Страница 12 из 13
Riha
Время в немом пространстве вокруг меня останавливается. Все, кто был на террасе, смотрят уничтожающими, презирающими глазами.
Боже… неужели я произнесла всё это вслух? Ведь держалась же изо всех сил, старалась не терять человеческое лицо! Чувствую, как стыд и отчаяние накрывают меня, понимаю сама, как близка к краю пропасти.
Внезапно из общей массы отделяется фигура, за ней знакомый силуэт. Это Алекс – он был здесь всё это время, и он всё слышал. Его глаза смотрят на меня. Они злые, осуждающие, разочарованные. Это то, чего вынести невозможно, нельзя преодолеть, всё, что угодно, но только не его разочарование! Сегодня я не только уничтожила себя как личность в его глазах, но и унизила его самого при друзьях. Я словно достала из стерильной капсулы всё ценное, что было у нас двоих, и швырнула это в самую мерзкую грязь.
Это больше, чем я могу вынести.
В мозгу пульсирует зловещая мысль, да, та самая. О, Боже, мой разум даже не пытается меня остановить. Что я делаю? Куда я несусь? Вот дорожка к нашему дому, вот каменная лестница к пляжу, сам пляж, холодный песок под ногами. Я оглядываюсь, надеюсь зацепиться за что-нибудь – что-то, что остановит меня, или, может быть, пусть это будет хоть кто-то… кто протянет мне руку, чтобы я могла только ухватиться за неё. Но нет, никого. И мои ноги несут меня дальше. Я бегу быстро, бегу легко, как никогда, так, словно я сухой лист, уносимый осенним ветром.
По щекам стекают слёзы – никто их не сдерживает, не контролирует, о них и не помнит никто даже.
Куда же я бегу? Кажется, знаю, в лагуну – там есть камни, много камней, есть выступ, и если с него спрыгнуть то… всё закончится. Вся эта изнуряющая боль наконец уйдёт, всё это унижение, безысходность; эта чёртова болезнь, наконец, прекратит терзать меня; чёртова работа, чёртовы люди, чёртов муж, достало всё так, что больше не могу, не хочу, не хочу, я не хочу жить…
Спотыкаюсь и падаю лицом на песок. Он налип на мои щёки, попал в рот – это ещё сильнее расстраивает меня, и я несусь с новой силой. Внезапно ощущаю прикосновение к своей руке и не сразу понимаю, что это. Затем моя нога цепляется за что-то, и я снова падаю, и снова лицом вниз, но это что-то не даёт мне упасть, подхватывает и держит, нет, уже с силой сжимает. В моих глазах вода и песок, я не могу понять, что со мной, вытираю лицо обеими руками, но всё равно ничего не вижу.
Не вижу, но слышу:
– Не смей! Слышишь? Не смей даже думать об этом! Никогда не смей! – он кричит и захлёбывается собственными эмоциями, с трудом подбирает слова, чтобы оформить в них свои требования. – Если тебя не станет, не будет и меня! Я не останусь здесь, ты слышишь? Мне нечего здесь делать без тебя!
Он трясёт меня и повторят снова и снова:
– Я не могу без тебя… Я не могу без тебя!
И я… понемногу спускаюсь на землю. Или наоборот поднимаюсь на поверхность? Из преисподней. Прихожу в чувство, понимаю, как близка была к трагично-бессмысленному, к проявлению слабости, несущей горе и боль другим людям – моим детям. Почему я вспомнила о них только сейчас? В моей голове вновь появляются человеческие мысли, роятся в ней, снуют, я снова живу. Затмение позади. Как хорошо, всё хорошо…
Родные руки сжимают меня как никогда сильно, так, что едва могу дышать. Я ощущаю его воспалённые губы на своих песочных щеках, у уха, он шепчет всё то же, но уже спокойнее, медленнее, вот они снова на моей щеке, затем прижимаются к моим губам, но не целуют. Он слишком зол на меня, чтобы целовать.
Спустя мгновение я на песке, он сверху, держит мою голову руками, вернее, сжимает, как тисками, будто хочет выдавить из неё все чёрные мысли. Но они уже давно просветлели, и я думаю о том, как же он догадался, что я собиралась сделать? Неужели почувствовал? Так тонко, так изящно проник в меня и защитил от самой себя?
Его рука судорожно задирает платье, стягивает бельё. Боже, думаю, что он делает?! Нас же видно с террасы! Мы далеко, но вполне можно всё понять!
Но он проделывает всё так быстро, что я не успеваю даже рта раскрыть. Один рывок, и он во мне. Какой стыд! Какой восхитительный, какой желанный, бесконечно долго ожидаемый позор! Моя личность раздвоилась… или расстроилась? Но, главное, часть меня уже получает наслаждение и… удовлетворение. Меня словно два года мучала жажда, и вот, наконец, я припала к источнику и жадно заглатываю чистую, прохладную воду, её молекулы заполняют мои клетки живительной силой.
Но эйфория проходит быстро, даже слишком. И вот уже реальность давит на нас обоих своей зловещей ясностью – мы переступили черту. Грань дозволенности, разумности, пристойности. Мы сделали это публично на глазах у всех друзей, приятелей, своих супругов. Невозможно даже представить себе что-либо более омерзительное, чем это.
Омерзительное? Серьёзно? Разве это правильное, подходящее слово? Почему у меня такое чувство, будто я вру себе? Такое уж омерзительное? Это самая восхитительная, самая прекрасная вещь на свете, дарующая жизнь нашим детям, дающая ему силу, уверенность, это сладкое соитие в одно, разве оно может быть омерзительным? Я набираю полные руки его волос, сжимаю их, распрямляю, снова сжимаю: нет ничего более важного для меня во Вселенной, более дорогого, более нужного, ценного.
Есть только мы. Друзья уйдут, дети вылетят из гнезда, приятели рассеются, как дым, останемся только мы в объятиях друг друга – одно целое, две части его, беспощадно раздираемые собственной глупостью в разных направлениях.
Мы плетёмся по берегу медленно и держась за руки. Не говорим друг другу ни слова. Неизвестно, что будет теперь со мной, с ним, с нашими семьями, с нашей жизнью.
Я нарушаю молчание первой:
– Как мы теперь там появимся?
– Как обычно.
– После того, что мы натворили?
– Чем наглее ведёшь себя, тем сильнее тебя почитают. Помнишь, чему равен интеллект толпы?
– Чему же?
– Интеллекту самого глупого в ней, разделённому на количество человек в толпе.
– Артём и Габриель не заслужили этого.
– Ещё как заслужили.
– Объясни!
– Что тут объяснять, всё ж ясно: есть мы с тобой и есть прихлебатели. Они, как гиены, всегда кружат над теми, кто делает что-то стоящее или обладает им, – сжимает крепче мою руку.
– Ты опять выражаешься абстрактно, жизнь ничему тебя не учит!
– Прямота слишком груба и невежественна.
– Но она спасает от многих недоразумений, а в нашем случае речь идёт о бедствиях!
– Хорошо! Я считаю твоего мужа подставщиком и альфонсом. Он живёт за счёт тебя, а в данный момент и за счёт меня, что совершенно недостойно существа, относящего себя к мужскому полу! Это отвратительно, ты хоть понимаешь насколько?
– Почему подставщик? Он помог мне, когда мне было плохо, не всякий может простить!
– Я читал вашу переписку, он подставил мне ногу в самый неподходящий момент! Тебе не приходило в голову, у кого главная роль в спектакле, в котором мы все играем в последние годы?
– А Габриель? Она любит тебя!
– Так любит, что выставила на посмешище перед друзьями, опустила тебя, хотя многим тебе обязана. Я бы сказал очень многим! Всем, чем она дорожит! Кроме того, она тоже очень ловко оказалась в нужное время в нужном месте. Так ловко, что я даже опомниться не успел. Ты думаешь, кого-нибудь из них заботит, что мы чувствуем? Чего мы хотим, жаждем? Посмотри, что они сделали с нами!
– Мы сделали это сами! Они тут ни при чём! Они просто любят нас и страдают из-за нас!
– Какая же ты наивная всё-таки! Не чувствуешь, не понимаешь, как тебя подталкивают к решению, которое ты вовсе и не хочешь принимать!
Алекс так неоднозначно всё развернул, под таким углом я даже и не думала смотреть на всю эту картину. А ведь он прав: Артём подтолкнул меня. Человек, желающий добра, посоветовал бы не спешить и уж точно вначале во всём разобраться.
– А Габриель? Она от святого духа забеременела?
– Это вышло случайно.