Лабиринт для Минотавра

Меньше всего Минотавр ожидал встретить их. Три фигуры возвышались над ним, точно сплетенные из плотного дыма, не имея четких границ, зыбкие, но осязаемые. Их наполняла материальность высшего рода, перед ней пасовало даже то, что можно взять в руки, ощупать, обнюхать, попробовать на вкус.

Перед Минотавром возвышались Справедливость, Милосердие и Целесообразность. Их идеи мозг выдал без сомнения, как и должно при встрече с гипостазисами.

– Подойди и выслушай благую весть, что уготовлена тебе, – прогрохотал гипостазис Справедливости. Дымная фигура изогнулась, колосс решил поближе рассмотреть стоящее у его подножия крошечное существо. – Он отмечен пороком и преступлениями, – вынес приговор гипостазис, и Минотавра пронзил холод такой глубины, что он обхватил себя за предплечья, пытаясь унять дрожь.

– Что творил, не ведал он, – мягко возразил гипостазис Милосердия, – а ведал когда, то оправдание искал и находил в бремени долга, что лежал на нем.

– Полезный, – подытожил гипостазис Целесообразности.

Затем гипостазисы склонились друг к другу, их дымные тела соприкоснулись, меж них лениво зазмеились молнии, отмечая высший тип общения, непостижимый для разумных существ. Минотавр поймал себя на том, что смотрит на них с разинутым ртом, стало стыдно, ведь кто-то мог притаиться в кустах и подглядеть столь недостойную картину – распущенный рот, готовый словить насекомое, и струйку липкой слюны. Он даже осмотрелся и, к немалому изумлению, обнаружил – да! именно так и есть – за ним наблюдали, причем вполне открыто, дерзко и насмешливо.

Все тот же отпрыск с копной растрепанных волос стоял поодаль, скрестив руки на груди. И здесь, в неверном свете сумрачного леса Телониус отметил еще одну важную деталь – во что он одет. Это был древний скафандр, когда-то бело-оранжевый, теперь выцветший до состояния, когда вещь, как ни вычищай, выглядит нечистой и неопрятной.

Отпрыск нисколько не смутился от того, что Минотавр обнаружил его присутствие, даже наоборот – будто этого ждал – вытянулся во весь невысокий рост и принялся махать руками – нечто знакомое, но слегка подзабытое. Лишь глядя на старательно артикулирующие губы, Минотавр понял – отпрыск использует весьма архаичный стиль жестикуляции.

И. О.

Ио? Что такое «ио»? Или где такое Ио? Пояс астероидов? Телониус покачал головой, надеясь, что тайный подсказчик поймет его недоумение. И он, кажется, понял, так как шлепнул себя по губам, словно стирая ошибочное слово, и на этот раз получилось иначе:

В. Н. Р.

Акцентировку гласных звуков он упускал, то ли копируя стиль бывалых космоплавателей, то ли просто не владея нужными жестами. Минотавр проделал дополняющую операцию и получил:

ВеНеРа. Венера. Венера!

Тем временем гипостазисы завершили совещание, молнии угасли, и дымная Целесообразность склонилась к Телониусу, обдав его сложными запахами. В них смешались болотистая чащоба и нагретые долгой работой механизмы.

– В Пояс астероидов на рудники направляешься ты. Ариадны рудник пребывания место. Оборотов десять стандартных обязательный срок.

– Постойте! – Минотавр отчаянно замахал руками, возвращая внимание гипостазисов. – Я не хочу в Пояс астероидов! Я не желаю копать мертвые камни, я хочу творить новый мир! Отправьте меня на Венеру, если необходимо, готов отработать больший срок. Прошу! Требую!

Над ним склонился гипостазис Справедливости:

– Это нарушит наш приговор справедливый, ибо никто, кроме нас, не ведает, где из пятнадцати лун великих и малых тот, кто вернулся, должен работу свою совершать, дабы трудом беспорочным благо творя во славу того, чье имя не вправе никто в суете опорочить.

– Но предупреждаем, – проворчал гипостазис Целесообразности, – вердикта ослушаться вздумается если тебе, подобных управа имеется на – о клайменолях помни, о возвращенный.

– Время быстро промчится, и не заметишь, как вновь обретешь ты свободу, вольный так поступать, как ум тебе твой безупречный подскажет, – завершил речь триады гипостазис Милосердия.

– Ступайте! – Сказав в унисон, гипостазисы потеряли к Минотавру интерес, замерев дымными колоннами, на чью недосягаемую высоту не доносились ни просьбы, ни мольбы, ни проклятия.

Минотавр обреченно посмотрел туда, где прятался отпрыск, но никого не было. Видение? Краткое помутнение рассудка? А как еще назвать опрометчивую попытку вступить с гипостазисами в препирательства, пытаясь изменить вынесенное ими решение?

Вергилий ждал. Он покоился в седалище, вытянув далеко ноги, сцепив узловатые пальцы на животе, и рассеянно беседовал с объемистой возвращенной в алом тюрбане. Узрев Минотавра, он немедленно вскочил и бросился к нему, подхватил под руку и оттащил к нише с пустующей скамьей.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте. – Вергилий дергал Минотавра за рукав комбинезона. – Как прошло? По вашему лицу вижу – на достойном уровне… А то знаете, как некоторые относятся к подобным процедурам? Я поэтому и не поставил вас в известность об истинной цели нашей прогулки. Подумал – к чему треволнения? Пусть треволнуется там, внутри, перед ними. Куда вас?

– Пояс астероидов, – сказал Минотавр. – Какие-то рудники… Точнее, рудник Ариадны, так они сказали.

Вергилий всплеснул ладонями:

– Вам исключительно повезло! Воистину благая весть! Рудник Ариадны – уникальный источник космического жемчуга… Лабиринты шахт, где трудятся возвращенные. Вам найдется место по умению.

– Я просился на Венеру, – помрачнел Минотавр, хотя, учитывая, что о ней он вспомнил лишь по подсказке непонятно откуда вынырнувшего отпрыска, источник недовольства оставался непонятен ему самому. Что ему Венера? И что он Венере?

– Просились? На Венеру? – озадачился Вергилий то ли из-за выявленной Минотавром способности препираться с гипостазисами по поводу своей дальнейшей судьбы, коей он, исходя из обстоятельств, никоим образом не распоряжался, то ли из-за желаемого им пункта отбывания предписанной возвращенным повинности. – Но…

Вергилий, готовясь произнести речь о подобающем поведении возвращенцев, набрал глубже воздух, но Минотавр зашагал прочь по лабиринту Санаториума, намереваясь вернуться в кубрик и обдумать приключившееся с ним после возвращения. Того, что было с ним до, он пока не вспомнил, а потому раздумывать над тем, чем не владеешь, пустая трата воды в клепсидре.

6. В свои разрушенные тела…

Водоросли на вкус оказались выдающимися даже по сравнению с тем, что Минотавру удалось попробовать в предыдущие сеансы кормления. Их отвратительный вид целиком и полностью раскрывал вкусовое содержание, ничем не пытаясь его приукрасить, а даже усугубляя. Пусть вкушающий их будет готов к худшему. Извлекалась хлорелла из огромных медных баков-анклавов, как две капли воды похожих на те, из которых происходило возвращение, что вряд ли добавляло аппетита, вызывая неуместные ассоциации. Каждый раз зачерпывая зеленую массу из миски, Минотавр внутренне содрогался от хлюпающего звука, от шевеления водорослей, будто намекавших – они отнюдь не полуфабрикат, а самое что ни на есть живое, а главное – питательное и полезное для организма, прошедшего горнило Феодоровского процесса. Мертвенная стылость и липкость продукта усиливали желание спустить содержимое миски в утилизатор. Но бдительные Вергилии, стоявшие по периметру столовой, следили за подопечными, чтобы те неукоснительно следовали предписанной диете. Единственный способ облегчить участь – не смотреть на то, что отправляется в рот.

Впрочем, смотреть по сторонам тоже особо не на что и не на кого. Характерной чертой Санаториума, кроме ужасающей запутанности коридоров и отсеков, являлась вызывающая блеклость окружающей обстановки, возможно намеренная. Возвращенных не стоило подвергать буйству красок, оберегая их апперцепцию. На деле блеклость вызывала физическую тошноту – взгляд отказывался зацепиться хоть за что-то выдающееся. Единственное спасение – разглядывать тех, кто рядом, удовлетворяя одновременно сенсорное голодание. Минотавр не сразу сообразил: раздражала манера других возвращенных окатывать его взглядами, точно выискивая в фигуре и лице нечто такое, что могло вызвать хоть какую-то сильную эмоцию на равнодушных физиономиях, никак не вяжущихся с обретением жизни новой. Через некоторое время он поймал себя за тем же занятием. И хотя не изменил к подобному занятию отрицательного отношения, продолжал ему придаваться, особенно здесь, где мерзкие водоросли обостряли жажду новых впечатлений. С каждым посещением столовой у него крепла ничем не подтвержденная и вряд ли имеющая отношение к гипостазису истины уверенность: всех возвращенных, его окружавших, он каким-то образом знал и знал весьма близко. В лицах, к тому же, обнаруживалось трудно уловимое, но все же ощутимое сходство. Пожалуй, по генетической цепи они происходили из единого источника.