Страница 2 из 6
– Я пыталась вести переговоры с двумя покупателями. Это видные люди: Микаэль Вандербилт – политик, наверняка вы слышали о нем Второй – Филипп Хаак, актер и телеведущий, – пояснила Кристин, а Хью кивнул. Эти имена были на слуху, – Все они отказались встречаться со мной. А ведь только Микаель Вандербилт приобрел пятнадцать картин! Филипп Хаак также купил несколько. Я анализировала не все аукционы, а наиболее нашумевшие. Как видите, я тоже в чем—то сыщик. Они вполне могли купить картину, но отрицали это в телефонном разговоре.
– Что же вы еще установили? – спросил Хью Барбер,
– Я узнала, что всего удалось продать около пятидесяти картин Аммона. Как правило, они расходились по одной в разные руки. Не принимая во внимания упомянутых коллекционеров. Также три картины приобрел Современный музей Берлина.
– Каков разброс цен? – поинтересовался Хью.
– О, вопрос интересный, – засмеялась Кристин. – берлинские музейщики отдали за каждую картину что—то около пятидесяти тысяч марок, а Филипп Хаак платил за картины от пятисот тысяч долларов до миллиона.
Хью присвистнул. Он встал и в волнении прошелся по комнате. Частные коллекционеры платили за картины огромные деньги, музей же купил картины по весьма скромной цене.
– А вы сами видели эти картины Аммона? – поинтересовался Хью Барбер.
– О, разумеется. Некоторые из них были на моей выставке. Но в их оценке и профессиональном осмотре я не участвовала. Просто выставила их, а также изучала каталоги других выставочных залов. Я стала проявлять интерес к Аммону после того, как его картина «Кладбищенский сторож» ушла с аукциона за семьсот тысяч марок. Это редкая цена за портрет неизвестного, к тому же проданный при жизни художника. Меня также удивило, что фактически торга не было. Филипп Хаак приобрел ее с первого шага.
– И как вы оцениваете «Кладбищенского сторожа»? – продолжал свой допрос нахальный Барбер.
– Удивительно, что вы этим вопросом интересуетесь, – вскинула брови Кристин, – на мой взгляд это была броская мазня. В отличие от картин, которые купил Современный музей Берлина. Словно разные авторы. И техника, и замысел, и эпичность напрочь отсутствовали в этом полотне. Но это мое частное мнение. Как видите, оно не совпадает с мнением того же Филиппа Хаака, который скупал все подряд.
Получив от Кристин тонкую папку с информацией о картине и ее создателе, а также блокнот с записями, в которых Кристин пыталась восстановить все, что ей было известно об Анри Лаубе, Густаве Аммоне, а также внушительную сумму на расходы, Хью Барбер позвонил отчиму Юю – Борису Казарину. На самом деле он хотел позвонить Юю, но был так зол на нее, что не нашел в себе сил с ней поговорить. Борис и Юю то ли жили, то ли гостили в усадьбе «Синий вереск». Эта резиденция Майеров была основательно отремонтирована после пожара. Уже прошло около года с тех пор, как Юджина поселилась в усадьбе и занялась делами «Пивной империи Майеров». Ее отчим Борис, скучавший без привычной мюнхенской компании, тут же пригласил Хью Барбера и его шефа Свена к ужину.
На встречу Хью собирался с тяжелым сердцем. Он и Юю вопреки его желанию жили порознь. После того, как его невеста приехала в Антверпен из Мюнхена, она поселилась в фамильной усадьбе, а Барбер снял уютную квартиру в центре Антверпена, неподалеку от Королевского музея изящных искусств. Молодому и не слишком удачливому детективу было не по карману такое жилье, но поскольку они с Юю собирались жить вместе, не к невесте же было ему переезжать! Он обставил квартиру со вкусом, купил чайный сервиз и даже набор новых кастрюль, в душе сомневаясь, что они пригодятся. Юджина дважды побывала в гостях у Барбера, равнодушно осмотрела квартиру и назвала ее милым уголком, отшутилась от предложения Хью пожить вместе. Промучившись в одиночестве в стильных апартаментах, истратив всю «подушку безопасности» на аренду ставшего ненужным жилья, Хью перебрался в маленькую квартиру, рядом с детективным агентством. К матери вернуться он не мог, потому что такое возвращение означало бы признание неудачи в попытке создать с Юджиной семью. Но милая малышка Майер словно не замечала метаний Хью Барбера. В маленькой квартире даже не появилась, а сам Хью подозревал, что она и адреса ее не запомнила. Тем не менее, Хью снова ждал встречи с любимой, он ей привык прощать всё.
Когда с шефом он прибыл в помпезную усадьбу Майеров Юю тепло улыбнулась жениху, развеивая его сомнения в своих жарких чувствах.
– Куда ты пропал? Ушел с головой в работу? – пропела она.
– Да, у меня появилось новое дело, я хотел бы поговорить с Борисом о нём.
– С Борисом? Вот как? – Юю увлекла его за собой, приветливо кивнув Свену Свенсону, который возился на входе с громоздким букетом, – Пойдемте в розовую гостиную!
По дороге Юю, взяв Хью под локоток, защебетала.
– Ты хочешь поговорить на профессиональные темы с Борисом? Мне ты не доверяешь?– Юю надула губки.
– Ты просто слишком юная, вряд ли ты знаешь человека, информацию о котором я собираю. А вот Борис точно может о нем знать.
– Ах, вечные тайны, тайны, – Юю засмеялась, оглядываясь на Свена через плечо. – А вы похудели, уважаемый шеф Свенсон! Что это с вами стало?
– Решил взяться за ум, годы идут, а тучность стала мешать жить, – отшутился Свен, – волка ноги кормят, а пузо ему ни к чему!
Борис Казарин сидел в инвалидном кресле за накрытым овальным столом. Сервировка была великолепной, как и закуски, которые манили вечно голодного Хью. Мужчины поздоровались, Юю упорхнула дать распоряжения по поводу ужина, а Борис, который не любил ходить вокруг да около, сразу задал Хью волнующий его вопрос.
– Что—то с Юю у вас не ладится, – Борис нахмурил брови.
– Всё образуется, Борис, – кивнул Хью. Ему была неприятна эта тема, и он не хотел обсуждать ее в компании. Тем более – слушать советы стариков.
– Дай—то бог, дай—то бог, – покачал головой Борис. – Ты давно не заглядывал, что там за интерес у тебя?
– У меня профессиональный интерес к Густаву Аммону. Вы знали такого художника? – спросил Хью.
– Нет, лично я его не знал, – протянул задумчиво Казарин, – А вот с его братом Генрихом я был хорошо знаком. Он был еще тот делец, а впрочем, почему был? И есть. Он много лет трудился над реставрацией галереи в Мюнхене, он архитектор.
– Почему делец? – удивился Хью.
– У него было редкое чутье на деньги и слабость к ним. На всем наваривался, что под руку попадалось, ничего не упускал. Брат у него странный был, затворник. Не общался ни с кем, писал в своей мастерской. А Генрих Аммон – напротив, всегда на виду был. Контракты, сделки, пи—ар. Все картины Густава он распродал, наварив на этом баснословные деньги. А брат в нищете умер, даже могилы не осталось, только урна.
– А вы слышали что—нибудь о картине «Зимние узоры»? – поинтересовался Хью.
Борис ненадолго задумался, но потом с сомнением покачал головой. Вошла Юю, а за ней – кухарка, которая несла блюдо с сочным гусем. Все шумно расселись и стали поглощать ужин. Беседа перешла на другие темы.
Когда Хью уже собирался уходить, Борис Казарин сказал: «Позвони Виктору, он покопается в моих мюнхенских записных книжках, там есть координаты Генриха Аммона, может, пригодятся тебе». Хью вежливо поблагодарил. Юю была делано весела и приветлива, но когда детективы собрались уходить, она не задержала Хью ни разговором и ни поцелуем, просто вежливо с ними попрощалась.
Хью, придя домой, на удивление самому себе, не раскис от выпитого полусладкого вина и не был морально подавлен почти равнодушным поведением Юджины, его мысли сосредоточились на новом деле. Барбер пробормотал: «В одну повозку впрячь не можно…» и достал блокнот. С полчаса он чертил кружочки, стрелочки и одному ему ведомые ломаные линии. Потом написал крупными буквами Римини и Рамзау, соединив их стрелочками. Затем, не желая терять время, он позвонил Марлене Бернаскони, чей телефон он нашел в папке Кристин Белли.
– Боже, как мне надоели эти репортеры! – возмущенно вскрикнул женский голос на том конце провода.