Страница 9 из 13
На этом месте рукопись обрывалась.
«Однако, "небылица в лицах". Но, увы, – так себе, оценил её Никита. – У узбеков нет выхода к Каспийскому морю, да и эффектная концовка нужна. Опять же, прямая речь неправильно оформлена. Хотя, пожалуй, это может стать фишкой».
Никита отложил рукопись в сторону.
«Кстати, а почему, собственно, рукопись? – подумалось ему. – Распечатка на принтере должна называться клавопись. Ведь писали её не рукой. Набирали слова на "клаве" – клавиатуре ноутбука».
Никита глотнул из чашки. Кофе был настолько крепким, что Байков даже поперхнулся от неожиданности. Он в задумчивости посмотрел на пачку листов.
– Убого, Искандер. Убого, – сказал Байков и вдруг поймал себя на мысли, что произнёс это с неожиданно знакомой для него интонацией.
«Убого, Никитушко. Убого» – так всегда приговарила, критикуя его тексты, Фаина. При этом наречие у неё звучало несколько иначе: «У бога».
Фаина Алексеевна! Любимая преподавательница на филфаке. Длинный крючковатый нос и большие глаза за толстыми линзами очков делали её чем-то похожей на грустную сплюшку. Ещё на первом курсе Никита повадился ходить к ней за «прозаическими» советами в редкие часы свободных консультаций.
Она никогда не отказывалась читать его опусы, большей частью рассказы, но, сколько её Никита помнил, ни разу не отозвалась о его прозе хорошо. Авторитет Фаины Алексеевны был для него непререкаем. Свои пространные речи она неизменно заканчивала фразой «Бросай страдать ерундой».
Байков тогда увлекался Хемингуэем. Восхищался «грязным» реализмом10. Писал сухо. Старательно избегал метафор и сравнений, во всем подражая стилю писателя-самоубийцы, которого Фаина называла не иначе, как «Якобы Великий».
– У литературного языка столько возможностей, что не использовать их, хотя бы на четверть – писательское преступление, – говорила Фаина. – Твоё увлечение Якобы Великим и Карвером11 до добра не доведут. Язык у них казённый, протокольный. Деревянный, хоть дрова заготавливай. Художественный текст без поэтических метафор – протокол допроса, а не литература.
– Но он же – Нобелевский лауреат. «Старик и море». «Прощай, оружие!», – пытался возражать Никита. – Честная проза. Подтекст.
– Все эти разговоры про подтекст, знаешь ли, – оправдание писательской импотенции, – говорила Фаина, попыхивая сигаретой. Она дымила, как паровоз. – Культ же Хемингуэя до чудовищных размеров раздула убогая масса литературных подёнщиков по всему миру, чтобы оправдать собственную же бездарность. Не без участия Кашкина, кстати. – Она вопреки сложившейся традиции ставила ударение в фамилии знаменитого литературоведа на первый слог. Тем, видимо, и выказывала к нему презрение. – Они же и возвели его в ранг бородатого классика – есть на что равняться. И можно даже над словом не трудиться – пиши себе романы-протоколы. Дрова пили. Кроме того, Якобы Великий в своих романах комплиментарно упоминал и Сталина, и Ленина. А это не могло нашим тогдашним партийным вождям не нравиться. Это им даже льстило. Тоже своего рода комплекс неполноценности: надо, чтобы кто-то тебя, твою страну похвалил – надо. Особенно там – на Западе. Вроде как повышаешь самооценку. Тщеславие, прости, господи. Вот и печатали у нас миллионными тиражами убогие наборы предложений Якобы Великого. А потом всё пошло-поехало – не остановить. Вся эта буквосодержащая "подтекстовая" продукция обросла литературоведческой и критической инфраструктурой. Диссертации, статьи, монографии, степени. Всё это опровергать теперь – себе дороже. Опять же – тщеславие. Приятно же чертовски, когда Якобы Великий пишет о великих достижениях твоего народа под чутким руководством твоих же славных вождей. Это и у казахов тоже так, кстати, – я заметила. Восторг неподдельный, видишь ли, у них вызывает даже всякое малое упоминание в книгах о них самих. От произведений Паустовского до прости, господи, детской белиберды Пулмана. – Она пыхнула сигаретой и выпустила очередной клуб дыма. – Ты вот зачем ко мне пришел? Хотел, чтобы я похвалила, небось?
К концу первого курса Никита, не без влияния Фаины Алексеевны, и сам стал относиться скептически к такого рода прозе. С энтузиазмом новообращенного он теперь увлёкся Набоковым и лепил к каждому существительному по прилагательному, а то и по два. Сооружал сомнительные метафорические конструкции. Писал длинными периодами в полстраницу; зауважал точку с запятой. Чем еще больше стал раздражать Фаину.
– А как писать? – отчаявшись, спросил её Никита.
– Можешь, как Чехов? – ответила вопросом на вопрос Фаина.
– Ну, где уж нам…
– Вот тогда и не надо. Бросай страдать ерундой.
Но Никита был настойчив.
– Что ты нашпиговываешь свои тексты аллюзиями и отсылками на известных авторов и их произведения, как куриную тушку специями? – вещала она в другой раз. – Вообще, вставить что-то из нетленки писателя – это польстить ему, а для того, кто вставил – прозаические костыли. Зачем это тебе? Еще больше пощеголять убожеством своих криворуких текстов?
Она исчеркала совсем уж безжалостно черновик его повести о первой любви, в которую он вложил всю свою душу, как ему тогда казалось, и он наконец взорвался от обиды и негодования.
– Всё. Я больше так не могу, Фаина Алексеевна! – не выдержал Никита, впервые повысив голос на учителя.
– Не можешь – не надо, – спокойно ответила она.
А когда Фаина умерла, – всё-таки в возрасте была старушка – он перевёлся со второго курса филологического факультета на юридический и дал себе зарок больше прозу никогда не писать. Бросай страдать ерундой, сказал себе Никита.
Фаина! Славная была старушка. Царствие ей небесное.
В последние годы её совсем уж затравили нацпаты за критическую позицию по отношению к тому, что те вытворяли. Особенно старались некто Марыс и некто Жайнат.
– Нациопатия – это, увы, неизлечимо, – говорила она после очередной порции их гадостей. – Под нациопатией я подразумеваю жалкий способ самоутверждения отдельных представителей отдельного народа за счет других. Жалкий, потому что таким образом удобно оправдывать собственные неудачи, представляя себя сплошь ущемляемым и обижаемым. Они не понимают, что разрушая национальный пантеон героев, сложившийся в советское время, они разрушают и то, на чём во многом основывается их культурная идентичность. Подвергая сомнению подвиг героев-панфиловцев, предавая забвению заветы великого Абая, они надеются создать нечто иное. Но всё посыпится очень скоро. Смешно считать, что какой-нибудь Дулатов12, кстати, причастный к убийству Амангельды Иманова13, заменит Муканова14. А Иманова заменит какой-нибудь Чокаев15. Нацпаты меняют гигантов на карликов. Причем, карликов-неудачников, выступавших против своего народа. И самое дурное – они прекрасно отдают себе в этом отчёт…
Оценив на глаз всё еще приличную кипу непрочитанных бумаг, Никита решил ознакомиться с ними дома. Допил кофе и стал собираться. В зале никого уже не было. Засунул в кармашек папки прочитанные бумаги и подозвал официантку, чтобы расплатиться и поблагодарить за сытный ужин: лагман был особенно хорош.
«Здорово, что я оставил машину там за сквером. Сделаю кружок, мозги проветрю», – подумал Никита, остановившись у терминала напротив кафе, чтобы оплатить парковку.
Как всегда, перед пешей прогулкой он отметил время на часах, что носил на правой руке, а заодно и машинально глянул на прикреплённый к ремешку маленький компас, стрелка которого указывала на юго-восток по направлению к стоянке. Никакого смысла делать это в городе не имело – просто привычка. Никита отцепил от петельки на поясе джинсов карабин с полевым шагомером, который сделал когда-то сам из небольшого отрезка паракорда16, завязав узел по середине и нанизав на один конец четыре красных, а на другой – девять чёрных цилиндрических бусин. И отсчитывая по одной чёрной – каждые десять шагов и одну красную – каждые сто, пошёл через сквер к стоянке.
10
«Грязный» реализм – направления в литературе, возникшее в США в 80-х годах ХХ века, ставившее целью детальное воспроизведение порочных и более обыденных аспектов повседневной жизни.
11
Раймонд Карвер (1938 – 1988) – американский поэт и новеллист. Представитель направления «грязный» реализм.
12
Миржакып Дулатов (1885 – 1935) – казахский поэт, писатель, один из лидеров правительства «Алаш-Орды».
13
Амангельды Иманов (1873 – 1919) – один из лидеров Среднеазиатского восстания 1916 года против имперских властей, участник установления Советской власти в Казахстане, участник гражданской войны, член РКП(б). Зверски убит отрядом алаш-ордынцев, в котором участвовал Миржакып Дулатов. В каталажке, где перед убийством содержался Иманов, на стене обнаружили надпись, сделанную его рукой. Он написал несколько раз имя Дулатова.
14
Сабит Муканов (1900 – 1973) – казахский советский писатель, академик, общественный деятель, классик казахской литературы.
15
Мустафа Чокаев (1890 – 1941) – казахский общественный и политический деятель, идеолог борьбы за свободу и независимость Единого Туркестана. С 1921 по 1941 находился в эмиграции в Турции и Франции. В советское время обвинялся в коллаборационизме. Вывезен нацистами из Франции в Третий Рейх. Основатель и идеолог коллаборационистского подразделения Вермахта "Туркестанский легион", выступавшего на стороне нацистов. Чокаев возглавлял его до своей смерти в декабре 1941.
16
Паракорд – семижильный полимерный шнур, использовавшийся ранее для парашютных строп.