Страница 4 из 13
Внезапный шум заставляет меня выйти на террасу. Это Алекс. Он приехал в свой новый дом не один. С ним… Габриель! Габриель и живот, на четыре-пять месяцев беременности.
Внутри меня что-то отрывается и улетает в Космос. Кажется, это была моя душа…
Глава 3. Габриель
Possibility – Lykke Li
Проходит ещё год. Теперь мне тридцать четыре. Я окончила учёбу, и мне предложили место младшего преподавателя на практических занятиях по алгебре на первых курсах. Я занимаюсь любимым делом, достойно зарабатываю и больше не пользуюсь финансовой поддержкой Алекса. Артём увлёкся программированием, кажется, он, наконец, нашёл себя. Мы продолжаем жить в доме на берегу, но у меня уже есть планы и на этот счёт. В свободное время я занимаюсь йогой и работаю над своей диссертацией: «Некоторые методы проекционного типа численного решения одного класса слабо сингулярных интегральных уравнений». Интегральные уравнения возникают при математическом описании механических, физических и других процессов, но, несмотря на значительное продвижение в этой области, методы их приближенного решения исследованы еще явно недостаточно. Этим исследованием я и занимаюсь, и поглощена им полностью. Это дело будет моей гаванью и смыслом жизни в течение нескольких последующих лет.
На моём лице всегда горит неоном яркая вывеска удовлетворения, благополучия и покоя. За ней – разбитое сердце, изнемогающее от боли.
У Алекса родилась ещё одна дочь – Аннабель, он сам дал ей имя. Мои любимые Габриель и Аннабель – так теперь он называет своих близких. Он много работает, как и прежде, но всегда находит время для детей, причём всех – и тех, которые не имеют к нему отношения тоже. Мои дети любят его всем сердцем, и от этого мне ещё тяжелее. Редко, но мы видимся – в основном на совместных вечеринках. Его лицо, как мне кажется, тоже выражает умиротворение и покой, похоже, он доволен жизнью, получил то, что хотел. И это дала ему Габриель – бывшая угловатая девочка, которую никто не замечал. И всё-таки это оказалась Габриель – моя интуиция меня не подвела, что-то внутри меня всегда знало: рано или поздно он выберет её. Так и случилось, и, кажется, они счастливы. Он относится к ней с теплом и нежностью, той нежностью, в которой купалась когда-то я… моей нежностью.
Я вижу, как его рука гладит её волосы или обнимает талию, как его губы целуют её лоб, и представляю себе не нарочно – это выходит само собой – как он занимается с ней любовью, и это доводит меня до исступления. Моя личность парализована зависимостью, чувством к нему, которое страшно назвать любовью. Оно больше похоже на болезнь, злокачественную хворь, которая съедает меня изнутри. Я изо всех сил стараюсь выкинуть Алекса из своего сердца, но оно держит его мёртвой хваткой – так же самозабвенно, как сам он не выпускает руку Габриель из своей.
У нас случаются вечеринки с его и моими друзьями, мы устраиваем их чаще на нашей террасе – она больше, и у Алекса нет бассейна. Я не любитель вечеринок, но сейчас их обожаю, потому что для меня это единственная возможность видеть его. Люблю бесконечно, безмерно, безгранично, люблю тихой больной любовью. Но, мне кажется, я достаточно хорошо скрываю свои чувства, и никто ни о чём и не подозревает.
Главное для меня сейчас – хотя бы иногда, хоть изредка, пусть издалека и мельком, но видеть. Я стараюсь делать это незаметно, украдкой, и любуюсь им, его телом, его руками. Я мечтаю о нём, смотрю на его волосы, когда он беседует с кем-нибудь и представляю себе, как мои пальцы купаются в его прядях, почти ощущаю их мягкость и упрямство. Обвожу взором контуры его губ и касаюсь их мысленно своими лишь слегка – так, чтобы он ничего не почувствовал. Я мечтаю дотронуться до него, но это абсолютно невозможно, ведь он, похоже, избегает меня: приходит к детям, только когда меня нет, решает бытовые вопросы через Артёма, Эстелу, деловые и финансовые – через своего адвоката. Я забыла, когда мы в последний раз разговаривали с ним. Ах да, это было в мой день рождения, полгода назад.
Он сказал:
– Поздравляю тебя. Желаю тебе счастья.
Улыбнулся и посмотрел в глаза, да, один единственный раз он посмотрел мне в глаза именно тогда. Я не вижу его взглядов больше. Совсем. Их просто больше нет, как и какого-либо интереса ко мне. Это трудно выносить. Очень трудно. Нет таких слов, которые могли бы выразить изнуряющую тоску по нему. Теперь я во всей полноте переживала то, что переживали сотни (или тысячи?) его бывших, или никогда не бывших, но просто влюблённых. Моя душа истерзана, в меня будто попал метеорит и выбил огромный кусок ткани, во мне зияет дыра, но я почему-то ещё дышу, ещё живу, ещё вижу… вижу его. Я рана, огромная рана, я кислотный ожог, я продолжаю разлагаться на атомы, я уничтожаю себя, медленно, но уверенно я иду к концу.
Birdy – All You Never Say
Однажды мне довелось случайно столкнуться с ним в даунтауне Сиэтла. В то утро я проснулась с чувством, что новый день принесёт мне нечто хорошее, радостное, неожиданное. Солнце заливало наш дом по-зимнему мягким золотым светом – явление крайне редкое в обыкновенно пасмурном и депрессивном Сиэтле. И это было чудесно – тот день, и то событие, которое он подарил, стали моим чёрным шоколадом в голодное время пост ядерного апокалипсиса, потому что в состоянии постоянной депрессии и хронической хандры подобные презенты судьбы воспринимаются не иначе, как нечто спасительное, подоспевшее едва ли не в последний момент.
Я и мои трое детей в моём черном Порше на пути в школы. На перекрёстке мы стоим в длинной очереди, ожидая переключения светофора, солнце слепит нас своими лучами через лобовое стекло. Нам повезло, и сейчас, именно в это утреннее время мы даже можем видеть его не слишком яркий золотой диск, повисший между рядами небоскрёбов прямо над широкой и бесконечно длинной улицей. Дети спорят и шумят, их перебранки никогда не заканчиваются, поэтому я даже не стремлюсь вникать и разбираться кто прав, а кто виноват, и просто наслаждаюсь солнечным светом, его теплом, ласкающим моё лицо и растапливающим многие мои страхи, мимолётным и едва уловимым счастьем от осознания своей жизни и её временами открывающейся прелести в простых, обыденных вещах и явлениях.
Мои глаза на мгновение переключаются с солнца на левый ряд дороги, в который мне ещё предстоит перестроиться, и я вижу через два автомобильных стекла Алекса: его машина стоит рядом с нашей, и в эти секунды мы находимся в каких-то двух метрах друг от друга. Он не видит меня и что-то сосредоточенно, необычайно серьёзно говорит, хотя в машине никого нет, и я понимаю, что это громкая связь.
Меня пронзает и пропитывает радость, сердце разгоняется в бешеном галопе, мне кажется, оно уже готово выпрыгнуть на торпеду, у меня взмокли ладони, и мне уже совершенно очевидно, что я и гордость – явления несовместимые. Мне стыдно. Думаю о том, что лучше бы он так и не заметил нас. Но, если заметит – я смогу увидеть его карие глаза, его всегда умный и глубокий взгляд. Господи, как же мне нужно увидеть его глаза! Хотя бы несколько мгновений побыть центром его внимания! Внезапно понимаю, что именно его глаз мне не хватает больше всего, ведь это единственный честный способ нашего диалога. Честный и даже искренний, потому что спрятать что-либо невозможно. Но с момента нашего расставания я так мало значу для него, что он не удостаивает меня взглядами вообще, я словно невидимка, пустое и ненужно нечто.
В этих печальных мыслях я решаюсь ещё разок взглянуть на Алекса, потому что автомобили перед нами начали двигаться, через мгновения мы разъедемся, и в следующий раз мне посчастливится увидеть его только месяцы спустя, через многие-многие месяцы долгого и тоскливого ожидания.
Неожиданно я наталкиваюсь на его глаза – он смотрит на меня и немножко улыбается, потом отрывает кисть от руля в приветственном жесте, и я повторяю за ним, подобно зеркалу, идеально отражаю его движения: тот же диапазон радости и тепла в улыбке, та же амплитуда отрыва пальцев от диска руля… Мы соединены взглядами на скупые мгновения, но меня оглушает неожиданный эффект наполнения, насыщения энергией и волей к жизни, и самой этой жизнью, мне будто делают искусственное дыхание, и я оживаю.