Страница 9 из 13
– Пропил или нет, это никого не касается. Зато по числу убитых вислобрюхов обошёл всех, даже некого зазнавшегося следопыта.
– Обошёл, потому что некий зазнавшийся следопыт не принимал в этом участия. Тратил бы я время на глупости, если нормальной охотой могу заработать раз в десять больше, – ответил следопыт.
– Разумно, – согласился Михудор.
– Конечно. Вот и птички.
Вислобрюхи облюбовали ветви кряжистых деревьев на участке редколесья. Среди листьев мелькали их чёрные тушки и белоснежные крылья. Занятые поглощением насекомых, глухо урчащие вислобрюхи охотников не замечали.
Гумбалдун истошно заорал, – его крик наполняло безудержное счастье, – и выстрелил. Птицы, за исключением подбитой, взвились в воздух и, оглушительно и монотонно улюлюкая, стали нарезать круги. Ретрублен подстрелил второго вислобрюха. Михудор последовал его примеру. И промахнулся. Землянин привычно зарядил винтовку, но понял, что попасть в мечущихся от страха вислобрюхов у него не получится. Он сомневался, что на это способен даже мясник войны. Гумбалдун развеял сомнения одним выстрелом.
– Тихо, – сказал Ретрублен, – пусть угомонятся.
Минут через десять птицы успокоились и вернулись к трапезе. Гумбалдуна, подкравшегося забрать добычу, они вообще проигнорировали.
Вислобрюхи не зря получили свое имя. Брюхо являлось самой выдающейся частью их тела: ближе к зиме круглое и плотное, а после зимы вислое и пустое, как плод медьебнского любовника после страстной ночи.
– Неплохое бы вышло чучело, – сказал Михудор.
– Зачем тебе чучело? – спросил Ретрублен.
– В баре поставлю, для красоты.
– Тогда рядом поставь чучело Гумбалдуна, чтобы все видели, до чего доводит пьянство.
– Сам чучело, – машинально, без тени обиды отмахнулся Гумбалдун.
– А лучше живую поселить в баре, – задумчиво произнёс Михудор. – В клетке.
– Могу поймать, если интересует, – живо предложил Ретрублен. – За скромную доплату.
– Знаю я твои скромные доплаты. Может, за скидку в баре?
– Мне скидка не нужна.
– Мне нужна! – влез Гумбалдун. – За половинную скидку я тебе их целую бочку наловлю! И сам в твоем баре буду сидеть, хоть в роли чучела, хоть нет.
– То, что ты в баре будешь сидеть в роли чучела, я не сомневаюсь, – сказал Михудор. – А потому скидку, тем более половинную, не дам.
– Ты бар сначала построй, а потом другу скидки не давай, – заметил Гумбалдун.
Мясник войны вскинул шестизарядник, но Ретрублен остановил его.
– Не жадничай, нам хватит, – сказал охотник, кивнув на добычу. – Лучше в воздух стрельни, а Михудор попробует подбить.
– Стрелять в воздух? – Гумбалдун возмутился до глубины души. – Я никогда не трачу патроны впустую!
– Ага, стрелять в горшок на медьебнской башке – не пустая трата, – напомнил Ретрублен и выстрелил сам.
– То для веселья, – сказал Гумбалдун, и тоже выстрелил.
Михудор уже перестал считать свои промахи. В конце концов, птицы, уставшие от стрельбы назойливых двуногих существ, лениво полетели на юг. Ретрублен решил, что зря он хвалил землянина, но Михудор не уступал, пока следопыт не согласился поискать новое место, где кормятся вислобрюхи.
На новом месте старания Михудора окупились. Один вислобрюх рухнул с перебитой шеей, второго Михудор подстрелил в бок. Гумбалдун подпрыгнул от радости за успехи товарища, Ретрублен безразлично похвалил:
– Неплохо. Излишки мяса отдадим медьебнам.
Михудор не питал иллюзий по поводу своих более чем скромных навыков стрелка, но небольшая удача подняла настроение. Добыча приятно оттягивала плечо, а ружье лежало в руке иначе, привычнее.
У однопалаточного лагеря их ждал Камнеголовый.
– Ух-уух, эх-ээх, – сказал он Ретрублену.
– Эх-ээх, ух-уух, – ответил вождю Ретрублен.
Коротко поговорив с охотником, Камнеголовый пошёл восвояси. Он был трезв и бодр, хотя вчера вечером несколько раз выходил из вождедома голышом в почти невменяемом состоянии. И срывал он широкий мясистый лист с порядком ободранного куста, и знатно блевал, и, не сходя с места, садился на карачки, и справлял большую нужду, и подтирался листом, и выпрямлялся, и скрывался в вождедоме, маятником шатаясь. Гумбалдуна в медьебнах поражали две способности: умение мгновенно трезветь и умение не болеть по утрам после бурных возлияний. Первая ужасала его, а вторая вызывала зависть. Мясник всерьёз подумывал остаться в деревне на круг-другой. Племенная жизнь казалась ему идеальной.
– Вождь напомнил, что завтра идём на пустожадов, – сказал Ретрублен. – Колдун с нами на охоту напросился. Для удачи.
– Колдун на охоте приносит удачу? – спросил Михудор.
– Возможно, и приносит, – задумчиво проговорил великан, – только самому себе. Косоглазый никогда не вызывал у меня доверия.
– Опасный тип?
– Я с ним мало общался. Он в варочных пещерах сутками напролет сидит, парами самогонными дышит да квасит почем зря. Кто знает, какие у него в башке страсти кипят? От варочных пещер у кого хошь мозги в кашу сварятся.
– Есть что-то пасторальное во всём этом, – брякнул вдруг Гумбалдун.
– Чего?! – уставились на него Ретрублен с Михудором.
– Слово вспомнилось, – сказал ветеран скотобойни и поведал целую историю:
– Я прошлой зимой, напившись, возле дома исписанной бумаги свалился, прямо в сугроб. Насмерть мог замерзнуть. Что обидно, с канистрой ешьчи в обнимку. Меня девчушка разбудила. Помню, волосы у нее красивые, чёрные. А как звать, не помню. Шефит…
– Шафтит, – подсказал Ретрублен.
– Во! – обрадовался Гумбалдун. – Она самая. А ты откуда знаешь?
– В дом исписанной бумаги заглядываю иногда.
– Зачем?! – изумился ветеран скотобойни.
– Про лес почитать.
– Ну ты даёшь… Так вот, девчушка эта там же на чердаке обитает. Горячей воды набрала, чтобы согрелся. Я в ванной разделся, а у меня на ногах ногти посинели от холода. Я скорее в ванну, пальцы растирать. Спасибо Шафтит, что в дом пустила, иначе… Согрелся я, вымылся, в беленький халатик её замотался (не оказалось у нее мужских халатов), в шлепанцы её влез. Она чаю согрела. А зачем мне чай, когда канистра винишки есть? Я стакан до краёв наполнил и единым залпом опустошил. После горячей ванны лучше вина ничего нет!
– У тебя всегда лучше вина ничего нет! – хохотнул Ретрублен.
– Да ну тебя! Ну, сидим мы с ней, общаемся. Она всё про бумагу исписанную рассказывает, про исписывателей учёных. Видно, сидит одна-одинёшенька день-деньской среди шкафов с бумагой, поговорить не с кем. Разве только сама с собой болтает иногда, как я, когда в запое заговариваться начинаю. Я одну бумагу, о земных словечках, кажись, полистал, вот это слово и запомнилось.
Ретрублен запрокинул голову и оглушительно расхохотался, сотрясаясь от смеха всеми своими великанскими телесами.
– Вот и всё, – печально сказал Гумбалдун, сострадательно глядя на хохочущего Ретрублена, – наш лесной герой, одинокий следопыт и самодовольный охотник спятил. Долго я ждал этого. Ну-ка, дай разглядеть твою рожу, безумная сволочь, хочу полюбоваться на неё, пока у тебя припадок.
– Ох, представил тебя, Гум, в девчачьем халатике и девчачьих шлёпанцах на костлявую ногу! В гостиной! На диванчике! В руке стакан вина, на коленях исписанная бумага. Гумбалдун, читающий бумагу! Только очков к твоей плеши не хватало! Сидит алкаш, важный, как министр Язды, физиономию умную состряпал, будто и не он в снегу пьяный валялся с канистрой вина в обнимку!
И Ретрублен снова захохотал. Михудор, представив описанную картину, и сам рассмеялся.
– Две сволочи! – разозлился Гумбалдун. – Две тупые сволочи! Меня девчушка пригрела, от смерти спасла, а вы хохочете! Если уж на то пошло, то я потом переспал с ней!
– Ага, так пригрела, что даже в постель с тобой легла! Вот тут ты точно преувеличиваешь! – воскликнул Михудор. – На тебе очков-то не было! А бумажные хранительницы плешивых без очков не любят!
Гумбалдун взъелся на приятелей. Жутко разобидевшись, он нахохлился и, как обычно, решил напиться.