Год дурака

— Принято.

— И вообще я считаю, что мы должны быть вместе…

— Не надо об этом! — я замахала руками. — Не надо усложнять. Не принято!

— Ладно… Мы тут вдвоем, и никто ничего не узнает.

— Хорошо. Два из трех.

— А потом мы честно расскажем все этому…

— Нет! — заорала я как герой американского фильма над телом лучшего друга. — Эрик, еще один подобный выпад, и я в ужасе сбегу от тебя! Давай третий аргумент, и скорее, скорее, скорее!

— Э-э… — Эрик явно испытывал некоторые трудности с мышлением с тех пор, как кровь отлила от головы. — “You’ve got a pussy / Ihaveadick / Sowhat’stheproblem / Let’s do it quick”[2].

— Что это? — подозрительно осведомилась я.

— Это из песни группы Rammstein.

— А это имеет отношение к нашему делу?

— Самое непосредственное.

— Тогда засчитано. И, кстати, о…

Кивнув, Эрик с грацией прирожденного фокусника извлек прямо из воздуха пачку презервативов.

— Что? У тебя есть презервативы? — парадоксально обиделась я. — С кем ты намеревался их потратить?

— С тобой.

— То есть я лежала здесь больная, пребывая в муках и неведении, а ты все давно уже спланировал? Какой ты расчетливый…

— Я не расчетливый. Я оптимистичный.

Я намеревалась продолжать, но он закрыл мне рот ладонью.

— У нас всего двое суток, Соня. Давай как в песенке — пошевелимся.

Мы бросились стягивать с себя одежду, в спешке страшно запутались, начали помогать друг другу, и когда крючок моего лифчика намертво зацепился за молнию на его джинсах, поняли, что надо либо успокоиться, либо взять ножницы. Впрочем, не рассчитывала же я, что хоть что-то в моей жизни избежит превращения в ситком? Но, впервые за всю историю моего существования, мне было плевать на многочисленные неловкости. Ну и что, если мы рухнули на бутылку с колой и залили весь диван. Или что у меня перед глазами метнулся запутавшийся в волосах кусочек колбасы из пиццы. Или что на мне как раз были трусы с нарисованной на попе свинкой.

Я осыпала лицо Эрика поцелуями — в нос, губы, подбородок и уши, хаотично, как маленькая собачка тыкается в лицо хозяйки, приветствуя ее после долгой разлуки. Это было точно не как в романах, потому что в романах про таких чокнутых людей не пишут, к тому же главный герой никогда не бывает моложе героини, тем более на семь с лишним лет. Эрик был такой светлокожий, и гладкий, и… такой двадцатитрехлетний (если вы понимаете, о чем я), и это было волшебно, несмотря на то, что я достигла низшей точки своего падения.

Мы сплелись языками в затяжном поцелуе, таком порнографичном, что большинство цензоров предпочли бы показать детям половой акт вместо него, и прервались только когда от нехватки воздуха у нас начало темнеть в глазах.

— Послушай меня, — выдохнула я. — Я понимаю, что по канону ты должен нежно пощекотать своим дыханием мои ключицы, потом помучить мои соски твердыми губами, потом нарисовать слюнявые узоры на моем животе, а потом погрузиться языком во влажные глубины моей женственности, пока я не закричу от охватившего меня наслаждения, и так далее и тому подобное, но мне уже невтерпеж.

— Ты предлагаешь сразу перейти к жесткому пореву?

— Именно.

— А как же прелюдия?

— Давай потом.

К тому времени, как мы окончательно угомонились, Росс и Рейчел напились и поженились в Лас-Вегасе. Последнее, о чем я подумала перед погружением в крепчайший сон: «А Роланд шесть раз подряд не может. Или не хочет…» В любом случае он слишком стар для меня.

Проснувшись, мы продолжили в том же духе. В перерывах мы голышом бродили по квартире, уничтожая громадное количество еды. Только накинули на дверь цепочку, чтобы не травмировать Деструктора, реши он внезапно объявиться, видом наших розовых задниц с красными отметинами шлепков. К доставщику пиццы Эрик выходил, завернувшись в одеяло, будто в римскую тогу. Когда дверь запиралась, я сдергивала одеяло — чем больше видно, тем лучше.

Эрик был прекраснейшим творением природы. Полным жизни, оптимизма, которого у меня почти не осталось, умудрившимся при всем его рационализме сохранить чистый, свежий взгляд на мир. Как почка или зеленый росток, он был полон энергии развития. Рядом с ним я ощущала себя другой: лучше, умнее, красивее. Супер-женщина. Мои прежние краткие и неловкие связи обесцветились, рассыпались в пыль. Эти мужчины не стоили моих слез. Они не стоили даже моего времени.

А потом наступило финальное пробуждение, холодное, как ветер, дующий с Волги в ноябре. Омерзительное, как рвота после пьяной эйфории. Я очнулась первой. Эрик еще был погружен в дрему, и кончик моего носа касался светлых прядей его волос. Моя рука обвивала его, и я чувствовала биение его сердца под ладонью. Мне хотелось остаться в этом сказочном настоящем, но оно уже стало моим прошлым. Я вскочила и в страшной спешке начала одеваться. Сколько сейчас времени? Роланд уже приехал? Я едва не рвала одежду, торопясь влезть в старую шкуру. Где мой телефон? Он нашелся на полу, под джинсами Эрика, разрядившийся и отключившийся.

Эрик сел на кровати.

— Мы можем поехать к нему вместе, если ты нуждаешься в моей поддержке.

— Что? Нет!

— Ты же не собираешься продолжать жить с ним?

Я понятия не имела, что я собираюсь продолжать, но вслух сказала:

— Дай мне неделю.

Я видела, что ему хочется спорить. Орать. Настаивать. Но он просто поднял с пола одежду и начал одеваться. Мне стало стыдно. Я подошла и обняла его, хотя у меня и не было на это времени. Его позвоночник напрягся, затвердев, как арматурный прут. Эрик опустился на диван, пытаясь выскользнуть из моего объятия, но передумал и замер, упершись лбом в мой живот. «Прямо как Росс и Рейчел», — подумала я. И мне стало не по себе.

— Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты разобралась в своей жизни и выбрала меня.

— Я знаю. Я тоже… хочу разобраться в своей жизни. Мне нужна неделя, только неделя.

Мы оба понимали, что это неправда.

Он проводил меня до двери и вдруг начал громко смеяться, показывая на свою футболку. На ней были изображение человечка в шляпке-грибе и надпись: “Sorry, Mario, but your princess is in another castle”[3].

В автобусе мне удалось ненадолго включить телефон и на меня посыпались сообщения от Роланда. Каждое последующее звучало все более человечно: «Я устал от одиночества», «Мне тяжело заснуть без тебя», «Ты у меня такая красивая», «Я скучаю. Почему ты не отвечаешь?», «Пожалуйста, напиши хоть слово». Я нажала «удалить все», не просмотрев до конца, но остатки радужной пелены уже спали с моих глаз, и в ясном свете дня я увидела, какая же я отвратительная свинья. Изменила Роланду дюжину раз за двое суток и даже не натерла себе нигде. Я наплевала на его чувства, притворившись, что их у него не больше, чем у среднестатистического холодильника, потому что мне было удобно так думать. Как я признаюсь ему во всем? Между Роландом и Эриком я находилась как меж двух огней, один из которых замораживал, а другой жег слишком сильно. Мне хотелось убежать, оставив позади и тот, и другой.

Выйдя из лифта, я сразу врезалась в Роланда. Он был в элегантном пальто, весь такой привлекательный, и я понадеялась, что осознание собственной неотразимости немного утешит его, когда я его брошу.

— Соня, — его губы неуверенно, непривычно растянулись в улыбке.

Это пугало. И почему именно сейчас он решил впервые назвать меня уменьшительным именем? Чтобы подчеркнуть связь между нами, которая, как я знаю, омрачена моей изменой, и тем самым усугубить муки моей совести?

— Извини за телефон, — начала я бодро, как на собеседовании. — Он упал за диван. Несколько дней не могла найти. На первый взгляд кажется, что щель между диваном и стеной слишком узкая, чтобы туда мог провалиться телефон, но знаешь, если диван немного отодвинуть, то все получится. Сейчас он стоит плотно к стене. Но до этого стоял неровно. Я не знаю, чем это вызвано. Микроземлетрясения могут быть причиной. И я не понимаю, зачем рассуждаю об этом так подробно. Жажда общения? И, кстати, я не упомянула, что звук телефона был выключен. Это сделало для меня невозможным услышать его. Ты возразишь, что на беззвучном режиме мой телефон вибрирует, но там же мягкий ковер, и он гасит вибрации. Вот, — я обуздала свой бегающий взгляд и посмотрела прямо на Роланда. Тот выглядел несколько озадаченным. Ничего, главное, чтобы он не начал что-то подозревать. Я пока не готова раскрыть ему правду.