Ахэрээну

— Цел ли ты? Да? Хвала Небесам, — сказал монах, и юноша вспомнил имя, да и тори-ай его называл. Он шагнул ближе к товарищам, нагнулся было, всмотреться, но дыхание будто кто перерезал, и вспыхнуло перед глазами.

— Они живы, — сказал брат Унно, — Недостойный служитель не врач, но сделал, что мог. Пока без сознания.

— Им нужна помощь.

— Нужна…

— Там… еще мертвые, — слова дались с трудом. Видел он их, лучше б не видел.

— Увы, уже известно о том.

— Это рухэй?

— Нет, горные жители. Прознали, верно, что войско идет, — монах больше не улыбался, — Крались неподалеку, рассчитывая поживиться. Недостойный не уследил за тори-ай — выпустил, чтобы помочь откопать… вы из-под завала виднелись едва, а камни тяжелые.

Лицо его исказилось страданием.

— Они вас хотели убить? — спросил Лиани.

— Кто ж теперь скажет… может лишь припугнуть? — печально ответил монах.

Протянул руки:

— Обопрись, сядь. Повязку тебе сделаю.

Лишней ткани не было, пришлось кое-как снять наполовину мокрую куртку, рубаху; монах разорвал ее на полосы, туго стянул вокруг ребер. Лиани прислушался к ощущениям, насколько мог что-то понять. Справа полегче, наверное, только ушибы, слева намного острее боль. Сколько — одно, два, три? И в голове не стихает горячий гул, спасибо, зрения не лишился.

— Посиди пока с товарищами, я убитых зарою хоть как, — монах поднялся, взял длинную головню, направился за соседний валун. Лиани отвел глаза от огня, глянул на небо, наливавшееся иссиня-сизым. Все казалось неестественным, словно он спит или бредит. И завал, и заботливая нежить, и мертвые, и странный этот монах, который вместо молитв вызывает тори-ай на помощь, а потом деловито закапывает убитых. Но уж лучше так, чем громогласные слезы раскаяния. Прислушался: молитвы все же звучали, брат Унно бормотал их вполголоса. Трещали сучки, постукивали камни. Это все тоже казалось неестественным, и даже лежащие рядом двое. Настоящей была лишь крепость, которая неясно, цела ли еще.

Костерок горел, маленький и бездымный, Лиани, не думая, подбрасывал туда веточки.

— Отлежись пока, — сказал брат Унно, вернувшись. — Небеса помогут, и остальные к утру оклемаются. Отсвет от горящей головни превращал его лицо в черно-красную маску, из тех, которые надевают актеры, представляя недобрых духов.

— Если бы не ты… а я и слов подобрать не могу, — еле слышно вздохнул Лиани. За спасение жизни не благодарят. О нем просто не забывают.

Больше всего юноша хотел прямо сейчас отправиться в Сосновую, раз уж не мог помочь лежащим без чувств, но понимал — в середине весны ночи довольно коротки, время быстро пройдет, а он не настолько хорошо знает дорогу, чтобы раненым идти по темноте в лесу.

— Заснуть все равно не заснешь, ну, хоть так отдохни, — сказал брат Унно. Сам он собрался всю ночь сидеть подле раненых. — Поутру подумаем, как быть дальше.

— В крепость я пойду один, святой брат. С рассветом. Присмотри за товарищами.

— За этими несчастными недостойный конечно же присмотрит, — охотно откликнулся монах. — Но сам-то как, доберешься? Ребра твои…

— Им еще дня три сильно болеть, и голове тоже. Некогда. Доберусь…

Брат Унно все-таки сомневался, морщинки пересекли лоб:

— Дойти-то дойдешь, но если встретишь кого недоброго по дороге? Или там еще чужие солдаты. С тобой сейчас белка справится.

— Возьму с собой пояс. Раз уж тори-ай взялся меня защищать…

— Ни в коем случае! — монах аж отшатнулся, — Не хватало еще притащить в Сосновую людоеда. Тебя-то он защитит, а вот прочих… Прости, но сдержать его ты не сможешь.

— Если там враги, может, сдерживать и не нужно, — еле слышно и очень зло отозвался Лиани.

— Это не ты говоришь, — брат Унно покачал головой, — Не надо так.

Лиани не откликнулся, смотрел в землю.

— Там и ваши могут быть, — добавил монах, — И пояс я тебе не отдам.

Так и не сказал ничего. Закрыл глаза, сам не понял, задремал или нет. Вряд ли, все-таки было больно. Наконец слегка посветлело.

Какое-то время еще посидел, собираясь с силами, с трудом набросил уцелевшую куртку, всю в разводах глины. Посмотрел на товарищей, надеясь, может, в себя придут? Но нет. Младший лишь пару раз застонал, шевельнулся. Так и лежат, и почти погас костерок. Только тут произнес:

— Если там кто найдется, я его сюда пришлю, помочь. До вечера можно ждать; если никого и дольше не будет, и я не вернусь… вниз по течению ручья есть деревня. Попробуйте…

**

Путь к войску брата выдался довольно легким, или все дело было в земле и воздухе родной провинции? На сей раз о пути Кэраи совсем не думал, всё взял на себя Ариму. Против обычного, доверенный слуга даже решал, когда привал и где останавливаться, и можно было сосредоточиться на том, что предстоит сказать Тагари.

Брат… какие бы размолвки в детстве и юности не возникали меж ними, незыблемым оставалось, что они — семья, и цели у них общие. Отец, возможно, совершил ошибку, отправив младшего сына так далеко и надолго от дома. Он считал, это принесет семье дополнительную силу. А вышло…

Первые месяцы после возвращения на родину постоянно себя одергивал — привык к столичному языку жестов, брошенных якобы невзначай взглядов, рисунку одежд, и приходилось каждый раз вспоминать — здесь все это может ничего не значить. Или значить совсем другое. Потом привык¸ но все же прав был Тагари — он перестал быть своим этой земле, что бы там ни чувствовал. Ведь и его тоже пытались понять, точно так же неправильно истолковывая очевидные вроде бы мелочи.

…Видел в полях возле Столицы траву, что отрывается от корней и сухими шарами катится невесть куда. Вот и он — от корней оторвался, новых не обрел. И все по старой привычке думает, что растет на месте.

Со злостью послал коня в галоп.

Все это чушь. Давай еще пожалеем себя! Лучше в сотый раз прокручивать в голове разговор: все равно что-нибудь пойдет не так, и стоит иметь варианты в запасе.

Гнал коня мимо скальной стены, опомнился только, когда Ариму ему вслед закричал; вернулся к слугам.

Здесь был настоящий лабиринт ущелий, в него не совались, проехали краем, но путники видели там огромные ели — они росли в бесконечных запутанных коридорах гор. Казалось, там и птица заблудится. Затем места пошли более открытые, появились знаменитые валуны, творения небесных ваятелей. Силуэты их были настолько причудливы, что Кэраи порой выныривал из раздумий и с любопытством разглядывал очередную глыбу, то воина, то дракона, то невесть какое чудище.

Слуги уверяли, что не раз видели невнятные тени, смутные силуэты, слышали нечеловеческие голоса — сразу видно, дикий край, раздолье для духов и нечисти. Кэраи ничего такого не замечал, но не мешал им рассказывать.

Миновали южные берега. Огромные ели остались за спиной, суровые, недовольные тем, что пришлось пропустить очередных незваных гостей.

Теперь то тут, то там зеленое мохнатое одеяло гор сползало, обнажая каменистые проплешины; а порой лесистый покров будто протерся до дыр, и из них выглядывал тот же складчатый серый камень. Непривычно изогнутые сосны росли на скалах, они будто старались прижаться к камню, защититься от ветра.

Никогда не забирался так далеко на север провинции — и самой страны. Даже в юности, когда посещал с отцом разные округа, был лишь на южном берегу озера Трех Дочерей.

Но здесь тоже простиралась его земля. И увидеть ее смог лишь теперь, когда вот-вот потеряет. А ведь если бы не письмо, разве отправился бы сюда?

Камни под пальцами почти дышали, нагретые солнечными лучами. С камнями было проще беседовать, чем с самим собой, и неважно, что в обоих случаях молча. На коротком привале отошел ненадолго от спутников, словно они могли прочесть мысли Кэраи. Он знал, что от него требуется и зачем скорее всего едет.

Был готов вызвать ненависть многих, отказаться от доброго имени, но есть все-таки вещи, которые ему не по силам.

Готов ли признать правильность этих вещей?