Слабость сильного

Наталья Дьяченко

Слабость сильного

Это роман не про войну. Я не имела цели живописать ужасы блокады или героизм русского народа, в противном случае следовало бы обращаться к жанру исторической хроники; все совпадения с существующими местами и историческими личностями являются случайными. Война в «Слабости сильного» условна, реальность переиначена кривым зеркалом: что-то усилено, что-то сведено на нет; она не более чем декорация, причем достаточно вольная. Основное же внимание сосредоточено на взаимоотношениях людей, потому что могут меняться времена, места, национальности, имена и сословия, но людская природа всегда останется неизменной.

Сельская учительница

Мамина помада, сапоги старшей сестры…

Виктор Цой «Восьмиклассница»

– Фамилия, имя, отчество?

– Воронцова Астеника Александровна.

– Профессия?

– Учитель арийского языка.

– Образование?

– Десять классов школы, затем педагогическое училище.

– Откуда родом?

– Село Видогущино Рождественского района Калининской области.

– Евреи в семье были?

– Нет.

– А арийцы?

– Тоже нет.

Майор Угрюмов окинул взглядом сидящую перед ним девушку. Очень молодая, худенькая, высокая, хотя когда сидит, рост не слишком бросается в глаза. Одета в хлопковую блузку с круглым отложным воротничком, маленькие пуговки застегнуты под горло, как у солдата-новобранца. По-детски угловатые колени прикрыты юбкой унылого коричневого цвета. В руках тонкий для ранней весны плащик, и сумка-саквояж, видать, мамина или бабушкина: старомодная, бесформенная, с массивным круглым замком и до белизны вытертыми углами. Свои жалкие пожитки учительница крепко прижимает к груди, точно боится, что кто-то на них позарится.

От сумки Максим Дмитриевич поднял взгляд на лицо соискательницы: черты утонченные, правильные – гладкий лоб, аккуратный носик, миндалевидные светлые глаза, небольшой упрямый подбородок, высокие скулы. Рот, правда, выбивался из общей картины: крупный, с полными яркими губами – рот шлюхи на лице Мадонны, но этот контраст делал девушку лишь интереснее, хотя помаду ей следовало выбирать побледнее, а то с бордовой она выглядела точь-в-точь как собравшаяся на симпосий1 гетера. Пшенично-золотые волосы соискательницы закручены косами-баранками по обе стороны лица, брови и ресницы белесые, и кожа белая, тонкая, как цветочный лепесток. Еще врет, будто арийцев в роду не было! Впрочем, дело майора маленькое – расспросить как следует, и если соискательница подойдет, ее броская внешность станет головной болью Железного генерала.

Красоток Максим Дмитриевич не любил – больно уж прихотливы: и цветы-то им дари, и по театрам-ресторанам води, и пальто с вешалки подавай да на плечи накидывай, будто сами немощные. Другое дело дурнушки! В редкие минуты сентиментальности майор мечтал, что после окончания войны отправиться в какую-нибудь глухую деревушку на границе и выберет там себе в жены девицу попроще, на которую никто другой не позарится. Чтобы по гроб жизни чувствовала себя обязанной и обхаживала безо всяких там капризов. Все же правы арийцы, говоря, что удел женщины Kinder, Kuche и Kirche2 – и у врага можно поучиться. Но это будет нескоро. А пока требовалось определиться с секретаршей для генерала Громова.

– Кто родители? – продолжил допрос майор.

– Мать Воронцова Людмила Прокопьевна – доярка в колхозе, отец – Воронцов Александр Германович, вроде, автомехаником был.

– Вроде был? – Угрюмов скептически вскинул брось.

– Я отца не помню почти, он умер, когда мне пять лет исполнилось.

– Кого из родственников помните? Дед, бабка, тети-дяди?

Мысль об арийском происхождении девушки не оставляла майора. В анкете намеков на то не нашлось, но внешность прямо-таки кричала о вливании нордической крови. Девушка тряхнула головой, поднесла правую руку ко лбу. Пальцы у нее были перепачканы чернилами, на первой фаланге среднего горбатилась некрасивая мозоль. Видать, писать сельский учительнице приходится много. Обнаружив в соискательнице изъян, Угрюмов даже повеселел.

– Есть брат, его я в анкете указала. Он сейчас на фронте, в шестнадцатой пехотной дивизии. А больше нет никого. Мать детдомовская, бабушка по отцу, кажется, белошвейкой была, а дед из крестьян зажиточных. Обоих как раскулачили, так они сразу за границу уехали, с нами отношений не поддерживают.

– Что за имя странное – Астеника?

– Я слабой родилась, врач в больнице все головой качал, астеничной называл. Матушка так и записала. Потом разобралась, что это не имя, да поздно. Но вы можете звать меня Асей, как все домашние.

– Уменьшительно у нас не положено. Почему в штаб проситесь?

– Так в нашем селе все, кто не хромой-косой добровольцами на фронт вызывались. Мальчишки прямо со школьной скамьи бегут, возраст себе набавляют, лишь бы взяли. А я чем хуже? Руки-ноги на месте, работать могу. Вы не смотрите, что худая. Я и ведра с колодца ношу, и картошку на огороде сажаю, и на сенокосе работаю наравне с другими. И не болею вовсе, потому как зимой в прорубь окунаюсь. Ну, если после бани, конечно. Я тоже хочу послужить делу победы.

– Вот и спрашиваю, почему к нам? Отчего не санитаркой на передовую? Или полагаете умение доить коров да купаться в проруби достаточным, чтобы работать секретаршей при самом генерале Громове? – в голосе майора почудилась издевка.

Девушка по наивности своей издевку не уловила, отвечала как и прежде со спокойным достоинством:

– Меня учили, что каждый человек должен делать то, что ему наилучшим образом удается. Я арийский язык хорошо понимаю. Ну, чувствую. Не могу лучше объяснить. Но если у вас не пригожусь, непременно на курсы санитарок запишусь.

Бахвальство? Наивный обман, чтобы тепленькое местечко занять? Сложно представить, чтобы такая девочка-припевочка шпрехала по-арийски лучше дипломированных переводчиков. Или все-таки генетическая память? А вот теперь и проверим.

Майор поднялся на стуле. Подавил порыв потянуть занемевшие от долгого сидения мышцы, подошел ко встроенному в стену шкафу из покрытых лаком дубовых панелей, стащил с полки первый попавшийся том. Им оказался «Also sprach Zarathustra»3 1883 года издания, в тяжелом вычурном переплете, с плотными веленевым страницами, на которых, точно жуки, сочно чернели буквы. Наугад раскрыл книгу, отрывисто скомандовал:

– Читайте.

Астеника сперва нахмурилась, светла на переносице свои светлые бровки, поджала накрашенные аляповатой помадой губы, но книгу ухватила цепко. Даже бесформенную сумку-саквояж наконец-то опустила на пол. Скользнула глазами по станице:

– Man soll in seinem Freunde noch den Feind ehren. Ka

Читала сельская учительница бегло, без запинок, верно расставляя акценты и ударения, выдерживая паузы в положенных местах. Ее произношению впору было позавидовать: чистейший арийский Канта и Гегеля, Гете и Гейне, об который Угрюмов не раз ломал язык, из уст девушки лился журчанием ручейка.

– Довольно. Переведите.

Все также легко учительница принялась переводить. Само собой, ни разу не сбившись:

– Врага должен чтить ты в друге своем. Разве можешь ты подойти вплотную к другу своему, не перейдя к нему? Пусть будет друг твой самым достойным врагом твоим. Будь же ближайшим к сердцу его, противясь ему4.

При многих недостатках имелась у Максима Дмитриевича одно крайне положительное для военного свойство: указания руководства он разумел наивысшим законом. Ни любовь, ни ненависть, презрение или страх не могли перебороть в его душе истинно солдатской, казарменной верности приказу. Вот и теперь, вынужденный принять неприятное решение, майор лишь поморщился, но сказал твердо:

1

Симпозий – ритуализированное пиршество в Древней Греции, сопровождавшееся буйным весельем, важная составляющая мужского времяпрепровождения (не путать с симпозиумом, который суть то же сборище, но все-таки научное)

2

Дети, кухня и церковь (нем.)

3

Так говорил Заратуста (нем.).

4

Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра» перевод В.В. Рынкевича.