Грешник

В общем, отец Данмара мою инициативу воспринял с настоящим ликованием. По его лицу легко читалось, что он сейчас невероятно горд за то, что сын проявил интерес к его ремеслу самостоятельно. Поэтому первым делом он подвел меня к неподъемному мотку толстой проволоки, а следом вручил молоток, клещи и зубило. Моя задача оказалась простой настолько, насколько это вообще может быть в кузнице. Я должен был отмерять по специальной заготовке длину проволоки, обкусывать ее ударом молотка по зубилу, а при необходимости и выпрямлять. Затем я самостоятельно складывал все обрубки в полыхающий горн, и немного погодя, когда начинали краснеть их кончики, расплющивал их на манер шляпки в специальной штуковине, которая называлась гвоздильня. Да, вы все правильно поняли, освоение кузнечного дела я начал с изготовления простых гвоздей. И пусть эта работа не была слишком уж тяжелой, но нетренированное тело Данмара начало яростно сопротивляться такой нагрузке уже через считанные минуты. Первой устала рука с молотком, за ней следом рука с зубилом. Потом заболело плечо и спина, а им в унисон застонали локти. Каждый новый замах отдавался болезненной дрожью во всем теле, а вибрация от каждого удара вгрызалась своими тупыми зубами в сами кости.

Однако я продолжал исправно поднимать и опускать зажатый в кулаке инструмент, откусывая от длинного мотка одинаковые кусочки. Для меня все эти неприятные ощущения на контрасте с незаживающими следами демонических зубов и когтей, пылающих на моей душе, были едва ощутимы. Вот только юное тело, перенесшее к тому же совсем недавно тяжелую травму, оказалось не настолько стойким, как мой дух.

Закономерным финалом моего рвения стало то, что Эпимос вынес мою бесчувственную тушку на свежий воздух, потому что я попросту потерял сознание. После тягучего жара натопленной кузни теплые ласки полуденного солнца показались мне едва ли не грубыми морозными оплеухами. От резкой перемены температуры, я тут же пришел в себя. Но стоило мне осознать, что меня держат чьи-то руки, так сразу же инстинкты загнанного грешника в очередной раз перехватили у разума контроль над телом.

К тому моменту, когда в голове хоть немного прояснилось, я уже стоял, по-звериному сгорбив спину и согнув колени, напоминая испуганного волчонка. Я готовился к яростной схватке за свою новую жизнь. Жизнь, которую я только начал вкушать заново, цену которой узнал…

Но на меня никто не собирался нападать. Постепенно в голове прояснилось, и я понял, что здесь по-прежнему никого не было, помимо Эпимоса. И сейчас он испуганно замер, глупо уставившись на зажатое в детском кулачке зубило.

— Сын? — Осипшим голосом позвал он меня, не сводя взгляда с направленного в его сторону острия инструмента. — Данмар, ты чего? Это же я…

— Прости… отец, — выдавил я из себя, едва не поморщившись, из-за того, что чувствовал себя обманщиком. — Мне снова привиделся кошмар…

Кузнец знал о том, что я часто вскакиваю с криком посреди ночи, поэтому лишь понятливо кивнул, примирительно выставляя ладони.

— Хорошо, тогда может быть ты отдашь мне зубило?

— А… конечно… — я смело подошел к великану, вручив ему инструмент, но снова непроизвольно вздрогнул, когда моя рука коснулась его мозолистой ладони.

Это не укрылось от внимания Эпимоса, и он воззрился на меня с невероятной тоской в глазах.

— Ты изменился, сынок… — грустно покачал он головой. — Ты стал совсем другим…

— В каком смысле? — Настороженно отозвался я, украдкой начиная присматривать пути для бегства. Просто на всякий случай…

— После этого злосчастного падения ты совсем перестал улыбаться. А в твоем взгляде поселилась тягучая вселенская тоска. Так на мир смотрят дряхлые старики, давно схоронившие своих детей. Те, кто понимают, что их от врат загробного мира отделяют лишь мгновения…

Я хотел ответить что-нибудь нарочито бодрое, попытаться разубедить отца мальчишки и чем-нибудь обнадежить. Но не смог, потому что его слова были истиной. Я действительно ощущал всей своей кожей жаркое дыхание ада. Я знал, что человеческая жизнь слишком коротка, и что вскоре я снова вернусь туда…

— Ты тоже стал редко улыбаться, отец…

Одинаковые дни, наполненные монотонной работой, складывались в недели, а недели растягивались в месяцы. Тело Данмара заметно окрепло и обросло мясом, стало гораздо лучше откликаться на команды моего разума. Да и местный язык я уже освоил достаточно хорошо, по крайней мере, для девятилетнего мальчика, коим я, собственно, для всех и являлся. Кстати, да. Забыл сказать. Прошел ровно один местный год с того момента, как я попал сюда.

С некоторых пор Эпимос стал привлекать меня к самой серьезной работе, которую мы с ним выполняли практически наравне. Теперь я уже трудился с ним плечом к плечу, и эти моменты казались мне наиболее удачным для того, чтобы вести расспросы о мире, в который я попал.

— Отец, а для чего мы так много работаем? — Задавая вопрос, я старался чтобы он звучал максимально искренне и наивно. Чтобы у кузнеца не возникло никаких сомнений, что это спрашивает именно ребенок.

— Как для чего? — Удивился отец мальчика. — Чтобы нам с тобой было, чем питаться.

— А почему мы работаем целыми днями, а зарабатываем так мало?

— С чего ты решил, что мало? У нас всего вдосталь! Есть и пища, и чистая вода, крыша над головой…

— А еще брага… — не удержался я от попытки уязвить Эпимоса за его частые возлияния.

— В том числе, — невозмутимо согласился гигант, крутя в руке пудовый молот, как игрушечную поделку.

— Но все-таки мы не можем себе позволить такой богатой одежды, как тот старик, что приходил меня лечить.

— А, вот ты о чем… — кузнец смущенно поскреб подбородок, взлохматив свою пышную бороду. — Понимаешь, Данмар, мы — ремесленники, и таких как мы очень много. Значительно больше, чем обученных магов…

Эпимос пытался объяснить мне простыми словами причины классового неравенства здешнего общества и вытекающие из этого экономические предпосылки, а я внимательно слушал его, изредка задавая наводящие вопросы. Естественно, я не напирал, а делал между нашими беседами длительные паузы, иногда доходящие до одного-двух дней. И итогом стало то, что уже через полтора месяца я смог схематично нарисовать самому себе приблизительную картину устройства социума.

Итак, начать стоит, пожалуй, с самого начала. Волей Дьявола меня занесло в мир, который местные никак не называют. Слово «планета» здесь вообще незнакомо, поэтому аборигены употребляют лаконичное «Мир» без всяких лишних пояснений. И царило здесь некое подобие развитого средневековья. Чем больше я жил в теле мальчика, тем чаще меня посещали различные видения из прошлой жизни. Память словно бы оживала, извлекая из своих глубин такие подробности, которые я даже не чаял когда-нибудь вспомнить. Так что мозг услужливо мне подсовывал знания о средних веках того мира, в котором я когда-то жил. А я уже самостоятельно сравнивал с тем, что видел и слышал здесь. Отличий, конечно же, хватало, и главнейшим из них была магия. И даже такому профану в истории как я, было заметно, насколько сильное она оказывала влияние на здешний жизненный уклад.

Как мне поведал еще Данмар, искра магии таилась в каждом жителе планеты. У кого-то она чуть более выражена, у кого-то менее. В этом плане, Анима Игнис не отличалась от любого другого людского таланта. Ну, к примеру, рисования. Как посредством упорной и длительной практики можно научить рисовать почти всякого, так и магический дар можно было развить в ком угодно.

Разница будет только в способности учеников. Если одному предстоит долго и упорно тренироваться изображать стоящий перед ним кувшин, раз за разом совершая множество ошибок, то другой едва ли не сразу начнет творить на холсте собственные миры. Так же и здесь. Там, где тысячи адептов медленно ползли по лестнице самосовершенствования и со скрипом познавали прописные истины, единицы одаренных шутя и пританцовывая уносились далеко вперед, теряясь в недосягаемых далях.