Страница 5 из 11
– Я согласна. Сколько я буду должна тебе за две ночи, Ник? – Маша, насколько смогла, сымитировала гордую независимость.
– Нисколько. Отдашь услугами. Может, это я окажусь тебе должен!
Маша снова посмотрела на Ника затравленным взглядом, а тот в ответ насмешливо хмыкнул.
– Да ладно, проехали. Расслабься, художница, я же тебя просто дразню. Но ты меня реально достала. Никогда в жизни никого не насиловал, – и тут же Ник нахально добавил. – Впрочем, все когда-нибудь случается в первый раз. В общем, хочешь, соглашайся, не хочешь – отказывайся. Решать тебе. А что касается услуг… В нашей команде у всех есть свои обязанности. И если ты к нам присоединишься, неважно, на день или на два, тебе тоже придется что-то делать для всех.
– Я понимаю, – покорно согласилась Маша. – Что мне нужно будет делать?
– Потом обсудим. Слушай, мы сюда приехали, чтобы сходить на развалины. А ты там уже была. Хочешь, посиди где-нибудь, отдохни. Попей чего-нибудь холодненького, а мы подхватим тебя на обратном пути. Ну, вот хоть в этом кафе… – Ник указал на забегаловку через дорогу.
Машино настроение снова ухнуло вниз как на американских горках. А вдруг это предлог, что отделаться от нее? Вдруг блондинистый Ник уже понял, что ему с Машей ничего не светит. И решил не утруждать себя Машиными проблемами? А, если еще не решил, то противная Любовь обязательно убедит его, что их компании будет лучше потихоньку исчезнуть, И предоставить Маше самой выпутываться из этой кошмарной ситуации.
– Нет, уж лучше я пойду с вами, – сказала Маша.
– Как знаешь, художница.
Около часа компания гуляла по Тулумским развалинам. Эта вынужденная прогулка стала еще одним испытанием для Машиных натянутых до звона нервов. Теперь уже она совсем не смотрела по сторонам, равнодушная к формам, фактурам, игре света и тени. Теперь Машиной задачей было не потеряться самой и не позволить новым знакомым невзначай потерять ее.
Противная пластиковая Любовь, оставила своего Романа и намертво прилипла к боку блондинистого Ника. Она намеренно изолировала его от Маши. Что уж там она ему внушала, было не слышно, но в разговоре то и дело мелькало имя «Ленка». И при упоминании голос Любы обретал дополнительные децибелы громкости, а потом снова снижался до страстного убеждающего полушепота. Ник больше молчал, отвечал односложно, иногда пожимал плечами или кивал головой.
Маша уныло брела сзади, ощущая себя обузой. Она изводила себя страхом, что Ник поддастся на уговоры Любови и откажется пустить Машу в свой номер. Еще она боялась, что не откажется, и тогда придется две ночи подряд спать в одной комнате с незнакомым и непредсказуемым парнем. Если б только Маша могла развернуться и гордо уйти! От этой противной ревнивой Любови, от равнодушного Романа и насмешливого Ника. Особенно от самоуверенного глумливого Ника! Никакой он не ясень, а самый натуральный дуб!
В общем, Машино положение было самым что ни на есть кошмарным и ужасным!
***
– Какая малявка! Можно даже не заметить, как раздавишь ее!
– Никита! – одернула мальчика мать.
– Мам, но я же в смысле, что надо быть осторожным!
– Вот так и говори!
– Да, она крошечная – совсем клопик, – нежно вступил отец. Он был счастлив и благодушен. Вообще родители были страшно горды тем, что им удалось произвести на свет такое нежное и хрупкое розовое чудо. И они, еще не измученные хлопотами и недосыпами, переживали свой новый медовый месяц.
– Па-а-ап, а что такое «клопик»?
– Как, однако, повысилось качество жизни! – развеселился отец. – Наташ, представляешь, новое поколение, даже не знает, кто такие клопы. Клопы – это такие маленькие насекомые, которые пьют человеческую кровь.
– Как вампиры?
– Зато наш мальчик хорошо знает, кто такие «вампиры». Клоп – это Дракула из мира насекомых. Раньше они водились во многих домах, прямо в кроватях, и по ночам кусали спящих, – отец для убедительности даже пощелкал зубами.
– Вот гады! А она, что, – Никита ткнул пальцем в безмятежно сопящий в кроватке розовый комочек. – Тоже пьет кровь?
– Видишь ли, дружок, все дети в каком-то смысле пьют кровь своих родителей. Ведь бывает, правда же? Кто в понедельник на переменке с Мишкой подрался, а мне потом пришлось с Людмилой Анатольевной объясняться?
– А чего он…! – голос Никиты усилился и обрел птичью звонкость.
– Тише, Никита, тише! – мать усилила свои слова останавливающим жестом. – Ты разбудишь сестренку!
– Ма-а-ам! А сколько она еще будет дрыхнуть? Она уже целый час спит!
– Она должна много спать в первое время, чтобы вырасти.
– А сколько это «первое время»?
– Месяца два-три. Чем дальше, тем больше она будет бодрствовать. Будет слушать тебя, понимать, общаться, улыбаться…
– А два-три месяца будет только дрыхнуть?
– Не дрыхнуть, а спать. И много-много есть. Ну и писать, конечно.
Никита заглянул в детскую кроватку и тихо спросил:
– Эй, Клопик, когда же ты вырастешь?
Сестренка сладко почмокала губками, смакуя вкус сна, дернула крошечным носиком и открыла глазки. Это были несоразмерно большие глаза, насыщенного графитового цвета, которые ярко выделялись на акварельном фоне безбрового личика. Самым удивительным было то, что эти глаза взирали на Никиту с какой-то особой ангельской мудростью. Как если бы малышка ведала все, что было предначертано и ей, и брату, и родителям. Как будто она хотела предостеречь от чего-то, но не могла. Уж на что семилетний Никита был неискушен в человековедении, но и он не мог не почувствовать особой зоркости младенческого взгляда.
– Мам, пап, смотрите, как она смотрит! Как будто бы знает что-то, чего не знаем мы.
– Говорят, что когда душа возвращается в мир в новом теле, – объяснила мать, – она некоторое время помнит опыт прошлой жизни и внеземного существования. А потом все забывает и начинает учиться заново.
– И я тоже помнил?
– И ты тоже. У тебя были точно такие же глаза и такой же взгляд. Сестренка вообще очень похожа на тебя.
– Ма-а-ам! А можно я ее подержу на руках?
– Нет, милый, не стоит. Она еще даже головку сама не умеет держать – ее надо специально рукой под шейку подхватывать. Подожди, еще успеешь с ней наиграться! Смотри, у нее на темечке – родничок. Видишь, косточки еще не срослись, чтобы на время рождения головка была мягкой. Дай-ка сюда свою ручку.
Мать положила руку Никиты на младенческую головку, и тот почувствовал, как под его под его пальцами энергично бьется пульс хрупкой маленькой жизни – такой мудрой и такой беспомощной.
Глава 2
После часа «фотканья» друг друга в неестественных позах, в неподходящих местах и без учета направления солнечных лучей, трио путешественников сочло миссию добычи фотодоказательств пребывания в Мексике выполненной. Роман любезно предложил Маше запечатлеть и ее на фоне майянских древностей, но та отказалась.
– Ну, куда теперь? – поинтересовался у друзей Ник, устраиваясь за рулем потрепанного «Фордика», которого компаньоны окрестили «Генри».
– Теперь нехило было бы пожрать, – отозвалась Люба.
– А, может, сначала зачекиним нашу художницу? Все равно Генри рядом с отелем надо бросить.
– Не, Никитос, – как обычно возразила Любовь, – сначала чо-нить сожрать, а то все кишки от голода слиплись. А ты, подруга, есть хочешь?
– Спасибо, я не голодна. Но вы не обращайте на меня внимания, делайте так, как вам удобно.
– Ничоси, какие мы из себя… галантерейные!
Путешественники оставили машину на парковке перед отелем и двинулись по улицам Тулума, обсуждая на ходу, какое заведение им сегодня предпочесть. Маша с завистью наблюдала, насколько органично ее новые знакомые чувствовали себя в обстановке чужой страны и незнакомого города. То, что пугало ее, для них было естественной средой обитания. Казалось, что эти робинзоны не пропали бы ни в густой иноязыкой толпе, ни на необитаемом острове.
Друзья задержались у сувенирной лавки и поприветствовали стоявшего на пороге хозяина – улыбчивого мексиканца средних лет: «Ола, амиго». Тот пожал руки мужчинам, улыбнулся женщинам и причмокнул губами при виде нежной, хотя и слегка поникшей за день, Машиной красоты.