Страница 6 из 14
– Да не десять, не ври, – перебила его полная гражданка с большой продуктовой сумкой, – я напротив, у гастронома была и видела все, как было: человека два-три на двух машинах, иномарках. А из этой машины выскочил один и этого, что валяется, прибил, а сам убег. А те уехали…
С включенной сиреной подъехал милицейский УАЗик, и тут же два «жигуленка»; за ними РАФик бесполезной уже «скорой помощи».
«Будет ментам работы с очевидцами, – размышлял Прямой, – долго придется концы мотать, ну, и хрен бы с ними…» Надо было забрать машину: на «мерине»3 – куда сподручней. Братву собирать надо… пробить ситуацию через своих в конторе… доставать от оружейника арсенал. Надо, надо… Голова шла кругом, и изрядно подкручивал ее злосчастный Павел Иванович, никак не желающий убираться в свое небытие, и все маячащий пред глазами. «Уйди, Паша, не до тебя! – взмолился Прямой. – Потом разберемся с тобой, потом». Итак, чехи и кто-то с ними. Кто? Кто-то из наших? Из конторы?
Он уже поравнялся с гастрономом, в просторечии именуемом «Петух», и перешел на другую сторону улицы к извечно стоящему здесь дощатому забору, за которым укрывались странные старинные палаты купцов Подзноевых. Странные, потому что реставрировались без видимых результатов, невесть сколько лет, возможно, что и с самого восемнадцатого века, когда по роковому стечению обстоятельств были выстроены рядом с другими палатами – именитого купца Поганкина. Наверное, из-за этой ошибки два столетия спустя все отпускаемые на реставрацию деньги уходили на более значимого соседа – Поганкина. Дома же Подзноева превратились в эдакий раритетный долгострой, укрытый от горожан глухим забором. Около этого-то именно забора Прямой замедлил и еще раз обернулся на место давешней трагедии, когда вдруг из-за угла его кто-то тихо окликнул:
– Эй, мил человек…
* * *
– Эй, мил человек! Подойди, будь ласков! – позвал его кто-то из-за угла и помахал рукой.
Прямой сделал несколько шагов и оказался лицом к лицу с весьма странным субъектом. Небольшенького роста в затертом треухе, распахнутой брезентовой плащ-палатке, открывающей полосатый двубортный пиджак и старинные, бутылочками, армейские галифе, упрятанные в съеженные гармошкой яловые сапоги – мужичок этот очень походил на гдовского партизана времен Великой Отечественной с фотографии в школьном музее, смотреть на которую Прямой очень любил в детстве. Но партизана особой цыганской бригады, – если таковая имела место быть, – поскольку мужичок этот был ни кто иной, как цыган лет шестидесяти, ко всему – обладающий отличным золотозубым ртом, что обнаружилось, когда он улыбнулся и повторил свою просьбу:
– Будь ласков, подойди, папа-Влада тебя хочет видеть. Очень просила. Подойди, мил человек, не обижай старого рома.
В другое время Прямой не задержался бы здесь и секунды. Может быть, он вообще не остановился бы рядом с подобной личностью. Но прежде он не встречался и с мертвым Глушковым… Поэтому теперь молча поплелся за странным цыганом. Они свернули за угол забора, и пошли по Музейному переулку, удаляясь от Некрасова. В заборе наконец обозначились железные ворота, одна створка которых была чуть отодвинута. Они вошли во двор, густо заросший репейниками и лопухами. В самой его середке средь диких порослей, на фоне угрюмых известняковых стен бывшего купеческого дома, восседала старая цыганка. Издали она напоминала ром-бабу на прилавке кондитерской, только была необыкновенно лоскутно-пестрой. Она густо дымила папироской и, похоже, раскладывала карты на стоящем подле нее пустом ящике. Цыган забежал вперед и, склонившись, что-то ей зашептал. Она слушала, не поднимая головы, и кивала. А потом, когда Прямой был уже в двух шагах, посмотрела на него широко открытыми черными глазами, с неестественно раскаченными в ширь зрачками, словно после солидной дозы атропина. На Прямого повеяло чем-то чужим и враждебным, но очень отдаленно, поэтому это и не вызвало никаких защитных рефлексов.
– Ну? – сказал он и наклонил голову, рассматривая карты и тасующие их коричневые руки цыганки, сплошь унизанные перстнями. «Болты, похоже, фуфло, – решил он, а пулемет ништяк». Карты действительно выглядели очень странными: таких прежде он никогда не видел. На некоторых были изображены люди в красочных старинных костюмах, на других – целые группы людей и какие-то непонятные сцены.
– Интересуетесь? – хриплым низким голосом спросила цыганка. – Это самые старинные карты на свете и самые таинственные – в них все знание мира. Все! События всех времен! Вот и я! – цыганка указала на одну из карт, на которой была изображена сидящая женщина в тиаре, испускающей лунное сияние. На коленях у нее лежала книга, а в левой руке – ключ. Было что-то еще на заднем плане, но Прямой не сумел разобрать и только вновь повторил:
– Ну? Что надо?
– Грубые вы, – фыркнула цыганка, – может быть, я о важном хочу сказать, о женитьбе, например. Мы, цыгане, много чего знаем. Знаешь про нас?
Прямой не ответил, он сузил глаза и сделал вид, что собирается уходить. Но нет, он не ушел бы, не смог. Неизвестно по какой причине, но не ушел бы и все. Знала об этом и ворожея-цыганка, поэтому, не торопясь, продолжала:
– Некогда в Великой Александрии в храме Сераписа, бога плодородия, повелителя стихий и властителя мира мертвых, хранились необъятные тайные знания, веками собираемые со времен Манефона многочисленными жрецами. Но храм однажды был разрушен людьми, для которых знание ничего не значило. Спасти удалось немногое. Но и это, что уцелело, велико – это великая книга Тарот, которую мое племя, цыганское племя, носит по миру с тех пор. Мы не бродяги, и не безродные скитальцы, кем по невежеству считают нас варварские народы – мы несчастные потомки великого племени хранителей Знания, сберегшие свой древний язык, магические способности и несущие потомкам безценное сокровище Тарот. Вот шут, – цыганка указала на карту с фигурой в бубенчиках, в которой узнавался джокер. – Шут, для которого шутовство просто тень, потому что он олицетворяет собой всю вселенную. И весь этот мир есть Марди Грас – блеск божественных искр, разбросанных по одеянию шутов.
Цыганка хрипло рассмеялась, и Прямому показалось, что от нее-то как раз и посыпались те самые искры.
– Папесса, то есть я, – засипела она, – восприемница жриц Кибеллы и носительница их знаний. Я погадаю тебе и открою все. Хочешь?
Прямому отчего-то стало страшно, но он затискал это чувство поглубже вовнутрь и бодро сказал:
– Валяй, только базарь покороче, у меня времени в обрез.
Цыганка принялась быстро перекладывать карты с места на место, так что перед глазами у Прямого замелькали пестрые картинки: император, императрица, висельник, скелет, косящий головы, колесница и какой-то ужасный монстр с рогами, а цыганка Папесса все шевелила губами, пока на что-то рассердившись, не выдала вдруг длинную тираду на своем древнем наречии, тыча в карты унизанными перстнями пальцами. Она отбросила папироску и даже в сердцах плюнула на землю.
– Нет, так не годится, они мешают возрастать деревьям Сефирот. – проскрипела она. – Убирайтесь в свою преисподнюю!
– Кто мешает? – глухо спросил Прямой.
– Да мертвецы, – раздраженно ответила Папесса, – кто еще? Чего они к тебе увязались?
«Знает, она все знает!» – Прямой похолодел, сердце его тревожно застучало. Да что это сегодня…
– Павел Иванович… – промямлил он. – Павел Иванович. Это он!
– Что? – спросила Папесса и внимательно посмотрела на Прямого. – Павел, говоришь, Иванович? Едва ли… – она покачала головой, – я о тех, что встают из могил раньше оного трубного гласа, а им не положено…
– Так это и есть Павел Иванович, – прервал Прямой, – это он…
– Дался он тебе, – махнула рукой Папесса, – ладно, слушай…
3
Мерседес» (жарг.).