Жил-был мозг

– Светило, передать-то я слова твои передам, да только гарантии не имею, что народ их услышит, даже если я их кричать им в ухо начну.

– Ты, Иван, главное, скажи, а, как и что, я с каждым сам разберусь.

– Добро, Светило!

– Что ты заладил: Светило, да Светило… Ясень меня зовут!

– А теперь, – велел Ясень, – отправляйся на старый мост и скажи мертвецам, что покой душам своим они получат, как только прощения испросят друг у друга. И коль скоро они это сделают, тут же, не медля, призови меня, я как раз к тому часу вновь в обходе буду, иначе тебе не сдобровать.

– Как же с богами, то бишь, с разбойниками быть? Они ведь с моста глаз не спускают.

– Ещё как спускают, да только я один об этом ведаю, больше никто. Тайна это их великая. Есть час, когда все боги до единого засыпают, не могут они в этот час бодрствовать, природа у них такая. Он как раз скоро наступит. Так что ступай, поторапливайся, ты должен будешь успеть до их пробуждения.

Вскочил Иван на Федотов лисапед, скрестил руки на груди, закинул ноги на руль и понёсся скорей к мосту. Встал лисапед как вкопанный прямо посередине моста и зателикал звоночком, чтобы все мертвецы слышали. Ну, Иван откашлялся, горло прочистил, и поведал убийцам дрожащим голосом, кои продолжали колоть и резать друг друга, как им с этого самого момента обресть мир и покой на душе. Ощерились мертвецы и ну давай надрывать кишки над Иваном и его речью, а после продолжили своё занятие. А те, что были ближе, обратили к нему свои обезображенные рожи, протянули руки, чтобы стащить его с лисапеда вниз и там порешить, как это у них, у мёртвяков принято.

– Иди к нам, Ванюша, мы над тобой потешимся, а затем поглядим, каково тебе самому захочется потом прощевать свово душегуба!

Тянутся они к Ивану, никак не могут ухватить, уж больно ноги высоко задраны. Тут только Иван понял, почему дед Федот велел ему ноги на руль каженый раз класть, когда он через мост ехать соберётся. Жаль только, что мертвяки шины на лисапеде попортили, в крошку искромсали. Вдруг петухи первые хрипло заголосили. Испужался Иван, что не успеет порушить мост до того, как боги пробудятся.

Соскочил с лисапеда и давай прыгать и скакать по головам убийц. Ошалели мертвецы от такой наглости, оставили поножёвщину и, принялись всем скопом ловить Ивана, подсобляя друг другу. А Ивану только того и надо было, он скоренько пробежался туда – обратно и на лисапед свой заново запрыгнул. Тут только мертвецы увидали, что пока они за Иваном гонялись, друг друга резать, да колоть перестали.

А уж коль скоро ничто более их не связывало между собой, мост рассыпаться начал. Испугались мертвяки, что как были неупокоенными, так и останутся во веки вечные. Вспомнили, о чём им давеча Иван говорил, стали друг у друга прощение скоро вымаливать: прости, мол, нашло что-то, околдовали, сам не ведал, что творю…

Обрадовался Иван, что душегубы одумались, повинились, слез с лисапеда и начал руки им всем израненные пожимать. Увлёкся маленько, забыл о чём с Ясенем договор был, разбойные боги тем временем пробудились и увидели, что моста больше нет, уж он рассыпался безмала весь, что мертвецы, прощённые, один за другим с лёгкостию разбредаются по их небесному оазису. Отяжелели от злобы и ненависти божественные руки, головы и души. Собрали они свою силу неземную, какую накопить сподвиглось, и обрушили всю без остатку на бедного Ивана, со всей яростию, на какую только способны были.

Стоял Ванюша на тот момент на самом верху моста и, как только злобы богов его коснулись, вместе с лисапедом завертелся в страшном урагане. Вспомнил он про Ясеневый указ, призвать его, сразу, как убивцы покаются друг перед другом. Но понял, что опоздал. Чудилось ему, что разорвало его на мелкие кусочки и развеяло ветром по миру.

Радужные лучи Ясенева света пробили толщу небесного круговорота, сомкнулись в дружные ряды и выстроились в новый гигантский радужный мост. А Иван где стоял до того, как его ураганом закрутило, так там же и продолжил стоять. Увидали боги-разбойники, что ничего у них не вышло, пожалели, что израсходовали всю мочь, не подумавши. Не под силу им теперь сокрушить сияние Ясеневого моста и Ивана на нём.

Иван, тем временем, по мосту, сотканному из лучей, а не крови человеческой, на Федотовом лисапеде в земной мир благополучно вернулся. Бросились небесные злодеи за ним следом, да не тут-то было, мост, перед ними рассеялся, в капли превратился. Стали тогда они проклятие всякие выкрикивать ему вдогонку: чтоб он помер, чтобы век ему Марьи своей не видать. Да только Ваня их не слушал, какой дурак придаст значения словам, вылетевшим сгоряча?! Первым делом, он к Марьюшке побежал, рассказал, что договорился с богиней, и что колечко она ему отдаст, как только он ей мешок с нелепостями вернёт. Марья как узнала, что милый должен взратиться к богам, горько зарыдала.

– Не ходи, Ванечка, без тебя – хоть помирай, а кольцо ты мне и другое подаришь.

Тут Иван всё ей рассказал, что богиня нелепостей грозилась на веки вечные забрать Марью к себе и разлучить их безповоротно, если он просьбу её не выполнит. Не ведал он, что радужный мост перед небожителями исчез, и что богиня уж вовек не сможет спуститься на землю, чтобы забрать Марью. А раз не знал, то и делал то, что обещано. Вот собрался он и отправился по Марьиной наводке собирать нелепости с подружек, которые те из мешка повытаскивали и разобрали по домам. День, два, неделя проходит, а Ивана всё нет. Будто деревня небольшая, и подружки по соседству живут. Марья волнуется, стряслось что.

Побежала она искать любимого, кого ни встретит, всех расспрашивает. Приятелки отвечали, что все до единой нелепости они с великой радостию вернули в мешок обратно, и даже ещё и своих положили вдобавок. Осталась только крайняя нелепость у той самой Алёны, которая всё время спала на ходу и которую люди «избранной богами» называли. Она жила на самом краю деревни.

К мешку-то как раз она последняя доплелась, вот и досталась ей самая что ни на есть тяжёлая человеческая нелепость – зависть, да не простая зависть, которую можно в раз от себя отпустить, а расколотая на кусочки. Разбилась она, когда богиня мешок с себя скидывала. Может, потому девушки и не стали её сломану подбирать. И покуда Алёна соображала также медленно, как и передвигалась, то никак не могла узреть, отчего ж она свой покой с тех пор потеряла. И как только на пороге она Ивана-то увидела, тут же поняла, что хочет себе такую же любовь, как у Марьи.

Заходит Марья к Алёне, смотрит, а Иван спит крепким сном на Алёниной постеле. Марья зовёт его, а он не слышит, не просыпается. Поняла Марья, для чего боги избрали Алёну, чтобы злость свою выместить, чтобы та зельем его опоила. Вот Марья и говорит:

– Мне, Алёна, вернуть надобно все нелепости богине, иначе она меня к себе заберёт на веки вечные. Где тот мешок, что Иван с собой принёс?

Алёна тем временем в сорочке на кухне сидела и сладостями живот набивала.

– Мешок – у порожка, а нелепости тут где-то по дому разбежались. Забирай, коль задастся.

Стала Марья их созывать, а они от неё – кто куда, не хотят в мешок возвращаться. Хорошо им у Алёны, вольготно живётся. Пробовала догнать, да, где уж там! Нелепости сквозь пальцы, как вода сочатся. Что делать? Поняла Марья, что не под силу ей одной собрать все. Вновь зовёт Ивана, а он всё также спит крепким сном. Пошла Марья домой и думает: «Уж лучше пусть меня богиня к себе заберёт, коли Ивана мне теперь не видать». Идёт, а на встречу ей – дед Федот:

– Здравствуй, Марья! Где Иван? Слышал я, что сподвезло ему с небес вертаться?

Марья испугалась, как увидела такого древнего, белобородого старца, да вспомнила, что про него Иван ей тоже успел поведать. Она рассказала Федоту, что богиня велела ей мешок с нелепостями вернуть, а тогда и колечко она им с Иваном отдаст.