, я увидел стайку больших пацанов. Почти все они были из шпаны. Они стояли, курили, разговаривали и смеялись. Я увидел среди них и брата Коржика. Стало тааак страшно. Я снова попятился и уже пошел к дому. "А что я маме скажу? Врать придется".. И мамины слова снова начали стучать в голове "Иди и забери". В этот момент у меня включилась какая-то смелость, и я решительным шагом пошел в сторону шпаны. Подошел к тому, который забрал у меня ручку, сзади. Сильно постучал ему по плечу. Он развернулся:

– Чего тебе?

И тут я выпалил громко и как можно более бесстрашно:

– Эй ты, верни мне мою ручку.

Неожиданно он засунул руку в потайной карман своего школьного пиджака, достал оттуда ручек пятнадцать-двадцать и говорит:

– Которая твоя?

Я сразу увидел среди прочих свою и забрал ее.

Тот, как ни в чем не бывало, развернулся к дружкам и продолжил с ними смеяться.

Я шел домой таааакой гордый. Я таким гордым не был даже, когда за один день получил целых восемь пятерок.

И теперь, когда мне страшно что-то делать, я вспоминаю ту историю. В ней так много энергии и силы. Спасибо маме за ее такие простые и полные силы слова: "Иди и забери!"»

Папа

Воспоминания нахлынули на Артема лавиной. Картины из детства, связанные с отцом, почему-то были ярче, чем воспоминания про маму. И он записал:

«Самое первое воспоминание о папе из раннего детства, когда мне было года четыре. Я тогда ходил в детский сад. Мы жили в „финском“ деревянном доме на четырех хозяев. Дали это жилье для нашей семьи маме на заводе, где она работала. И всю свою жизнь она приваривала какие-то загадочные кронштейны к каким-то глушителям.

У каждой семьи был свой вход в дом с небольшим деревянным крыльцом. Около крыльца был небольшой палисадник, который мне почему-то запомнился вечно заросшим бурьяном. Только около входа в дом была небольшая клумба с такими желто-оранжевыми цветочками-ноготками, которые противно пахли.