Страница 4 из 21
Снова здоровила!
Впрочем, какая-то странность сразу царапнула путешественника, и через пару секунд он понял, какая именно: девица по меркам здешнего народа была не только субтильной, но и низкорослой. Это сразу становилось понятным, если сравнить с окружающей ребятнёй. Дети лет десяти-одиннадцати доставали девушке до груди.
Они сгрудились вокруг, уставились на свои ручные пластины и не реагировали ни на что вокруг.
Судя по мизансцене, прежде чем обратить внимание на К., девушка что-то объясняла ребятне. Она двигалась грациозно, точно вот-вот была готова порхнуть в танце. Будто в прошлом именно танцовщицей она и была. А то и вовсе – балериной. Помимо движений грацию выдавала особенная осанка, на которую было невозможно не залюбоваться.
– Никогда бы не подумала, что хама Реудо́льфи поставят на место именно так. Браво, малыш.
– Во-первых, я не малыш. Я взрослый половозрелый мужчина. А во-вторых – что за гнусная дискриминация?
К. приблизился. Пришлось задрать голову. Вблизи дама напрочь потеряла очарование. Чёрт возьми, он видел каждую её пору, каждый дефект кожи. Родинка на икре напоминала чёрную дыру.
– Малыш, я с удовольствием с тобой поговорю, но сначала мне нужно закончить урок. Подождёшь?
– Я не малыш. Говорить не хочу. Ждать не буду.
И повернулся уйти. Женщина, тронув рычажок на ручной пластине, заливисто рассмеялась. Вот что-что, а смех у неё был милым – непосредственным и заразительным. Если бы только не таким оглушительным.
Дети по-прежнему напоминали роботов с оловянными глазами.
– Не верю. Ох, не верю. У тебя на лице написано, что ты сгораешь от любопытства. Давай так – я закончу урок, и мы поговорим.
– Ладно. Ты права. У меня есть вопросы. Но только потому, что я тут человек новый, а узнать что к чему не у кого.
К. с чувством собственного достоинства проследовал к ближайшей скамейке (естественно, для людей-гор, кто бы сомневался) и взгромоздился на неё под новый взрыв смеха вздорной девки.
Справедливости ради, залезая на лавку, К. извивался как червяк, кряхтел и даже негромко пукнул, а лицо сделалось пунцовым и сморщенным – любой бы рассмеялся.
Но настроение окончательно упало. Так всегда бывает, когда в собственном унижении некого винить. Разве что проклятых городских чиновников, которые велели расставить скамейки только для здоровил – со скользким сиденьем на уровне головы нормального человека.
Устроившись, К. охлопал карман жилета, достал окуляр и приставил к глазу, чтобы рассмотреть происходившее в деталях.
Девушка похлопала в ладоши:
– Дети, смотрим на меня.
Ребятня вылупилась на наставницу.
– Когда вам дарят подарок, какое чувство вы должны испытать?
– Сытость?
– Нет.
– Гордость?
– Ну что вы такие легкомысленные. Соберитесь.
– Радость?
– Верно, Пао́ли. Радость. И что в этом случае надо делать?
– Нажать на этот рычажок. Вот!
– Тогда чего ты медлишь?
Ребёнок – курносый мальчишка с длинной изогнутой шеей – нажал на рычажок. Лицо его тут же просветлело, глаза заискрились смешинками, а щёки раздвинулись в искренней щербатой улыбке.
– Умница.
Пацан улыбнулся ещё шире.
– Сесилли́та. А если, например, мальчик дёрнет тебя за косичку… Или нехорошо обзовёт… Что ты почувствуешь?
– Обиду, тётя Хи. Только у меня закончилась обида. Я могу только радоваться.
– И я.
– Я тоже.
– Мы все.
Девушка равнодушно посмотрела на собственную пластину. Потом нажала на другой рычажок (К. разглядел подпись «Грусть»), но ничего не произошло, потому что на пластине стрелка соответствующего циферблата была на нуле. Палец дёрнулся к радости, но застыл на полпути:
– Дети, урок окончен. Продолжим завтра. Встречаемся на Принципальной площади в полдень. И попытайтесь раздобыть какие-нибудь чувства. Может, родители помогут?
Дети кивнули, и стайка моментально рассосалась. А девушка повернулась к К., который сидел на скамейке с брюзгливым лицом.
– Нажми уже что-нибудь. Нет сил смотреть на твою постную рожу.
Девушка кивнула и утопила рычажок. Лицо сделалось радостным и безмятежным. Она присела на скамейку рядом с К.
– Давай знакомиться. Меня зовут Хохотушка Хи. А тебя?
– К.
– Ка? В смысле – буква? Тебя назвали буквой?
Она рассмеялась колокольчиком.
– Очень смешно. Тебя вообще зовут как собаку. Или домашнего хамелеона.
– Хамеле… А что это?
– Неважно.
Название этого животного К. тоже почерпнул из исторического альманаха, но совершенно не представлял, что это за зверюга и как она выглядит.
– Ты только приехал, да?
– Точно. И почему-то я был единственным, кто сошёл.
– Такое бывает, – ласково сказала Хи и попыталась его погладить,
К. буркнул, что он не домашнее животное и уж совсем не мягкая игрушка и отодвинулся с лицом совершенно оскорблённым.
– Наверное, все, кто хотел, уже побывали на Фабрике Грёз. А больше у нас и смотреть не на что. А почему приехал ты?
– Охота к перемене мест.
– Ты такой трогательный. Всего за минуту сменил шесть эмоций. Я тебе так завидую.
– А что не так с вами? Почему вы такие деревянные?
– Деревянные, – она пожевала странное слово, – Мы не деревянные. Мы обычные – из мяса и костей. Просто не можем сами чувствовать. Иногда – когда у меня есть грусть – я печалюсь по этому поводу. Но ведь в мире почти все такие. Неужели ты про это не знаешь?
– Про что? Я издалека.
– Про химические чувства.
– Говори.
Лицо её словно исчерпало радостный ресурс и снова сделалось непроницаемым:
– Боюсь, я не в настроении. Так чем могу помочь?
– Мне нужны ночлег и работа. Именно в такой последовательности.
– Я как раз сегодня купила карту. Всё там отметила. Надеялась перепродать туристам. А турист сегодня всего один.
– Сколько?
– Надеялась отдать за… У тебя, наверное, пигмейские чешуйки, да? За две монетки. Но ты меня заинтересовал – люди же интересуются, когда хотят что-то узнать, да? Поэтому я отдам карту просто так. Если потом расскажешь свою историю. У нас тут порой так скучно.
– Давай уже свою карту, – буркнул К., – Что-нибудь да расскажу. Потом.
Девушка достала из сумочки сложенную в несколько раз бумагу. На толстом листе явно рукой мастера был начертан Радостьвилль – по форме напоминавший слегка неправильный круг. Синими чернилами были отмечены полезные для путешественника места.
– Смотри. Это пансион Матушки Зззз. Здесь можно покушать и закупиться бакалеей. Ну, и переночевать, конечно. Вот тут можно поискать работу. Какую именно не скажу. Не в курсе таких тонкостей. Но что-то обязательно найдётся. Ты поспрашивай. Только будь настойчив – наши малыши во всех чужаках подозревают воров и шпионов. Хм… Скажи, что ты от Хохотушки Хи. Вообще всем говори, что от меня.
– Понял. Место для ночлега тут одно. Я буду там. За историей приходи завтра утром – не ошибёшься. Спасибо говорить не стану. Мне ваш город с первой минуты не понравился. Точнее, город-то как раз и ничего. Но вот содержимое…
Хохотушка Хи нажала на рычажок и снова повеселела:
– К., можно просьбу?
– Нет.
– Я хочу взять тебя на руки. Можно?
– НЕТ!
– Пожалуйста! Ты не такой, как наши невырослики. Ну пожа-а-алуйста!
Лицо девушки сделалось умильным и просящим.
– Ладно. Только быстро. И чтоб без всяких там телячьих нежностей. Я не щенок. Я взрослый мужчина.
– Ты такой лапочка!
Она ухватила недовольного К. на руки, вскочила со скамейки и радостно закружилась по скверику – будто в вальсе.
Перед глазами путешественника замелькали позолоченные кроны деревьев. У него мгновенно закружилась голова. Прямо напротив лыбилось уродливое лицо с носом-румпелем, кошмарными порами, змеистыми прожилками глазных белков, извивающимися бровями, выщербленными желтоватыми зубами, между которых застряли лоскутки пищи. Всё это выглядело тошнотворно. Нельзя рассматривать человеческое лицо в таком увеличении. Оно становится похожим на морду рептилии.