Страница 22 из 26
И это Лавру не понравилось.
Кончилась зима, прогремела грозами весна, пришло, радуя трудящихся и управленческий персонал, жаркое лето – а затем добрались и до осени.
Великан был уже на́большим боярином.
Сегодня Вятко-князь устроил приближённым праздный день. Отмечали рождение сына в семье княжича Сутолоки. Правда, звали теперь княжича иначе, потому что, став десяцким соловьёв, охранявших лесные границы, получил он прозвище Гридня. Пока что Гридень со своей десяткой новобранцев был в Городенце; юноши проходили обучение у старых соловьёв, осваивая смысл разных сигналов, улучшая силу и чистоту свиста. Заодно с ними свистеть училась молодая мать – Печора.
Явившись ко двору, Лавр засвидетельствовал своё почтение князю, а потом, выйдя на улицу, включился в весёлый пересвист, гуляющий по улицам. Свистели ученики-соловьи, ветераны и просто дети. Вот и он, понатужившись, выдал такой мощи сигнал «Я здесь, в этом месте», что из домов и со дворов повыбегали все, а первым бежал со своего двора молодой Гридень, благодарный Великану за участие в его женитьбе.
Вслед за ним на двор вышла Печора с младенцем на руках, улыбнулась Лавру, но свистеть не стала, чтобы не напугать чадо.
Лавр припомнил, как зпосле первой суматохи со сватовством, переездом в Вятич и подготовкой свадьбы, в неожиданную минутку они вдруг оказались наедине – просто пробегали друг мимо друга по двору, и она шепнула ему: «Что же ты наделал, Великан». Вот тебе и на́. Он ей, можно сказать, жизнь устроил, а она всё равно недовольна…
Весной, ближе к лету, Великий господин ещё больше поднял его в иерархической системе власти – за то, что Лавр предложил устроить на южных рубежах лесные засеки. Проблема была такая: степняки гоняли по степи свои стада, и постоянно заводили их в лес. Там прохладно, сочная зелень, грибы. Скотина с удовольствием всё это съедала, вместе с лесным подростом. Только что проклюнувшиеся деревца не то, что не вырастали, они вообще исчезали в первый же год. Остальные деревья старели, в конце концов падали и сгнивали – а новых-то и нет!
– Старики баяли, что раньше лес был до самого моря-океана, – сумрачно сказал тогда старший лесной боярин.
– То уж совсем старые времена, – усмехнулся Вятко. – давно ушёл уже лес от моря-то.
– И все наши вёски там пропали.
– Чтобы выгонять этих из наших лесов, приходится набирать в соловьи всё больше юношей. А кому работать в поле и дома?
– Скоро они совсем съедят наш лес.
Лавр знал, что не поможет ничто, и степь дойдёт едва не до самой Оки. Но надо же было ему что-то сказать, ведь они на боярском вече прели.
– А засеки вы делаете? – спросил он, ожидая услышать сокрушённое: «Ну, конечно». И тут оказалось, что нет, не делаают! Впервые слышат! И стал он объяснять, как правильно устраивать засеки. Дерево направо, да него дерево налево, и не подрубая до корня, стоб не сохло, да ветви-то заострить…
– Мы ещё у бортевых деревьев ставим луки-самострелы, петли, – добавил бортник.
– И это тоже можно, – согласился Лавр. – И вдобавок стражу соловьёв.
– Вот придут они на опушку, – злорадно засмеялся кто-то из бояр, – а весь лес против них ощетинился! И пойдут они прочь!
– Великан! – объявил Вятко. – Будешь теперь на́больший боярин! И тебе приказ даю эти засеки делати. А всем – ему помогать!
С тех пор всё лето, и начало осени Лавр ездил по огромной территории, организуя общее дело. Но сегодня – прочь рабочие вопросы! Сегодня князь собрал всех, чтобы праздновать рождение у Гридня и Печоры первенца, которого пока так и прозвали Перваком. Когда определятся его характер и призвание, родители сменят ему прозвище.
Стол был полон яств. В подготовке принимали участие все семьи Городенца. Приехали многие князья, а кто не смог – те прислали свои мёды, пиво и квас, чтобы и они бы шли в жертву, когда гости будут петь славу Яриле, молвя богу просьбы свои о ниспослании новорожденному всех благ.
Когда устраивали отды́х на перемену блюд, местный гусельник спел хвалебную песню князю. А Печора сообщила, что «наш Великан» тоже большой мастер петь под гусли! Деваться было некуда, а что́ петь – он знать не знал. И чёрт его дёрнул – не иначе, под влиянием разговора про соловьёв лесной стражи, он завёл речитативом балладу про Илью Муромца, только потому, что там упоминался соловей. Не по тексту, а как помнил, и без христианских терминов. Но соловей-то там был показан, как разбойник!
Лавр сообразил, что ошибся с репертуаром, не сразу. Пока пел, что Илья муромский, с городца на Оке, тридцать лет и три года сидел сиднем и не мог подняться, слушатели сочувствовали. Когда запел, что пришли чародеи, а Илья встать не мог, чтобы принять их, а те налили ему чарку медовую, и он, выпив, почуял в себе силу – радовались. Ясно: муромские мёды все хвалят, да и в чародеях никто не сомневался.
Сообщение, что Илья отправился на реку, на Днепр, который знали тут как Доне-пре, приняли спокойно. Если обычные жители ни про какой Днепр и не слыхивали, то многие из собравшихся у князя руководителей бывали там, некоторые и не раз, совершая торговые или дипломатические миссии. Путь простой: по Оке вверх, там волоком, а дальше по нескольким речкам вниз, да по Десне, а она уже сама в Днепр впадёт.
Однако дойдя до нехорошего пассажа: «Да у той ли речки у Смородины, сидит Соловей-разбойник во сыром дубу, сидит Соловей…», Лавр отложил гусли. Взмолился:
– Не могу, Великий государь, дальше петь. Хулительные слова там о наших соловьях. Ведь сложили эту сказку на реке на Днепре, во городе Киеве.
– Нет, – нахмурился Великий государь, – пой. Узнаем, что бают о нас и́нде. Пой.
По мере пения Вятко наливался гневом, а при последних словах стукнул кулаком по толстой столешнице, да так, что она загудела вся.
– По славному полю, значит, так?! Свисти, Гридень, сюда робят! – крикнул он. Сын его, десяцкий Гридень выскочил во двор, отсвистел сигнал «Все сюда», и минуты не прошло, прибежала вся его команда.
– Смотри, Великан, какие они! – ревел князь. – Даже ты с ними не справишься.
– Отче-ата, – в ужасе воззвал к нему Гридень – Великан-то нас всех разом побьёт.
Все засмеялись, и князь отмяк.
– Да, Великан может, – уже тише проворчал он. – Но, чтобы какой-то мурома, опившись мёду, да свалил бы нашего соловья во честном бою!
– Великий государь! – воззвал лесной боярин. – Сам же ты заметил, по чисту полю муромский разбойник соловья потащил! На степь ушёл! Это предатель какой-то, соловья-то не в честном бою, а обманом взял. И повёз… Куда повёз?
– В городец Киев, – мрачно сказал Лавр, и опять ударил по струнам:
– Что за Киев такой? – задумался князь, и все наперебой взялись ему объяснять, каждый – как сам понимал.
– Мню я, то городец на Киянке, с того брега Доне́-пре, – сказал боярин Инозёма.
– Нет там городца, – возразил воевода Хрипун. – Так, вёска.
– Ты давно там не был. Есть городец: и вал, и загородка. Но маленький.
– Меньше Городенца?
– Меньше, Великий государь! Намного меньше.
– Так почему же Илья из муромов пошёл к их князю? Пошто не ко мне?
– Хазары дань от них берут. Бают, уже вёсен с две дести.[26] А платить им нечем! Потому что продавать нечего. Отнимают золото у соседей, и так всех озлобили, что их бить стали. Теперь в том городце у их князя дружина с каждого грабежа свою долю берёт, за тем к ним и сходятся отовсюду богатыри, вроде речённого Ильи.
26
Двадцать лет.