Ультрафен

– Вы чо?.. Вы хотите сказать, што этого человека мы убили? – остановил доктора Саша. Лицо его побледнело, но хладнокровие не покинуло.

– Я, молодой человек, ничего не хочу сказать. Это скажет следствие. Я только хотел бы вас предупредить, что если вы, подойдя к покойнику, вдруг обнаружите на его теле что-либо необычное, то не пугайтесь. Ибо природа и Господь Бог ведают, что творят. Это мы не можем предугадать, а им… – Бердюгин многозначительно поднял палец и возвел к потолку глаза, словно священник на молебне.

За время его беседы, Феоктистов прошёлся дважды вдоль окна к стеклянному шкафу. Прохаживаясь, подошёл и к прибору. С любопытством обывателя осмотрел его. Даже коротко припал к нему глазом, оторвался. Встал, привалясь задом к подоконнику и посмотрел на собеседников. Потом, улучив момент, вновь припал к прибору.

Над Бахашкиным алел слабый нимб. Он чем-то напоминал нимб, который был над Бердюгиным, но слабее. Это насторожило Феоктистова.

Анатолий перевёл прибор на Галимханова и… позабыл про Бахашкина. Над головой Галима алел оранжевый шар и, что самое удивительное, в нём были видны глаза. Казалось, они излучали пучки света негодования и возмущения, направленные в затылок Галимханова. Анатолий заволновался, на лбу выступила испарина. Он оторвался от прибора и с шумом выдохнул, словно отпыхиваясь.

Бердюгин глянул на него и поднес ладонь ко рту: спокойно!.. И тут же проделал пальцами движение, напоминающее вытирание уголков рта. Феоктистов понял его предупреждение и повторил выдох уже с безобидно-задумчивым видом. Отвернулся к окну.

– Вы верите в Бога? – спрашивал Бердюгин милиционеров.

– Ха! Чё в него верить? Эти сказки нам ещё в школе разъяснили. Нет Бога, – парировал Галимханов.

– А Аллах?

– И Аллаха нет.

– А вы? – обратился Бердюгин к Бахашкину.

Тот пожал плечами неуверенно и растерянно. Он чутьём потомственного охотника угадывал опасность.

– А жаль. В Бога надо верить. Но если даже не верить, то хотя бы носить в себе извечные Христовы истины: не убий, не укради, возлюби ближнего, как самого себя… Вам эти истины известны, ведомы?

Бахашкин было закивал головой, Галимханов вдруг вскипел.

– Доктор! Вы зачем нас сюда выдернули? А? Аллилуйя нам читать?..

Феоктистов, после знака Бердюгина, через некоторое время вновь припал к прибору. При более продолжительном просмотре увидел не только глаза над головой Галимханова. Когда тот в раздражении повернулся к доктору, и голова его стала в профиль, то за ней отчетливо проявился профиль головы обваренного!

И это уже была голова с очертаниями лица пострадавшего, со шлейфом оранжевых волос, с постепенным низведением их в пустоту. А лучи, исходившие из глазниц, как две узкие яркие струи света, били ему прямо в затылок. Создавалось такое впечатление, что они пытаются прожечь его, но лишь искрами рассеивались от черной оболочки головы Галима, как от каски. Похоже, эта броня была не прожигаемой.

“Неужели такое может быть?!. – Прошептал пораженный Анатолий. – Чу-де-са!.. Убийца! Вот он, убийца! И с железобетонным черепом”.

Феоктистов оторвался от прибора и повернулся к окну, чтобы успокоить волнение. Потом пришёл на помощь Бердюгину, незаметно сделав тому знак: подойти к прибору…

– Так говоришь, для тебя Бога нет, и Аллах тебе не авторитет?.. – не спеша, проходя по периметру кабинета, спросил Анатолий.

Галимханов уставился на него с подозрительностью.

– А жаль. Кому-кому, а тебе, Галим, надо было бы перед кем-то из них покаяться.

– С чего это вдруг?

– Грехов за собой не чувствуешь, что ли?

– Хм. Может док или ты попы, а нам перед вами исповедоваться?

Доктор, прохаживаясь по кабинету, проговорил:

– Я, молодой человек, в священники не гожусь. На моей душе грехи есть. Хирургу, похоже, невозможно без них. А вот вам, как говáривал незабвенный Феликс Эдмундович, нужно обладать холодной головой, чистыми руками, и горячим сердцем. Вы уж извините меня, что я вам напоминаю прописные истины…

– А что тут извиняться? – прервал доктора Анатолий. – Все правильно… – обратился к Бахашкину. – Шалыч, прежде чем Игорь Васильевич вас впустит в анатомку, давай поговорим по душам. Ты же не первый десяток в органах, и понимаешь, что бывает с теми, кто превышает свои права, полномочия, – узкие щелочки глаз бурята дрогнули в тревоге. – Поэтому давай на прямоту. Прежде, чем задержанного определить в душевую кабинку, ваш док осматривал его?

Наступило молчание. Глазки бурята забегали то на Галимханова, то на Феоктистова. Он заводил руками по икрам; на казанках пальцев потемневшие от йода ссадины. Заметив на них взгляд Анатолия, Шалыч смутился и спрятал кисти рук меж ног.

– Да нет, кажись… – ответил он неуверенно.

– Ты чо мелешь?! – воскликнул Галимханов. – Осматривал!

– Хм. И какую же он определил степень опьянения?

Друзья переглянулись.

– Мы не знам… Он знат… – заговорил Шалыч.

– Шалыч…

– Да чо ты к нему пристал? Мáлина получила от нас все необходимые показания. Ей заниматься должностными нарушениями, а не тебе.

“Ага, Галим нервничает, пытается сбить разговор”. Феоктистов продолжительно посмотрел на Галимханова, с насмешливым прищуром, с ехидцей.

– Што смотришь, как Ленин на буржуазию? – спросил Галимханов с раздражением.

Анатолий усмехнулся.

– Слушай, Саша, в вашем деле нарушением и не пахнет.

– А чем же?

– Преступлением. Уголовщиной. Удивляюсь я твоей наглости. Здорово же ты в ней поднаторел в своем вытряхвителе.

– Неушта? – хмыкнул Галимханов.

– Почему "неушта". Очень даже ушта. Шесть лет назад ты был совсем другим. Веселым, простодушным, порядочным, можно сказать, парнем. А сейчас?.. Озлобленность, наглость, дерзость и, что самое отвратительное, безответственность. От безобидной шалости, таких, как обирание пьяных, до убийства…

– Какое обирание? Какое убийство? Ты, граф, говори, да не заговаривайся!

– То, что вы, кроме должностного оклада, еще прирабатываете тем, что изымаете у своих пациентов грóши, мне тут не надо и доказывать. У вас это обыденное дело. Вас в вытряхвитель это и притягивает. По крайней мере – тебя. К вам ведь туда целая очередь на работу. И людей-то подбирают послушных да покладистых. На чем наживаются, а! Крохоборы.

– Граф, слушай, я ведь не посмотрю, что ты следак. Могу съездить и по морде вашей светлости.

– По морде?!. Но ты! Ты сейчас имеешь дело не со своим подопечным. Я-то тебе живо руки пообломаю по самые лопатки, и штанишки поддержать будет нечем.

Феоктистов покраснел от ярости. Галимханов отвел от него глаза и потупился. Но, еще не сдаваясь, пробубнил:

– А чо оскорбляешься?.. Ишь, начальник большой стал. Счас начальник, а как надо кого из знакомых выручать из вытрезвлюхи, так сразу ко мне: “Саша, надо… Саша, без записей, – передразнивал Феоктистова. – А то у мужика на работе неприятности будут. Саш, будь другом…” А счаза вот как на друга наезжает.

– Так вы ж, идиоты, без разбора гребете. Вон, как этого, что сейчас в секционной лежит. Угробили ни в чём неповинного человека. Хоть бы пьяный был…

– Как?!. – воскликнул Бахашкин, подскочив, как будто его ошпарили или подрезали из-под низу, и медленно осел на стул. – Пошто: хоть бы пьяный был? Он и был пьяный!

– А ты его обнюхивал? Или ваш доктор?.. Сейчас получили анализ крови – алкоголь отсутствует. А при вскрытии установлен – инфаркт.

Бахашкин и Галимханов вытаращили на него глаза.

– Так что, Шурик, перефразируя известных авторов: пилите гири, то есть – ищите алиби. Да такие, чтобы они были весомее самой смерти человека.

Бердюгин отошёл от прибора взволнованным. Феоктистов глянул на него и незаметно показал кулак с оттопыренным вверх большим пальцем: класс!..

К их обоюдной радости ни Шалыч, ни Галимханов не заинтересовались прибором. Им стало не до него. Хотя поначалу у Галима возникало желание, если не посмотреть в эту штуковину, то спросить о ней. Забыл. Все из башки выскочило к чертям!