Побег из приюта

Под этими волосами не было лица, но каким-то образом он ощущал ее глаза. Глаза были устремлены на него – они наблюдали и взвешивали… Теперь он был частью этого места. Его увидели.

Глава 3

К утру он понемногу начал приходить в себя, поднявшись с неотвязно засевшей в голове песней «Некуда бежать»[1].

«Это всего лишь навеянный тревогой сон», – решил Рики. Он не мог просто так покинуть свою комнату посреди ночи.

Чтобы убедиться в этом, он осмотрел ступни. Чистые. Он вздохнул с облегчением, в котором не хотел признаваться даже самому себе.

Итак, он вернулся к плану А – поискам телефона. Его родители – во всяком случае, его мама – вернутся за ним, и очень скоро. Она не может жить без своего сладенького медвежонка. Она приедет за ним с Бутчем или без него, потому что слишком слабая и хрупкая, чтобы не сделать этого. Это было не оскорблением, а всего лишь констатацией факта. Она не справлялась с жизнью, если его не было рядом, – не могла принимать ни мелких, ни серьезных решений, да и вообще ничего не могла.

Проклятье! Он почти ее убедил тогда, в вестибюле, но Бутчу нужно было все испортить. Именно поэтому она снова вышла замуж так скоро после исчезновения его настоящего отца. Спустя год суды удовлетворили прошение о разводе на основании «покинутости», и к этому моменту в их жизни уже был Бутч. Казалось, он грыз удила, нетерпеливо ожидая возможности занять место его настоящего папы. Она просто не могла оставаться одна. Она была неспособна ни за что отвечать. Рики не был уверен, что ненавидит свою мать, но она совершенно определенно ему не нравилась.

И все же, хоть он и считал вздором поговорку «кровь людская не вода», именно с ее помощью он рассчитывал в конце концов выбраться на свободу.

Скоро он снова будет в Бостоне, в своей комнате в окружении плакатов с фотографиями Пола и Джона, своей одежды и своих вещей, своих книг и бейсбольных карточек. Возможно, ему даже вернут его Бискейн – настоящий билет на свободу, которым Рики едва успел воспользоваться перед последней серией обрушившихся на него наказаний.

Он уже представлял себе опущенные стекла, грохочущую музыку, изумительный аромат гамбургеров и хот-догов с десятков окрестных грилей, который доносили порывы весеннего ветра… По крайней мере, вчера мама позволила ему съесть последний гамбургер перед тем, как увезти сюда, но Бутч согласился лишь включить по радио обзор бейсбольных матчей, отказавшись переключать каналы.

Раздался короткий робкий стук в дверь. Рики сел в постели и опустил ноги на пол, обеими руками приглаживая взлохмаченные волосы. Дверь отворилась, и в комнату вошла добродушного вида рыжеволосая медсестра.

– Привет? Я не помешала?

Рики, фыркнув, приподнялся и оперся на спинку кровати.

– Здесь так шутят, да?

Хорошенькой он бы ее не назвал. Скорее, безобидной. Чистой. И приблизительно такой же жесткой, как бумажный кораблик. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читалась растерянность.

– А-а, нет, я не шутила. – Она крепко прижала к груди папку-планшет. – Я медсестра Эш. Я буду отвечать за ваше лечение здесь, в Бруклине.

– Эш. Медсестра Эш. Хм… Столь зловещее имя как нельзя лучше подходит для этой очаровательной темницы[2].

Ее лицо окаменело, и она, пожав плечами, опустила глаза на свои записи.

– Если вам легче относиться к происходящему с юмором, я не возражаю, – с безразличным видом сказала она. – Нам предстоит многое узнать друг о друге, и я люблю, когда мои пациенты сохраняют бодрость духа, если это вообще возможно. Или, по крайней мере, не ставят палки в колеса.

– Да, да, – отозвался он, отдавая ей честь.

Обычно Рики приходилось иметь дело с психотерапевтами в строгих костюмах, взирающими на него сквозь стекла очков. На этот раз, возможно, удастся немного развлечься. Она была немногим старше его и выглядела слишком юной для медсестры. Если он правильно разыграет карты, они подружатся, а друг мог бы помочь ему с телефонным звонком матери.

– Ну и какие порядки на этом славном корабле под названием «психушка»? Строгие или не очень?

Когда пытаешься завести друзей, лучше вести себя слегка игриво, хотя заигрывать со старыми пыльными психологами, которым его обычно поручали, не было никакого смысла.

– Я полагаю, вам нелегко, с учетом того, что вы… – Сестра Эш замолчала, просматривая бумаги, среди которых имелось и заявление Бутча.

Она не договорила, и Рики совершенно точно мог указать момент, когда она увидела причину, по которой он тут очутился. После его имени (Керрик Эндрю Десмонд, хотя Керриком его не называл никто, кроме бабушки и Бутча, когда тот бывал зол), возраста, веса и даты рождения должно было находиться описание его проблемы на этот раз, какой бы туманный эвфемизм ни выбрал для этого Бутч.

В прошлые два раза в этих заявлениях он также ссылался на «приступы агрессии». На самом деле это случилось лишь однажды, и после всех оскорблений в адрес Рики Бутч заслужил того, что он швырнул ему в голову вилку.

– С учетом того, что меня застали в постели с соседским мальчиком. Хотя он скорее молодой мужчина. Я не такой уж извращенец.

– Вы вообще не извращенец, мистер Десмонд, – спокойно ответила сестра Эш. Хм… Это было что-то новенькое. – Мне не нравятся такие слова. Они заставляют испытывать стыд. А лечение не имеет ничего общего со стыдом.

Возможно, она и в самом деле не такая, как другие. Он в этом сомневался, но всякое бывает.

– Вы шокируете меня, сестра Эш. Но в хорошем смысле.

Она улыбнулась и на мгновение стала почти хорошенькой.

– Пожалуйста, скажите мне, если вам будет трудно осваиваться здесь. Местные порядки могут показаться… – она прикусила губу и заколебалась, – неожиданными.

– О, уверяю вас, я справлюсь с чем угодно. Я родился в семье тюремщиков.

Пожалуй, это было преувеличением.

Она шагнула было к двери, но остановилась и нахмурилась, качая головой.

– Боюсь, что до сих пор жизнь была к вам несправедлива.

А вот это было сказано очень мягко.

– Боюсь, что она несправедлива ко всем.

– Я скоро к вам еще загляну, – произнесла она, направляясь к двери.

Ему показалось, что она отвернулась слишком поспешно, – возможно, чтобы скрыть румянец, переползающий со щек на шею.

Он остался настолько доволен собой, что почувствовал себя намного лучше, но тут тишину пронзил уже знакомый ему детский крик. Дверь со стуком захлопнулась, раздался щелчок запираемого замка, и улыбка сползла с лица Рики. Это не был вопль человека, утратившего рассудок. Это был крик боли.

Глава 4

Завтрак был в семь. Ланч – в полдень. Предсказуемо. В полном соответствии со строгими больничными правилами. Когда Рики поинтересовался у остролицей медсестры, сопровождавшей его на ланч, какое ожидается меню, она покачала головой и невесело усмехнулась.

– Суп и хлеб, мистер Десмонд, суп и хлеб. Вы все узнаете.

Она не была такой доброжелательной и не краснела так легко, как сестра Эш.

Завтрак состоял из полужидкой овсяной каши и омлета (не совсем омлета, да и сделанного, как он подозревал, не из настоящих яиц, а из яичного порошка). Подавиться чем-то из этого было совершенно нереально. Вероятно, теми же соображениями объяснялись и суп с хлебом.

Он ел молча, внимательно разглядывая кафетерий, представлявший собой просторное помещение, которое служило самым разным целям. От кухни его отделяла большая дверь в конце коридора, а от главного вестибюля клиники – арочный проем, который в случае необходимости можно было закрыть и запереть на ключ. Его окружала белизна. Все было ослепительно-белым и чистым. Тут было настолько чисто, что даже есть можно было прямо с пола, – к счастью, к этому его принуждать не стали.

1

«Nowhere to Run» – песня американской герл-группы «Martha and the Vandellas». (Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.)

2

Ash (Эш) – пепел (англ.).