Страница 1 из 6
Ольга Вербовая
Здоровый оптимизм
Наверное, я никогда бы не поверила, что такое возможно. А если бы кто-нибудь рассказал – подняла бы на смех. Потому что, в этом я была уверена, такого просто не может быть, потому что не может быть никогда. А уж мысль, что оно может случиться не с кем-нибудь, а со мной – казалась и вовсе дикой. Не думала об этом и Зина, моя сестра, с которой, собственно, всё и началось.
Мы всегда были похожи, как две капли воды, но, несмотря на это, узнать, кто есть кто, было проще пареной репы. Если в раннем детстве нас ещё могли спутать, то когда мы стали старше – это надо было уж очень постараться. И родные, и друзья, и соседи – все знали, что весёлая и общительная – это Марина, то есть, ваша покорная слуга. Пожалуй, я и вправду была таковой. С детства мне нравились шумные компании, я легко знакомилась с новыми интересными людьми и так же легко находила с ними общий язык. Гибкость – столь необходимое для общения качество, была мне не чужда, поэтому я вливалась в коллектив без труда: будь то в детском садике, в школе или в институте.
Зина – моя полная противоположность, даже не пыталась влиться. Её лучшими друзьями с детства были нитки, иголки и пяльцы, а также кассеты и диски со старыми песнями, ещё тех времён, когда наши бабушки были молодыми. Придя из школы и сделав домашнее задание, Зина тут же включала магнитофон и садилась вышивать. В нашей квартире не было ни одной стены, где не висело бы её картин, ни одной белой скатерти, по которой бы не прошлись её умелые ручки. Даже кухонные полотенца пестрели от вышивок.
Ещё моя сестра рано научилась готовить, и в десять лет уже сама пекла торты. Особенно хорошо получались у неё "яблочные улитки" – это пирог из нескольких рулетиков, куда заворачивалась начинка из яблок, орехов и изюма. Вся семья уплетала его с большим удовольствием.
Тогда же, лет в десять, она купила себе первые пакетики с бисером, который вскоре превратился в элегантные бусы и пару серёжек. Это дело Зине понравилось, и к двенадцати годам у неё была уже целая коллекция таких украшений. Часть она подарила мне, но я их почти не носила – было уже немодно. Саму же Зину понятие "мода" волновало не больше, чем меня – вышивки, то есть, никак.
От неё никогда не приходилось слышать "Не надену больше эту юбку – это уже немодно" или "Хочу этот топик – это ж последний писк". Я же иногда устраивала подобные протесы, что частенько заканчивалось скандалом.
К десятому классу я, что называется, совсем отбилась от рук – потеряла интерес к учёбе, грубила родителям, допоздна пропадала на дискотеке. Когда же далеко за полночь приходила домой, мать с отцом устраивали мне разбор по полной программе и ставили в пример мою сестру:
– Вот Зина сидит дома – чем-то путёвым занимается. Ты же пропадаешь чёрт-те где, чёрт-те с кем и возвращаешься домой чёрт-то когда!
Теперь-то я понимаю, что родители беспокоились за меня, а тогда, как и многие подростки, свято верила, что это они из вредности – дабы побольше ограничить мою свободу. Поэтому огрызалась в ответ.
А вскоре, классе в одиннадцатом, и Зина перестала быть такой уж домоседкой. Нет, она не пустилась во все тяжкие вместе со мной – она неожиданно увлеклась историей сталинских репрессий. Теперь в свободное от учёбы время она ходила по разным архивам, библиотекам, часами просиживала там, копаясь в документах тридцатых-сороковых годов, читала мемуары узников ГУЛАГа. По возможности посещала акции, посвящённые памяти безвинно расстрелянных, выполняла некоторые поручения правозащитников. Несколько раз даже бывала у партийных "яблочников", хотя политикой, в общем-то никогда не интересовалась. Неудивительно, что вскоре библиотекари, работники архивов и общественные деятели стали узнавать Зину в лицо.
Родители сначала отнеслись к её увлечениям несколько разочарованно, но потом привыкли. Препятствовать не препятствовали, да и ставить её мне в пример не перестали. Всё-таки в эти места ходят не какие-нибудь шалопаи, а более-менее приличные люди. Пусть там кто-то и с прибабахом, но во всяком случае в библиотеке вряд ли устроят пьяную драку, изобьют или сунут наркотики. И уж тем более не будут подливать всякую гадость и насиловать. Да и работает библиотека лишь до шести вечера. С митингом, правда, сложнее – может разогнать ОМОН. Однако чтобы участники пили, кололись и приставали – такого ещё не было. Поэтому за Зину родителям было всё-таки спокойнее.
После окончания школы мы поступили в один и тот же институт и даже на один факультет. Разделили нас только при формировании групп, когда Зину отправили в более сильную, меня же – в самую "тупую". Не скажу, чтобы я училась совсем уж плохо, но в рейтинге я сильно отставала от своей сестры. Первый курс закончила с двумя "хвостами", которые пришлось пересдавать в сентябре. Мама с папой ругались, пугали "карьерой" дворника и снова ставили в пример Зину, у которой за год не было ни одной тройки.
И вот пересдача была уже позади, заканчивался холодный и ветреный октябрь. Зина где-то умудрилась простудиться и ходила в институт плотно закутавшись в тёплую кофту. Это мою сестру очень огорчало – не столько потому, что заболела, сколько потому – что двадцать девятого октября у Соловецкого камня будут читать имена репрессированных. Без неё. Мама с папой строго-настрого велели ей не ходить. Не хватало ещё простоять на ветру и заболеть ещё больше!
– Знаешь, Марин, я всё-таки сбегаю, – сказала мне Зина, когда мы сидели в столовой на большой перемене.
Я попыталась возразить:
– Ты что? Там же холод собачий!
– Ну, я ненадолго. Я только список прочитаю – и в универ. Ты только маме не говори – ладно?
– Ладно, – согласилась я.
– Тогда чао. Свидимся на дискретке.
Она ушла, а я допила свой чай и пошла на лекцию по микроэкономике.
После была дискретная математика, и я специально заняла место для Зины. Однако же она отчего-то не спешила появляться. Должно быть, задержалась, думала я. Так без неё и прошла вся пара.
Последним был семинар по английскому. Так как у Зининой группы в это время шёл другой семинар – по микре – я не могла точно знать, явилась она или нет. Зато после пары я встретила подругу Катю – из той же группы.
– Слушай, Марин, а где твоя сеструха? Что-то её на семинаре не было.
– А, так она на митинг пошла.
– Во блин! В такую погоду!
– Ну да. Сказала – ненадолго. Обещала на дискретке быть, а всё нет.
Эти слова несказанно удивили Катю. Весь курс прекрасно знал, что из сестёр Лукиных забить на пару может только Марина. Зина не забивает. А уж если она что-то пообещала, то непременно выполнит. И опаздывать на учёбу – совсем не в её характере. Я – другое дело. Будь моя сестра такой же, я бы не увидела здесь ничего страшного. Но ведь я хорошо знала, какая она. Поэтому мне стало несколько не по себе.
Я пыталась позвонить Зине, но, к моему огорчению, аппарат абонента был либо выключен, либо находился вне зоны действия сети. Тогда я решила сама пойти к этому камню и посмотреть, всё ли с ней в порядке.
Московское метро быстро доставило меня на Лубянку. У большого камня, прямо под окнами бывшего КГБ, стояла трибуна с микрофоном, а позади неё, вокруг камня, лежали цветы, стояли зажжённые лампадки. Люди, в основном пожилые, столпившись в очереди, подходили по одному к микрофону и читали по бумажке, кто когда был расстрелян. Иные даже добавляли фамилии своих родственников. Потом, прочитав, ставили свои лампадки. Но моей сестры среди них не было.
Тогда я подошла к одной женщине, которая стояла у синей палатки. Она явно не ожидала меня увидеть:
– Зиночка, это снова ты?
– А где Зина? – спросила я, озираясь по сторонам. Но вовремя сообразила, что мы с ней очень похожи. – Я Марина, её сестра.
– А, Мариночка, так она уже ушла. Давно уже.