Страница 12 из 15
Со скрипом открылась тяжелая металлическая дверь, и в камеру хлынула толпа прапорщиков с увесистыми дубинаторами.
Досталось всем: и блатным, и рэкетирам. Досталось и Кириллу. Он сумел уйти из-под одного «демократизатора», но второй больно огрел его по затылку. В ушах зазвенело, из глаз брызнули искры. Голову заволокло туманом, перед глазами заштормило фиолетовое море.
Сильные руки схватили его за шкирку, куда-то потянули. Он не сопротивлялся, покорно волочил ноги в заданном направлении. Это избавило его от дальнейших экзекуций.
Его вели по коридору. Скрежетали в замках ключи-вездеходы, лязгали и гремели решетчатые двери перегородок. Со всех сторон неслись ругань и мат. В штрафной блок волокли всех участников драки. Всех до одного. От Сырка до Штопора.
Кирилл не знал точно, что это – воля высокого ментовского начальства или просто стечение обстоятельств. Но в карцере он оказался на пару с Сырком. Одного за другим их побросали на пол, закрыли за ними дверь.
В карцере было так же душно, как и в камере. Но воздух не в пример чище. Простору, правда, маловато. И комфорта никакого. Маленькое оконце под потолком, голые шероховатые стены. Нары были убраны на замок. Сидеть было не на чем. Можно только стоять.
– Козлы помойные! – по инерции продолжал беситься Сырок.
– Да ладно тебе, остынь, – беззлобно осадил его Кирилл. – Нормально же все...
– Да уж, нормально, – скривился бригадир. – Меня чуть не отпетушили, а ты говоришь нормально.
– Но не отпетушили же.
– Пусть только попробуют... Вот козлы, на пальцах, бля, развели...
– Сам хорош, надо было сразу въезжать, откуда ветер дует.
– А ветер с воли дул, – поджимая губы, кивнул Сырок.
И вперил в Кирилла тяжелый, испытывающий взгляд. Как будто только сейчас понял, что он мог быть врагом.
– Ну чо смотришь? Не видел?
– Видел, – кивнул бригадир. – Ты за тех пацанов был, которые за меня подписались... Спасибо вам, пацаны! Ввек не забуду!
– А ты знаешь, что мы из-за тебя подставились? Теперь нас воры гасить будут. Минуса на нас навесят. А ты знаешь, что это такое?
– Да я и сам со знаком «минус», – озаботился Сырок. – Но мне-то проще. Меня скоро отсюда вытянут...
– Да и мне недолго. Дело вот-вот закроют... А как с пацанами быть? Это ж я их на эту бучу подбил.
– Ты?!
– Ну да... Сам не знаю, какая моча мне в голову ударила?
– А ты чьих будешь?
– Да я сам по себе. Но это пока так. Меня Пастух к себе тянет. Сказал, что со своим бригадиром насчет меня перебазарит. Так что я, считай, под Страшилу отхожу... А ты Сырок, да? В бригадирах у самого Бекаса или нет?
– Откуда знаешь?
– Да это Коляда сказал. Он под Брагиным ходит.
– А-а, Брага. Есть такой. У нас рамсы с ним были. Сейчас все путем... А вообще, вы пацаны козырные. Правильно стоите. Уважаю.
– Так мы ж это – одной крови. Если на воле какие-то непонятки были, то на киче нам вместе держаться надо. Иначе нас черная масть всех передавит... Мы ж потому за тебя и подписались, чтобы нас самих завтра не опустили. У блатных это на раз. Была бы задница, а повод найдется.
– Это ты, братуха, верно заметил! – оживился Сырок. – Повод у них всегда найдется. На пальцах, гады, разводят... Тебя как зовут, братуха?
– Игорь. А кличут Барсуком.
– А я Сырок... Машешься ты здорово. Каратист?
– Да есть немного. В спецназе пять лет служил.
– Не слабо!.. Слушай, нас долго здесь держать будут?
– По мне бы, чем дольше, тем лучше. Нельзя нам на общую. Там воры масть держат.
– Да я это и без тебя знаю... Бля буду, какая-то сука меня ментам вложила. Из-за них вся эта лабуда. Представляешь, наркоту мне подбросили, козлы... А тебя за какую беду закрыли?
– Вооруженный грабеж. Ларек на пару с корешем вскрыли... Только это не мы были.
– Ну да, я так и понял, что не вы, – ухмыльнулся Сырок. И уже уважительно посмотрел на Кирилла. – Отчаянный ты пацан.
– Я два года в Афгане отчаянным был. Затем «сверчком» три года в армии также отчаянно крутился. И чего я добился? Ни кола, бляха, ни двора. И все бабки, которые заработал, в канализационную трубу ушли... Не, я теперь новую жизнь начинаю. Снова отчаянным буду. За свое место в этой жизни биться буду... Только я, кажется, не с того начал. Ладно, выберемся... Говорят, у Страшилы не слабо дела поставлены.
– Кто говорит?
– Да Пастух. Он со Страшилой год всего вместе. И уже своя «девятка». Скоро квартира своя будет.
– Я тебе «БМВ» через год сделаю. А хату еще раньше... Давай под меня отходи! – в порыве великодушия предложил Сырок.
Но Кирилл так же великодушно отказался.
– Не, я с Пастухом завязался. Он за меня слово будет говорить. А я его подведу? Нет, это не по правилам.
– А ты думаешь, Страшила тебя точно к себе возьмет?
– Да не думаю, а знаю. Не хочу хвалиться, но что есть, то есть. Сам видел меня в махаче. А потом я еще и стрелять умею. Автомат, гранатомет – это ж для меня как на два пальца плюнуть. Саперное дело на «пять» баллов. Со спецтехникой работать могу...
– Ну да, пять лет в спецназе – это круто.
Сырок смотрел на Кирилла, как вербовщик короля Фридриха на ускользающего от него рекрута.
За дверью послышались голоса. Кирилл и Сырок прислушались.
– В этом кондее по два, в этом...
– Почему?
– Ну так на всех номеров не хватило.
– А надо чтобы хватило. Нельзя по двое держать. А то еще глотки друг другу перегрызут... Давайте по одному всех раскидайте. Сможете?
– Да что-нибудь придумаем.
Через минуту дверь в камеру отворилась. На пороге появился прапорщик с красной повязкой на рукаве.
– Ты! – показал он пальцем Кирилла. – На выход!
– Эй, начальник! Оставь пацана. Он свой. Все путем!
– Молчать! – рявкнул вертухай.
Но Сырок не унимался:
– Не, ну ты чо, начальник! Будь человеком, а!
Прапорщик тут же проявил человечность. Вывел Кирилла из камеры, а вместо него бросил пакет с хлоркой.
Пакет лопнул, порошок рассыпался. Осталось только плеснуть воды. Как это было сделано, Кирилл не увидел. Его втолкнули в свободную камеру, закрыли за ним тяжелую дверь.
Глава 4
1
Николай Павлович Бекарский, он же крутой бандитский авторитет по кличке Бекас, не относил себя к числу сентиментальных людей. Он был абсолютно равнодушен к лирике жизни. В любом деле его интересовала только практическая сторона.
Он не любил справлять дни рождения. Не потому, что боялся старости. Он был достаточно молод, чтобы думать об этом, – только-только четвертый десяток разменял. Просто все громкие даты для него были пустым звуком. Но тем не менее все праздники проходили пышно, с торжеством. Потому что так принято.
Ему не нравилось бывать на кладбищах. Его угнетал холод безжизненного пейзажа. Но ему приходилось хоронить своих бойцов. Он долго стоял у свежей могилы и уходил в числе последних. Ему не было жаль погибших парней. Но всякий раз по его щеке скатывалась на землю суровая мужская слеза. Он умел скорбеть как никто другой. И в этом он видел практический смысл. Братва должна была знать, что ему по-родственному дорог любой, даже самый последний человек из его команды.
Он не считал себя жестоким человеком и не любил убивать. Но мог отправить на тот свет любого, за любую, самую незначительную провинность. Тем самым он поддерживал в своих рядах железную дисциплину. И наводил ужас на подотчетных коммерсантов.
А еще ему не нравилась эта традиция – встречать с помпой своих людей, выпущенных из тюрьмы на волю. Все это пустое. Человек должен радоваться самому факту, что он на свободе. Но встречал он бывших арестантов лично. И с почетом. Потому что таков был обычай. И, пожалуй, он имел практический смысл. Если его человек знает, что его ждут и о нем заботятся, он с достоинством пройдет все тюремные испытания. И никогда ни за что не станет сдавать своих.