Седьмая звезда

— Молчишь? Ладно! — Бунн бросил ей термокостюм, — Надевай, мы здесь надолго, будешь работать со мной наравне, компенсировать моё одиночество. Не наденешь, ты меня знаешь, я сопли жевать не собираюсь — надену на тебя его сам!

Служба на этом блокпосту заключалась в видении наблюдения за заданным квадратом с помощью мощных гаморадарных спутниковых антенн, фиксируя передвижение в нем всех технических и космических объектов, сообщая данные на ближайшую патрульную базу. В основном данные здесь фиксировались автоматически, но иногда появлялась необходимость в ручном управлении каналами связи. Вот для этого здесь и нужен был Бунн.

Когда он возвратился в жилой бокс, то Энн даже не сдвинулась с места. Она неподвижно стояла посреди комнаты, глядя в небольшой иллюминатор в потолке на то, как падает снег.

— Просто отлично! Я смотрю, скучно мне здесь не будет! — иронично протянул Бунн, — Ну, Эннжи, я тебя предупреждал! — потянув её за рукав, он с самым серьёзным видом принялся снимать с неё одежду, пока не добрался до белья. Когда его холодные пальцы коснулись её обнажённой груди, встрепенувшись, Энн отпрянула в сторону, бросив на Бунн гневный взгляд.

— Или ты это надеваешь, или я сделаю это с тобой сам, — четко выговаривая слова, произнес он, проклиная себя за мелькнувшую мысль, что второй вариант был бы для него интереснее.

Но то ли к его сожалению, то ли к облегчению, сердито хмурясь, Энн молча указала ему на дверь, натягивая термокостюм.

На следующее утро, когда в иллюминаторы лишь начинал пробиваться серый рассвет, Бунн поскреб в её дверь, и, не дождавшись ответа, вошел.

— Я принес тебе твои лекарства Энн и горячий чай, — пробубнил он ещё сонным голосом, ставя перед ней поднос с дымящейся чашкой. — Представляешь, впервые за столько лет, я самостоятельно приготовил чай, как по мне довольно примитивным образом. Пей, термокостюмы плохо защищают от этого сорокаградусного мороза, лицо и руки всё равно мерзнут. В бункере плюс десять, но я чудовищно замерз и ужасно плохо спал. А ты? — Бунн продолжал внимательно рассматривать лежащую на койке, свернувшуюся в клубочек хрупкую девушку. Её глаза были широко распахнуты, и в них не было ни капли сна, она как всегда смотрела куда-то сквозь него и …молчала. Это уже начинало его раздражать. Бунн никогда не отличался особой терпеливостью, наверное, поэтому он так и не женился. Видя её состояние, он начинал медленно закипать, интуитивно нащупывая к ней дорогу.

— А знаешь, когда смотришь на тебя такую, начинаешь испытывать отвращение к этой любви. Теперь я вижу, какое это страшное и убийственное чувство. Ни за что я бы не хотел испытать подобное, и не только я, но и парни, ваши с Илаем друзья, зная эту историю, будут думать, что любовь это боль и конец жизни. Люди будут этого до ужаса бояться. И всё потому, что ты думаешь только о себе, только себя жалеешь, потому что тебе нравится страдать, нравится наказывать себя медленной смертью! Мученица!

Резким взмахом руки, Энн смела с подноса чашку с чаем, горячие брызги разлетелись во все стороны, в том числе и на подскочившего Бунна.

— Злишься? Хорошо! Значит, не все в тебе эмоции умерли! Энн прошел уже целый месяц, …его нужно отпустить. Но я не говорю забывать, я за то, что нужно жить, Энн! Жить дальше, пока нам дано! Ты же видишь, каков на самом деле мир — человека больше нет, а мир нерушим, даже не вздрогнул от потери. Так же летают корабли, шумит море, падает снег, все это останется и после нас. Поэтому нам нужно ловить моменты, когда эта жизнь вокруг тебя!

Через пять минут он вернулся с новой чашкой чая, осторожно всунув чашку ей в руки, слегка приподнимая её, он проследил, чтобы Энн выпила всё до конца.

Глава 21

Шли дни, а он был рядом с ней вспыльчивой нянькой. Уговоры смешивались с угрозами, рассуждения с сарказмом, забота с раздражительностью. А Энн всё равно молчала. Бунн таскал её с собой на вахту, усаживал рядом, и рассуждал, будто сам с собой, о том, что он видит на экране.

— Мне уже начинает казаться, что ты — это голограмма, только новой плотности, — как-то сказал он вслух, сидя за пультом.

На экране колориза возникло лицо Натана:

— Как она, Бунн?

— О, Энн на подъёме! — усмехаясь, протянул Бунн, — Сегодня со злости вывернула на меня аж две чашки чая. Если она и поправится, то я отсюда улечу законченным психопатом! Так что у нас всё замечательно док, живем душа в душу, в уединенном тихом местечке, под названием «край света».

— Какой у тебя заботливый брат, Энн, — произнес Бунн, когда Натан уже отключился, — Настолько заботливый, что был готов стереть тебе всю память. Я не нахваливаю себя, не преувеличиваю своё значение в твоей жизни. Хотя почему бы и нет? … Но если бы я не появился в тот день, сидела бы ты сейчас где-нибудь на пляже, весело улыбалась, наблюдая за чайками, и отзывалась на имя Анелла, даже представления не имея, кем был для тебя Илай Бош. Хотя с другой стороны, может быть, так было бы и лучше, как ты считаешь? — Бунн толкнул её плечом, и в первый раз за столько дней, она повернулась в его сторону, осознанно всматриваясь в его глаза.

А ночью, услышав её шаги за перегородкой, он застал её посреди комнаты, с поднятой вверх головой, рассматривающей звёзды сквозь иллюминатор. Несмотря на свой вздорный наглый непредсказуемый характер, Бунн отличался удивительной чувствительностью, которую он часто скрывал за показной небрежностью, но которую не боялся проявлять перед Энн. Подойдя сзади, он уверенно обнял её, привлекая к себе, беря её ладони в свои, чтобы хоть чуть-чуть отогреть эти ледяные пальцы.

— Я всегда думала, что умру первой, — вдруг тихо произнесла она. — Так темно …и холодно. Вот я и сломалась. … Сегодня ровно четыре года, ровно. Когда в тот день я покинула Зура, я думала, что вырвала себе душу. Он был осью моей жизни. …Я стала словно планета, сошедшая с орбиты, которая несется в никуда. А затем меня задержало возле себя, чистое, теплое, голубое небо по имени Илай Бош. …Так как меня любил Илай, никто и никогда уже меня так любить не сможет, он был неповторимым, — на руки Бунну стали капать её горячие слёзы, но он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть девушку. — И вот теперь это небо померкло. Я вырвала себе сердце. Стало пусто, темно и холодно. Моя планета, без оси, без стержня и силы, застыла в черном мертвом пространстве, как холодная каменная глыба, вернее как её осколки.

— Всё это было бы так, если бы не было тягача, — мягко заметил Бунн, — В этой черной дыре, тягач отыскал пустую планету, подцепил её на буксир и поволок дальше, в поисках спокойного неба и новой орбиты, пусть даже и искусственной, но планета снова сможет служить, принося пользу.

— Вряд ли с неё уже будет какая-то польза. Сегодня в первый раз за четыре года я посмотрела на звёздное небо, …я так любила раньше эти яркие россыпи, но теперь меня это не радует, я не чувствую вкус … к этой жизни. Если бы ты знал, как мне их не хватает!

И Энн без остановки, принялась рассказывать Бунну историю, с самого начала, придавая каждому герою его истинный для неё смысл. Она рассказала ему об их нелёгкой пиратской жизни, о своих таких разных братьях, о Зуре. О том, как он был привязан к ней, и как она любила его. О сипате. Об Илае. О том, как она любила предавая, не в силах сделать выбор. И о том, как сделанный выбор принес ей эту съевшую сердце боль.

Бунн слушал её очень внимательно, затаив дыхание, не пропуская ни одного слова откровения. Энн даже не заметила, как для удобства, они переместились на койку. Заполненная своими всплывшими воспоминаниями, погруженная в личные такие острые переживания, она даже не заметила, как уснула рядом с Бунном, обнимая его одной рукой.

— В первый раз, спал с девушкой по-дружески невинно, — улыбнулся он, когда она открыла глаза. Энн в ответ попыталась выдавить подобие улыбки, и прошептала:

— Спасибо тебе, за то, что не позволил Натану изменить моё сознание. Ты больше мне ничего не должен, никогда должен и не был, дурачок. Прости, что ты здесь из-за меня. Я всегда приношу с собой один лишь несчастья.