Страница 12 из 13
Немцы застряли в пятистах метрах от наших позиций, а потом повернули назад.
– Прекратить огонь!
Я сдвинул шлемофон на затылок и вытер мокрый лоб. Палыч снял мешок гильзоуловителя и открыл люк, чтобы его опустошить. В ответ снаружи громко чертыхнулись.
– Командир танка, ко мне!
Интересно, кто это там такой грозный? Я выглянул из люка. Снаружи стоял капитан в сопровождении автоматчика. Тельника в вырезе нет, значит, пехота. И откуда он тут взялся? А этот посмотрел на меня и снова повторил:
– Командир танка, ко мне!
Пришлось выбираться наружу.
– Командир экипажа сержант Яковлев.
– Товарищ сержант, почему не преследовали отступающего противника?
Он что, с ума сошел? Какое преследование? Одним танком преследовать шесть машин с пехотным сопровождением?
– Не понял, товарищ капитан.
– Капитан Баранчук, инструктор политотдела.
Интересно, интересно. Какого именно политотдела? Если 8-й бригады, то он должен быть из флотских. А раз нет, то из артиллеристов или минометчиков. Ну, да, на погонах пушки, значит, именно из них. А чего тогда раскомандовался?
– Повторяю вопрос: почему не преследовали отступающего противника?
– Одним танком?
– За вами поднялась бы пехота.
– Товарищ капитан, до противника – пятьсот метров. В сложившейся обстановке преследование ставит под угрозу танк и его экипаж.
– Товарищ сержант, вы учили боевой устав? Там есть пункт, позволяющий не идти вперед, поскольку это представляет угрозу?
– Никак нет, товарищ капитан, такого пункта нет.
– В таком случае ваша пассивность является проявлением трусости. Вам это понятно?
– Товарищ капитан, у меня приказ: оказывать огневую поддержку роте старшего лейтенанта Ольшанского. Что я и делаю. В сложившейся ситуации контратаковать без согласования с ним – поставить выполнение приказа на грань срыва.
Позади капитана уже пару минут стоят три человека. Ольшанский, Гурамишвили и еще один краснофлотец. Понятно, он увидел, что что-то происходит, и пришел разобраться. Теперь вот слушает.
– Товарищ сержант, ваши слова подтверждают мои предположения. Приказом вы прикрываете собственную трусость.
– Слова сержанта, товарищ капитан, подтверждают лишь то, что он хорошо разбирается в обстановке.
Капитан резко обернулся, оглядел старшего лейтенанта, но сказать ничего не успел.
– Старший лейтенант Ольшанский. Командир 1-й роты 2-го батальона 8-й бригады морской пехоты.
– Капитан Баранчук, инструктор политотдела. Прикомандирован к частям артиллерийской поддержки.
– В таком случае, товарищ капитан, на каком основании вы отдаете приказы моим подчиненным? А тем более обвиняете сержанта, который находится в бою вторые сутки, в трусости?
Капитан посмотрел на старлея, потом на меня, и его тон изменился:
– Раз так, приношу свои извинения. Вероятно, как вы сказали, я не разобрался в обстановке.
– Добро. Товарищ капитан, вы к нам по делу?
– Да. Прибыл для проведения политработы в подразделении.
– Это хорошо, мой комиссар ранен. Тогда пройдемте на мой командный пункт. Он же по совместительству передовой наблюдательный.
Да, я же хотел про самолеты спросить.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос?
– Что, сержант?
– Наши истребители. Откуда?
На лице Ольшанского появилась улыбка.
– Удалось захватить аэродром Мамайа. Вчера на него перебазировались истребители.
Ротный кивнул мне и развернулся, чтобы идти назад. Капитан тоже кивнул, но его взгляд мне не понравился. Гаденький какой-то. Чувствую, он мне этого афронта не забудет. Но кроме этого – ничего конкретного. Командиры ушли, а я вернулся в машину. Пока есть время – решили подкрепиться. Потом по очереди вышли «до ветру». А потом снова началось. Но на этот раз явно гремело не только у нас. Немцы начали контратаковать и с запада, со стороны Меджия.
Мы опять носились с места на место. Горючего оставалось уже меньше половины заправки, если так дальше пойдет, к ночи мы встанем. Наш боевой счет увеличился только на одну машину, танков на этот раз было немного. Пехота лезла вперед под прикрытием артиллерии. Снова налетала авиация и снова безуспешно. Истребительное прикрытие фрицам помогло мало, все равно их завернули. Разве что сбитых было меньше. А грозный Вермахт шуганули так, что только пятки сверкали. То, что я видел утром, действительно было тяжелым вооружением. Теперь у роты Ольшанского были и тяжелые 12,7-мм пулеметы, и автоматические гранатометы тоже. Ближе пятисот метров немцы опять подойти не смогли.
Потом мы отдыхали целых три часа. Сначала немцы приходили в себя. Потом им передал привет линкор «Севастополь». Крепкий такой привет из всех башен. Пришлось им опять приходить в себя и перегруппировываться. В очередную атаку снова пошли танки. И на этот раз много. Я насчитал двадцать четыре штуки. Немецкая артиллерия долбила практически до тех пор, пока танки не подошли метров на четыреста. Били и по нам, и по батарее Горлова. Напрасно старались. Потеряв девять машин, отошли. На нашем счету только три, остальных приговорили пушкари. Ох, молодцы парни! Под таким огнем и так отработать – класс!
Потом была еще одна атака, и еще одна. Снарядов становилось все меньше, горючего тоже. По ходу боя в нас попали трижды. Два раза просто стукнуло по броне. На третий прилетело так, что в голове загудело. Меня швырнуло вбок, чуть левый фрикцион не сломал, мы в этот момент меняли позицию. Палыч приложился об тело орудия с такой силой, что прокусил язык. Иволгу скинуло с сиденья, и он ушиб плечо. Пулеметчикам было немного легче исключительно потому, что в малых башнях тесно, лететь некуда. Зато обошлось без пробития. Я потом глянул, вмятина на башне получилась знатная. Под вечер немцы выдохлись. Еще немного постреляли, но уже без души, для галочки. Мы успели и перекусить, и доложить по рации о плачевном состоянии с горючим и снарядами. А потом я заснул. Присел у стенки боевого отделения и отключился.
И увидел сон. Тот самый, из детства. В детдоме мне приходилось чуть легче, чем остальным. В том смысле, что сон мне снился всегда один и тот же. И случалось это нечасто. Так что исследователи меня не очень дергали. Во сне группа морпехов вела бой на позициях, перекрывающих шоссе. Сны нам снились немые, то есть звука в них не было, только картинка. Но зато во всех подробностях. До последней царапины на оружии и летящих брызг крови из разорванных тел.
Так вот, во сне моряки были вооружены только винтовками. Причем в основном старыми, я такие видел только в Музее революции. «Трехлинейка» называется. Еще у некоторых были первые варианты автоматических карабинов Симонова. Ни автоматов, ни гранатометов, ни артиллерии – ничего такого. А против них были немцы с танками и «ганомагами». И те и другие ничем не отличаются от тех, которые я видел здесь.
Бой был тяжелый, бойцы гибли один за другим, удерживая дорогу. Несмотря на потери, моряки стояли твердо. На моих глазах были подбиты два танка, немцы раз за разом, неся потери, откатывались назад. Что это была за дорога, я так никогда и не узнал. Только помню, что слева было море. А потом я заметил то, чего раньше не замечал, а может, просто успел забыть. Командир в черном морском кителе, с кобурой пистолета на ремешках писал донесение. И в нем была дата. 10 сентября 1942 года. Это получается – сегодня? От этой мысли я и проснулся. А еще от того, что кто-то тряс меня за плечо.
Глава 5
Надо мной стоял Палыч. Я посмотрел на часы. Ничего себе прикемарил, уже полшестого утра. Укоризненно посмотрел на сержанта. Тот пожал плечами.
– Ты, командир, двое суток не спал. Вчерашний час дремы не в счет, но это к слову. Я сейчас ребят разбужу, а то к нам целая толпа офицеров идет. Здешний старший лейтенант, с ним еще два лейтенанта и тот вчерашний капитан.
Ясно, вот чувствовал, что этот козел, хоть он и Баранчук, так просто не отстанет. Потер лицо ладонями и откинул крышку люка. Пока выбирался на броню и спрыгивал вниз, группа подошла к танку. Так, Ольшанский хмурится, ему происходящее совершенно точно не по душе. Лейтенанты просто в приподнятом настроении, а вот Баранчук прямо сияет. Точно пакость устроил. За офицерами идут двое бойцов. Ну, разумеется, Гурамишвили и тот, который вчера сопровождал капитана.