Страница 80 из 90
Крадучись, я проскользнул в лес и спрятался за деревьями, наблюдая развернувшуюся картину. Солдаты согнали всех прямо к болотам, несколько человек пытались вырваться и убежать, но тут же были убиты. Гюнтер стоял на пригорке вместе со Стефаном, даже в этот час они держались вместе. Сержант громко зачитал приговор, обвиняя жителей в том, что они партизаны или их пособники, а потому, по закону Ринийской империи, приговариваются к смертной казни. К этому времени было развернуто несколько станковых пулеметов. Солдаты взяли жителей «в кольцо», внимательно следя, чтобы никто из них не смог убежать. По периметру было расставлено с десяток керосиновых ламп, отбрасывающих тусклый свет на бледные и испуганные лица жителей Вульфрика. После команды открыть огонь воцарившуюся на мгновение страшную тишину прорезали пулеметные очереди. Воздух наполнили пороховые газы, блики пролетающих пуль маячили в темноте, словно светлячки.
Все закончилось довольно быстро. Спустя десять минут никто из жителей деревни уже не дышал. Несколько десятков раненных добили одиночными выстрелами. Мне показалось, что самое страшное уже произошло, но я ошибся. По непонятной мне причине солдаты начали стрелять друг в друга. Они что-то снова кричали про партизан. Как мне показалось, они теперь видели их в своих же товарищах. Я отыскал взглядом сержанта со Стефаном. Гюнтер снова схватился за голову, точно ее раздирал сильный приступ боли, а Стефан бросил винтовку и обхватил руками дерево, точно ища у того спасения. Он что-то кричал Гюнтеру, но что именно, я разобрать не смог. А потом они побежали. Так быстро, как еще никогда в жизни.
Не зная, что делать, находясь в растерянности и смятении, я бросился за ними, слыша, как за спиной звучат крики и выстрелы. Дальнейшие события пронеслись как в тумане. Мы бежали несколько дней, остановившись лишь один раз у ручья, чтобы выпить воды и вздремнуть несколько часов. За это время никто из нас не проронил и слова. Мы находились в каком-то странном и тупом оцепенении, словно все это происходит не с нами.
Когда мы выбежали из леса к дороге, сержант сбросил китель и нательную рубашку, после чего посоветовал нам сделать то же самое. Это были первые слова, которые он произнес после катастрофы. Последовав его совету, мы со Стефаном сбросили одежду и припустили трусцой вверх по дороге. Надо сказать, что тогда стоял довольно крепкий мороз, как минимум градусов десять ниже нуля, но я практически не чувствовал холода. Ни у кого из нас не было даже легко обморожения! Мы бежали так порядка трех часов, пока не услышали, как сзади едет грузовой военный автомобиль. Как оказалось, это был патруль, следующий в Пельт, чтобы сообщить о разгроме нашей армии при Фриментауне. После я узнал, что почти пять тысяч наших солдат попали в окружение и были полностью уничтожены; лишь единицам удалось прорвать оцепление и отступить к городу.
Поэтому, когда они подобрали нас на дороге, никого не смутил наш ошарашенный вид и отсутствие одежды – патрульные посчитали, что у нас шок и не задавали вопросов. По прибытии в город, нас сначала отправили в штаб, но поскольку всем мы молчали, командование посчитало, что мы повредились рассудком, и отправило нас в военный госпиталь. Там мы попали в отделение для психически больных. Почти все, кто там был – бывшие солдаты с посттравматическим синдромом. Они громко кричали по ночам, отказывались от еды и мочились под себя, если кто-то случайно производил громкий звук. Я надеялся, что нам удастся там переждать какое-то время, но события играли против нас. Объединенная армия союзников уже была на подступах к Пельту. Все командование, больных и важные документы в срочном порядке эвакуировали. Санитарным поездом нас сначала отвезли в больницу Милтры, однако все госпиталя были переполнены. Мы провели там порядка трех суток, прежде чем нас отвезли в психиатрическую больницу Фэллода. Местные врачи не были столь щепетильны, как вы, а потому отыгрывались на своих подопечных, как только могли. Во время одной из процедур, когда нас должны были усадить ванну и включить холодный душ, Гюнтер взбунтовался. В результате, один санитар остался с поломанной рукой, а другой лишился нескольких зубов. У лечащего психиатра была сломана челюсть и отбиты почки. Стоит ли говорить, что с ним было после этого? Думаю, вы и так знаете.
Его бросили в изолятор, где санитары из всего отделения чесали об него кулаки. Через две недели Гюнтера выпустили, однако этот бывший солдат, лучший из лучших, представлял жалкое зрелище: на руках гипс, лицо – один сплошной кровоточащий синяк. Через пару дней лечащий врач сказал, что нашу троицу, во избежание дальнейших проблем, срочно нужно готовить к операции по лоботомии. Мы так и могли бы сгинуть там, но судьба распорядилась иначе.
После поражения в войне, подобные заведения просто наводнили люди с психическими расстройствами. Даже страшно было представить, скольких людей искалечила война, и не только солдат. Больницы снова оказались переполненными, а потому, наиболее «проблемных» больных, было решено распределять по другим богадельням, как правило, наиболее отдаленным. Так мы и оказались здесь.
Рассказ Ансельма оборвался внезапно, словно все, что накопилось в его душе, вылилось, подобно воде из чайника, и теперь там стало пусто, не осталось ни капли. Профессор и Август были не просто в шоке, они находились в ступоре, состоянии, когда совершенно не знаешь, что предпринять дальше. На какое-то время в комнате повисло гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим стуком капель дождя. Бледный свет электрической лампочки отбрасывал на стены зловещие тени сидящих людей, объединенных одной страшной тайной.
Первым пелену молчания нарушил профессор:
– Да, – больше выдохнул, чем сказал он, – весьма любопытная история. Она многое объясняет. А я, как дурак, считал, что вы пострадали от военных действий. По крайне мере, первоначальная версия была именно такой. Но то, что мы сейчас услышали – все меняет.
– Что вы будете делать, доктор? Сдадите нас властям?
– Нет. Пока нет. Мне нужно подумать, все взвесить и решить, как поступить дальше. Если учесть, что во всем виноват этот ваш капитан Бойль, то вы оказались всего лишь жертвами, а настоящий преступник именно он. Вот только как его найти? Не думаю, что он захочет собственноручно признаться в совершенном деянии.
– У нас ведь есть фотография, профессор. – Неожиданно сказал Август, доставая фотокарточку из папки. Он протянул ее Ансельму и спросил: – Это капитан Бойль?
Тут кивнул:
– Именно он. Хоть и фото весьма плохого качества.
– Какое есть, – отозвался Август, – значит, Ланге и Бойль – один и тот же человек?
– Что он имеет в виду? – спросил Ансельм.
– Ничего. Так, мысли вслух, – ответил профессор, после чего позвал санитаров. Когда вошли Вильгельм и Готфрид, он снова обратился к пациенту: – Мне нужно знать от вас только одно: вы готовы повторить все сказанное, если понадобиться, на допросе или в суде?
– Да, мне больше нечего скрывать. Я готов быть по этому делу, как обвиняемым, так и свидетелем.
– Хорошо. Готфрид, Вильгельм, будьте добры, отведите мистера Ансельма в его палату, а потом снова зайдите ко мне.
Как только за ними закрылась дверь, профессор рухнул в кресло, точно обессиленный после тяжелой работы. Первым заговорил Август:
– Вы думаете, что он сказал правду?
– А зачем ему врать? Такое, даже если захочешь, сочинить весьма трудно.
– Нет, я имел в виду их роль в этом расстреле. Возможно, что они действовали по приказу этого Бойля и расстреляли жителей деревни из мести или чтобы завладеть их имуществом. Как мне кажется, зимой ночевать в палатке намного хуже, чем в доме.
– Возможно, – профессор потер подбородок, – только кто тогда расстрелял после этого всех солдат? Не сам же капитан Бойль, при помощи трех помощников, смог замести все следы? Убить более сотни человек одним махом дело отнюдь не легкое. Да и к тому же зачем им было от него убегать? Замучила совесть, и решили сдаться? Но почем тогда они ничего не рассказали командованию? И в свой визит под другой личиной Бойль пытался выяснить, что нам известно и не проговорился ли кто из солдат.