Соприкосновение

Азат рассказал, что в сезон дождей деревянный двадцатиметровый столп отражает молнии. Он соединен с лингамом внутри храма и время от времени молнии раскалывают его. Потом брамины8 склеивают лингам обратно с помощью теста и масла. Так осуществляется закономерный круговорот влияния Шивы на мир – разрушение и возрождение.

Как воспринимать то, что сейчас происходит, отношусь я к нему или нет?

Я не хотела принимать или отрицать. Только понять, для чего вышло так, что я смотрю на столб чёрного дыма, слышу звон колокола, и вокруг меня чужой народ славит чужого бога?

«Чужое» – лишь слово, которое зачем-то придумали и отрезали от единого целого на множество кусков. Все мы стремимся к одному и тому же разными путями, и, может, вместо того, чтобы искать различия, нужно искать сходства?

Вера это, в конечном итоге, важно. Что бы кто ни говорил, все во что-то верят. Вера в себя – тоже вера.

Я чувствовала и знала, что готова принимать всё, что вижу, слышу и получаю здесь, но я в гостях и только. Наверное, правильнее всегда быть в гостях у внешнего и дома у внутреннего.

Храм Электрического Шивы со стороны был похож на избу, опоясанный деревянной верандой с потрескавшейся краской, сам он выложен из камней. Толстые сырые бревна веранды раздулись под тяжестью крыши. Прежде чем войти в храм, паломники ударяли в колокол, взбирались по скользким мраморным ступенькам, совершали обход храма по часовой стрелке и, выходя из него, вновь ударяли в колокол.

Преодолев ступеньки, я как клещ вцепилась в одно из бревен веранды. Стопы коснулись пропитанных влагой времени и дождей прохладных досок. Центр храма был огорожен стенами, скрывающими от глаз шивалингам, и мы следовали друг за другом по тесному тёмному тоннелю. Ноги скользили по мокрым доскам, я посмотрела вниз и увидела в полу зияющие дыры.

Замечательно…

Я попробовала придерживаться за стенку, но это оказалось не лучшей затеей. Брёвна были такими же мокрыми, как и доски пола. Я не хотела получить занозу и оставила руки при себе. По возможности старалась не отставать от своей группы, хоть и идти по такому коридору было крайне неудобно. С одной стороны, я боялась задержать тех, кто шёл следом за мной, с другой – отстать от своих, а с третьей – выйти отсюда поскорее тоже немаловажно.

Заднюю стену храма покрывали следы маленьких ножек. Каждый проходящий мимо паломник бережно прикасался к ним. В очередной раз перед моим внутренним взором возник жирный знак вопроса касательно веры и моего поведения в ней.

Кто я?

Неужели я действительно спросила себя об этом?

Сердце тянулось от противоречивого нового к противоречивому привычному. Во мне никак не могло сформулироваться и сформироваться отношение к событиям, которые со мной случались. Не только сейчас. Я буквально ощущала, как вымучивала из себя большинство чувств и не знала, что с ними делать. Не могла разобраться в том, что из них настоящее, а что автоматическое, поддающееся воле случая или влиянию извне. Стремясь к честности перед собой и другими, часто не верила самой себе. Всё, к чему я прикасалась мыслями и чувствами, нередко взрывалось обманом, требовало проверки и анализа, что отрезвлял меня, как холодный мрамор ступенек, ровно до того момента, когда я опять не начинала поддаваться дуновению ветреных мыслей и эмоций.

Сейчас я относилась к событиям так, как читатель относится к книге. Он увлеченно её читает, верит в каждое слово, в мир, созданный в ней, а, закончив последнюю страницу, расстраивается, взгляды его, возможно, меняются, но книга отправляется на полку и не тревожит разум до следующего прочтения.

На выходе из храма меня ждал неприятный сюрприз в виде высокого порога. Если забраться куда-то с помощью подручных средств я могла, то слезть – более серьёзная проблема. Женщины из моей группы легко спрыгнули с него, спустились по скользким ступенькам и непринужденно разговаривали, ожидая меня.

А вот я застряла. Чёрт! Собрала в одну руку ткань юбки и приподняла её, чтобы видеть ноги. Спиной чувствовала, что за мной формируется очередь. Звон колокола сделал паузу, звонить я в него не собиралась – объявились дела поважнее. Зацепившись пальцами за бревно, я некоторое время перетаптывалась с ноги на ногу и, наконец, решилась сделать широкий шаг вниз. Есть!

Знала бы, что так будет, – не полезла бы. Наверное. После этого шага спуск по обычным ступенькам показался сущим пустяком.

Когда мы обулись, отойдя от храма на поляну с чёрной, жирной почвой и прибитой к ней дождями пожухлой травой, я испытала облегчение. После меня колокол снова звучал часто и звонко.

Несмотря на простор вокруг, само празднество я ощущала замкнуто. Мне было тесно в нём, и, как бы я не пыталась его понять, ничего не выходило.

Я радовалась пребыванию на холме, глаза горели интересом и желанием познавать волшебный, чужой мне мир, но к синему Электрическому Шиве я ничего не почувствовала.

Я не могла его представить где-то рядом с собой, в своей жизни. Не могла представить, что ему интересен этот праздник.

Я могла бы пустить его в сердце, если бы мы были друг другу нужны. Если бы он был мне нужен так же, как паломникам, пришедшим сюда.

Для меня Шива чужой и холодный, синий и зелёный. Он этот холм и небо над ним, но, спустившись отсюда, я легко простилась с ним, не приглашая в дальнейшую жизнь. Только если в гости.

Спуск требовал чуть большего соблюдения равновесия и внимательности к крутой дороге. Ко мне вернулся Чату. Поэтому от меня требовалось немного другое – иди за ним так, чтобы никто никого не тянул. Он снова спешил, а я снова его тормозила. Со стороны всё выглядело так, будто мы просто спускались.

Полные пегие кобылы, нагруженные тюками с вещами, долгоногие жеребята, замершие возле них в поисках молока, ярко-жёлтые палатки на фоне туманного неба – мы вернулись в долину между двумя мирами, живущую особенной, отдельной от всех жизнью, и устало опустились на деревянную лавочку в одной из поставленных на скорую руку палаток.

Дымящийся чай в пластиковых стаканчиках совсем скоро оказался на низком столе перед нашими носами. За разговором он пился быстро у всех, кроме меня. Пальцами через пластик я чувствовала, насколько он горячий, и пить не торопилась, осторожно двигая из стороны в сторону стаканчик по неровным дощечкам стола. Как и высокие ступеньки, горячий чай – немного не моё.

Вообще я всё могу, но придётся подождать.

Иногда казалось, что проще от всего отказываться, чем требовать чуть больше времени для себя. Только иногда. Так что я усиленно дула на чай, не желая ходить с обожжённым языком, что всё равно случилось. Терпеть ненавижу это.

Во время спуска женщины вели себя отстранёно. Если при подъёме я стремилась зацепиться за части нашей группы вопреки торопливости Чату, то, идя обратно, полностью сосредоточилась на вихляющей тропе. Я часто прижималась к скалам, пропуская поднимающихся подростков с громко играющими европейские хиты или даб-степ колонками. Индийцы умеют создавать атмосферу. Я лицом к лицу встретилась с сочетанием прошлого и настоящего, со стремлением к внутренней тишине, к соединению с чем-то, что больше нас, и с внешним гулом разговоров, музыки, песен.

Один поворот сменял другой, и в какой-то момент я почувствовала, как трясутся от усталости и напряжения ноги. Мышечная боль о себе знать пока не давала. Я помолилась скорее телу, чем кому-то извне, чтобы оно донесло меня до дома без приключений.

Перед поездкой я готовила ноги к длительным походам, но план не увенчался успехом. У меня постоянно что-то болело. Тем не менее сейчас кроме лёгкой дрожи никакого дискомфорта я не испытывала, и это успокаивало.

Шаг за шагом преодолевая последние метры спуска, я вдруг захотела две вещи на этой чужой земле – молока и шоколада.

Счастьем было посадить себя в машину. Благодаря сделанным фотографиям я вычислила, что восхождение длилось около двух часов, а на спуск ушёл всего час.

8

      Брамин – представитель высшей касты в Индии.