Босиком по краю моря

Когда за Леной закрылась дверь, Женя побродила по квартире, заглянула во все ящики и шкафы, потом подошла к зеркалу. Увидела в нем себя, усталую и немного растрепанную.

Женя Пчелинцева была красивой девушкой. Мама Жени всегда добавляла: «но на любителя». Так она старалась уберечь подрастающую дочь от зазнайства. Да, гордиться Жене было чем – темные глаза, густые волнистые волосы и стройная фигура. Вообще-то Женя была не стройной, а худой. Даже очень худой. И особенно недоброжелательные девицы из ее окружения даже звали ее Щепкой. Но то была зависть чистой воды. Несмотря на выступающие ключицы, острые коленки и локти, Женя обладала вполне заметными женскими формами. В школе она собирала волосы в хвостик, в институте сделала себе очень короткую стрижку. И вот тут ее «просто» темные глаза превратились в выразительные очи-вишни, появилась длинная красивая шея, и профиль обращал внимание своим изяществом. Женя, считавшая себя симпатичной, обнаружила, что ее считают чуть ли не первой красавицей курса. Такая слава была приятна, но слегка путала карты. Устремления Пчелинцевой были грандиозны – она хотела делать карьеру, а красивое лицо слегка принижало все победы. В такой ситуации она выбрала совершенно определенный стиль поведения – стала резкой, колкой, недружелюбной. Заподозрить ее в использовании внешности было сложно. Вскоре не было человека на курсе, который не считал бы Пчелинцеву злобной стервой. Это очень устраивало Женю. Теперь можно было смело двигаться вперед.

Итак, в зеркале, висевшем на стене в этой маленькой квартирке, отразилась красивая, но немного уставшая молодая женщина. В этом небольшом городе, на берегу холодного моря, она начинала новую жизнь. Какая эта жизнь будет и куда приведет этот путь – никто не мог знать. Одно только становилось ясным – сам шаг в неизвестном направлении уже был победой над рутиной, привычкой, внутренними сомнениями в собственных силах. Один этот шаг – уже был результатом. Женя скептически посмотрела на себя, потом вздохнула, а после решила, что здесь, в Дивноморске, она не собирается притворяться. Тут она должна быть красивой, энергичной и даже… доброй. «С этим сложнее всего!» – хмыкнула про себя Женя.

Она вынула из чемодана самые необходимые вещи, развесила на плечиках костюм и отправилась смотреть город. «Заодно зайду в какой-нибудь салон и приведу в порядок лицо. Все же завтра первый рабочий день на новом месте», – решила она.

Хорошо, что в Дивноморск Женя приехала летом, когда длинные жаркие дни, теплые ночи, мало дождей и ветер не такой шквальный, каким бывает в остальное время года. Город казался оживленным, но лишь на трех или четырех улицах в самом центре. Стоило свернуть в переулки – тебя окутывали тишина и покой. Женя быстро обежала центр. Заглянула на еще один вокзал – тот так же удивлял своей архитектурой, но только уже более поздней, начала девятнадцатого века. Женя порадовалась чистоте вокзала и отсутствию толпы. Потом она записалась к салон красоты и, поскольку у нее оставалось полтора часа свободного времени, пошла гулять по прилегающим к центру улочкам.

Как только Женя свернула за угол, она увидела широкую, мощенную булыжником мостовую. По обе стороны проезжей части шли узенькие тротуары, вдоль них росли почти одинаковые липы. Такое впечатление, что все на этой улице произошло одновременно – домики под красными крышами построили, палисадники с дельфиниумом разбили, липы посадили, витиеватые колонки с водой поставили и покрасили в темно-зеленый цвет. Женя помнила, что московские улицы всегда были забавны в своем разнообразии – тут и деревянный домик, и особняк арт-нуво, и стеклобетон немыслимой высоты, лоскуты асфальта и зелень бесхозная, никем не посаженная, но выросшая и даже цветущая. Московские улицы были аляповаты и теплы в своей безалаберности. Улицы Дивноморска были уютны своей видимой прочностью и основательностью. И, казалось, не было истории длинной, военной, разбомбленной. Не было того времени, когда бывшие владельцы собрались в двадцать четыре часа и уехали, чтобы впредь не вернуться, никогда уже не сесть на свои диваны в вышитых накидках, чтобы пить кофе за основательными круглыми столами. Они уезжали, зарывая в огородах фамильное серебро, втайне надеясь откопать его по возвращении и передать старшей дочери в день свадьбы… Женя не спеша шла и заглядывала в сады – это было легко сделать, жители улицы отгородились от прохожих ажурными сетками. «Я только вчера была в Москве, а сегодня гуляю по этим незнакомым улицам. За что огромное спасибо Суржикову!» – подумала девушка и достала из сумки телефон. Она остановилась на перекрестке, встала под сень огромной липы и набрала номер Вадима Леонидовича.

– Здравствуйте, это Женя! Вам удобно сейчас разговаривать?! – закричала она.

– Евгения Ильинична, я вас отлично слышу, – голос Суржикова раздался совсем близко, словно он стоял за плечом Пчелинцевой.

– Извините, я думала, что тут плохая связь! Я звоню сказать, что прибыла на место, уже устроилась и выхожу на работу. И еще. Спасибо вам за такую помощь!

Женя, отключив мобильник, продолжила свою прогулку.

А в Москве Вадим Леонидович Суржиков посмотрел на телефон и усмехнулся. «Конечно, она особа умная, энергичная, но Олегу прикурить даст! – подумал он. – Впрочем, может, ему после всех семейных разборок этого и нужно. Так сказать, отвлечься». Вадим Леонидович бросил взгляд на рабочий стол и поморщился. Ему вдруг захотелось вот точно так же, как Пчелинцева, «свалить» из Москвы буквально на край земли. «Но куда тут свалишь – если доклад и… прочее», – вздохнул он.

Вадиму Леонидовичу Суржикову было сорок пять. Последние пять лет он ходил в «женихах», поскольку был в разводе. О том, что от него ушла жена, на кафедре, да что там – на факультете, знали все. И не уставали обсуждать, почему это произошло. Распространенное мнение, будто молодой, красивый, успешный преподаватель вуза неизбежно станет изменять жене со своими студентками в отношении Суржикова «не работало». Суржиков вел себя в университете безукоризненно. Ни один, даже самый пристрастный, наблюдатель не смог бы его заподозрить в нарушении педагогической этики. Более того, на кафедре его даже упрекали в негибком и суровом отношении к студенткам.

– Вы бы помягче с ними. Это девушки взрослые, самолюбие у них… – говорили умудренные опытом седые дамы-преподавательницы.

– Отчего же тогда это самолюбие им позволяет получать неуды? – усмехался Суржиков.

Одним словом, загадка развода была своего рода вечной головоломкой – каждое новое поколение начинало свое обучение с вопроса, как же такой интересный, умный, прекрасно одетый мужчина оказался одиноким. Романы ему приписывали разные, но никто так точно и не знал, с кем Суржиков встречается и встречается ли вообще. Женя Пчелинцева, понаблюдав за Суржиковым, сказала своим близким подругам-однокурсницам:

– Ну, кто, скажите, выдержит такого зануду?! Ну, одет он хорошо и говорить умеет, да что с того? Он цепляется, как заноза!

Рита Коробицина усмехнулась:

– Женя, но он профессор МГУ! Он на симпозиумах и конференциях выступает! Из «ящика» не вылезает!

– Ну, положим, на телевидение не одного его приглашают – у нас на кафедре полно таких, – возразила Лена Титова.

Женя насмешливо поглядела на подруг:

– Девочки, ерунда полная! Это только поначалу интересно. Когда он тебя загрызет до костей, тебе будет наплевать, что он профессор и у него интервью берут. Понимаете, мужчина не должен быть дураком, жадиной и занудой. Тогда есть шанс ужиться с ним.

Подруги расхохотались:

– Женя, ну вы друг друга стоите. Тебя он, кстати, терпеть не может. Как и ты его.

– Да, мне он неприятен. Но как бы ему ни хотелось прицепиться ко мне – не получится. Я его предмет знаю на «отлично». Я знаю даже больше, чем он нам дает. Поэтому и врасплох он меня не застанет.

Да, все было так, как говорила Пчелинцева. Суржиков при каждом удобном случае делал ей замечания. Он беспощадно правил ее письменные работы, а после докладов засыпал провокационными вопросами. Но Женя удар держала. Она не только порой дерзила, ссылаясь в своих ответах на авторитет иных источников, не тех, которые были рекомендованы профессором, она всем своим поведением давала понять, что ее совершенно не волнуют придирки, поскольку она их относит на счет личного отношения, а не ее знаний.